Оперный призрак.

Опера пустовала исключительно в ночное время. Днём здесь было не протолкнуться — местные франты и «сливки общества», желая показать свою образованность и тягу к культуре, важно проходили на свои места, сдержанно улыбаясь знакомым и с важным видом замечая, что уже не в первый раз за эту неделю приходят сюда. Конечно, никто из них открыто не признавался, что приходил сюда не из любви к музыке, а из любви к себе. Картусу от этого становилось откровенно тошно: за годы обитания в здании оперы он уже успел выучить все фразы, которыми только могли перекинуться эти надутые индюки, мнившие себя чёрт знает кем. Но ночью здесь было тихо и безлюдно. Не светили люстры, свет которых отражался в сотнях дорогих и не очень безделушек, которыми любили украшать себя дамы, не витал запах сигар, а спокойствие пыльных тяжёлых портьер никто не тревожил. Именно в это время на сцену выходила Сона. Давно свыкнувшись с тем, что на сцену её не выпустят никогда и ни за что, она уже даже не расстраивалась, когда не слышала своего имени при объявлении тех, кто выступает, просто понимающе улыбалась, кивала головой и скрывалась за кулисами. Свободное от разучивания так и не давшихся ей ролей время она посвящала цитре. Нет, не играла — нежно оглаживала струны пальцами и шептала, что время вот-вот придёт, утешая то ли себя, то ли зря простаивающий инструмент. Девушка медленно выплыла на сцену вместе с цитрой, легко касаясь кончиками пальцев струн, но те не издавали и звука. Картус заинтересованно приподнялся на локтях, устав валяться на балках, к которым крепились множественные верёвки и освещение, и поглядел вниз — сегодняшняя ночная звезда стояла аккурат под ним. Нежная и невинная красота сразу сводила с ума, а уж присутствие такого редкого инструмента в руке — так и подавно. И так уж она не походила на местных певичек, давно продавших дьяволу душу, чтобы зрители не замечали их изрядно испорченные сигаретами, алкоголем и прочими атрибутами «хорошей жизни» голоса, что даже в сердце Картуса что-то кольнуло, и едва ли цветы на душе не расцвели. — Девушка! — радостно подскочил «призрак», переползая через сотни канатов по балке и едва ли не теряя на ходу маску. — Девушка, родная моя! — причитал он, спускаясь по портьере на сцену. Сона молча наблюдала за таким странным поведением, осторожно убрав руку со струн. «От греха подальше», — решила она. — А сыграйте мне? Она мягко улыбнулась: женское любопытство, конечно же, одержало верх над осторожностью, подозрительностью и даже над нелогичностью того факта, что вдруг в пустующей опере посреди ночи объявляется какой-то дикий любитель музыки, ещё и нагло ползающий по портьерам, которые, по словам многих, созданы были чуть ли не во времена династии Мин и каждый раз грозились вот-вот обрушить на чью-нибудь голову весь свой древний вес и пыль. Сона почувствовала, что это её шанс показать себя во всей своей красе в качестве музыканта. Она глубоко вдохнула, стараясь успокоить свой радостный трепет, коснулась струн, извлекая звонкий, высокий звук, и… Картус с тихим воем свалился, прижимая колено к груди. — Прямо в коленную чашечку, — прохрипел он, переворачиваясь на бок и тихо подвывая. Сона в ужасе прижала ладонь к губам, испуганно охнув. Вместо слов она привыкла использовать музыку, и сейчас, чтобы подбодрить пострадавшего, она опускает пальцы на струны и мысленно даёт сама себе приказ, что играть: «Ария стойкости». Аккорд, и… — Ай! Девушка вздрагивает. На её лице сменяются все пять стадий принятия неизбежного факта того, что сейчас перед ней от её же помощи корчится местный призрак: от отрицания до принятия. А ещё её пальцы машинально перебирают струны, наигрывая разные мелодии, пока в её голове, будто бы сам по себе, не возникает приказ: «Крещендо!» — Это уже вне всяких рамок! — Картус, кажется, и сам удивлён тому, что поднимается на ноги, отряхивается и… Танцует. Сона едва ли не хохочет: «призрак», шелестя своей накидкой, лихо отплясывает такую лихую джигу-дрыгу, которой позавидовал бы сам Шляпник. — Девушка, прекратите это мучение! Она уже почти готова вновь взяться за цитру, чтобы вылечить его, как вдруг этот ужас всех певиц оказался вновь на своём привычном месте: быстрее ветра, Картус взлетел на балку, оттуда грозно и хмуро взирая на девушку. — Старых призраков обижать все горазды, — посетовал он и с тяжёлым вздохом растворился. Сона вздохнула и медленно ушла со сцены. Зато теперь, кажется, ей стало ясно, почему её никогда не пускали выступать: те прекрасные «светящиеся огоньки», появлявшиеся во время её игры, были не обычной подсветкой, а чёртовым оружием. А она-то думала.