Дары памяти

На Дистрикт-12 опустилась зима. Снова. Смотря на разрушенный город, ты бы уже никогда не подумал, что здесь смогут жить люди. Везде, во всех уголках ощущалось присутствие погибших жителей поселения, и они, словно призраки, тенями ходили за вернувшимися горожанами. С приходом зимы все казалось ожившим, будто снег спрятал ужасы, которые Дистрикту-12 довелось пережить. Виноват ли в этом пепел, что больше не летал по каменному городу – никто ответа не знал. Но все, наконец, смогли вздохнуть спокойней. Казалось, что зима успокоила сам город, и он заснул на время, оставив ужасы лишь сном. И кому-то этот сон всё ещё являлся. Деревня победителей всё так же возвышалась: величественно и пугающе. Теперь все дома были заселены, но те самые три особняка всё ещё выделялись из общей массы. От них веяло тяжестью и запустением, и не от того, что они были не ухожены. За ними следили сами хозяева, но в душах победителей по-прежнему царила разрушенность; и они перестали даже пытаться натягивать улыбки. Пока в их отчужденности ещё не наступило лето. И дело было вовсе не в том, что они не восстанавливались, нет. Они всё так же были связаны, как бы их не пытались уничтожить. И в каждом еще оставались раны: зияющие и кровоточащие; довольны они ими не были, но расстаться с ними не могли. Пит, Китнисс и Хеймитч – всё ещё в одной связке, где от любого поступка зависит целостность каждого. Вот и в этот вечер Хеймитч с болью наблюдал, как Пит, не успевший одеться, мчался в дом своей соседки, откуда раздавался раздирающий и ранящий обоих мужчин звук. Китнисс кричала, и вовсе не от охватившего её счастья. Её счастье – спать без разрушительных снов - ещё не наступило. Пит ворвался в привычно незапертый дом и стремительно начал подниматься по лестнице наверх, желая успокоить напарницу. Пит восстанавливался лучше девушки, помогая Китнисс, которая в свою очередь теперь не оставляла парня. Но если Пит мог побыть один некоторое время, то на Китнисс сразу наваливался груз пережитого. Зима не помогала ей, отнюдь, она приносила новые страхи неизвестности. Ведь скоро будет год с того дня, как погибла Прим. Пит спешно взялся за ручку прикрытой двери и дернул на себя, не сразу осознав, что преграда заперта. Парень знал, что Китнисс запирается только тогда, когда самые ужасные воспоминания наполняют израненную трепещущую душу девушки. Сойка снова падала, и крылья её не собирались высыхать от соленых слез. В такие моменты Китнисс приносила Питу приступы. Парень ещё несколько раз подергал за ручку: страх за напарницу вернулся в большей мере, приправленный осиным ядом, отравляющим все чувства. Пит учился справляться, но живые напоминания в виде кошмаров не давали проходить лечению спокойно. И, конечно, главный кошмар Пита Мелларка - всё та же Китнисс и её ужасные сны, являющиеся девушке иногда и наяву. Пит опустился на пол рядом с дверью, стуча по дереву костяшками пальцев, легко, будто поглаживая. Он прекрасно знал, что пугать девушку не стоит. Она немного боится громких звуков. Она теперь боялась почти всего. - Китнисс, - голос, заполненный до краев болью, разбился пустым звуком о косяк двери. Пит пытался справиться с нервами, но будто ощущал страхи затихшей девушки, и она представлялась ему совсем маленькой, будто птичкой, которая, нахохлившись, вжалась в деревянную спинку кровати, обхватив тонкими ручками–крыльями угловатые коленки. – Китнисс, открой. Прошу, открой. Пожалуйста. За дверью раздался тихий всхлип, и он показался Питу таким отчаянным, что тот не обратил внимания на то, что он раздался совсем рядом. Китнисс, едва заслышав шаги парня, присела возле двери, чтобы хоть как-то ощущать его близость. Она знала, что он становился ей отчаянно необходимым, и страх потерять его разрастался до немыслимых размеров. Была жива и боязнь навредить её мальчику, который уже давно мальчиком не был. Китнисс рождала кошмары Пита, она же была избавителем от страшных посетителей. Всё в них слишком цепко переплеталось, пугая и притягивая. Девушке хотелось понять, что за чувства в ней всплывали вновь и вновь, когда Пит был рядом. Ей хотелось быть с ним вместе, и она понимала, что такого раньше не было. Китнисс боялась всего, что её окружало, и собственного желания тоже, но она продолжала сидеть на полу, спиной к двери, за которой сидел её главный страх. Он был живым и реальным, и этого она боялась больше всего на свете – потерять близкого, когда их осталось ничтожно мало. Ещё раз пропустив судорожный всхлип через ладошку, Китнисс зажала рот двумя руками. Питу не нравилось, когда она плакала. Девушка даже через дверь ощущала отчаяние и бессилие, волнами исходящее от парня. - Китнисс, не плачь, - голос казался девушке настолько обреченным, что слезы сами по себе лились безмолвно. Пит молча трогал дверь, пытаясь хоть как-то достучаться до Китнисс, но понимал, что пытается успокоиться сам. – Открой дверь. - Прости, - с трудом смогла выдавить девушка хриплым голосом, прежде чем слезы хлынули с новой волной. Этот безмолвный разговор продолжался до поздней ночи. Луна не светила, и в коридоре стало жутко холодно и темно. За дверью больше не раздавались всхлипы. Недавно пришел Хеймитч и, поднявшись до середины лестницы, чтобы поглядеть на своих трибутов, понуро промолчал, когда Пит устало покачал головой. Ментор растопил камин и ушел в белую мглу. Ментору не помогал даже алкоголь. Эбернети всё также чувствовал груз ответственности, который нещадно не сходил с души и продолжал мучить его кошмарами. Хеймитч чувствовал, что его трибуты не успели повзрослеть и испытали больше, чем кто-либо в этом мире. Он хотел помочь. И не знал, что отлично с этим справлялся. - Сегодня Новый год, Китнисс, ты знаешь? – голос Пита устало разбил молчаливую мглу, захватившую весь особняк, и прозвучал глухо, отдаваясь в потаенных закоулках души Сойки. – Я только сейчас вспомнил об этом. Ты знала? За дверью раздался тихий кашель; щеколда, всё это время державшая дверь закрытой, щелкнула, и тонкие пальцы несмело открыли дверь. - Папа однажды подарил мне апельсин на Новый год. До Игр я больше его не пробовала, - Пит резко поднялся и притянул к себе еще изредка всхлипывающую девушку. Китнисс положила голову на плечо парню и уткнулась носом в теплую шею. - Тебе нравился апельсиновый сок. Правда или ложь? - Правда. Сейчас я боюсь напомнить себе им что-то, - девушка прижалась к парню крепче, пробуждая и успокаивая все страхи. Только с ним она могла чувствовать себя спокойно и бояться, что всё счастье отнимут. - Ты вся замерзла. Пойдем вниз? – Пит сказал это настолько заботливо-нежно, что щеки Китнисс мигом покрылись легким румянцем. Парень улыбнулся легкому смущению, поцеловав нежную кожу щеки. По телу девушки прошлись мурашки, и она сильнее вцепилась в воротник рубашки Пита. - Подожди меня в гостиной. Я сейчас спущусь. Парень кивнул и начал медленно спускаться, неуверенно опираясь на протез. Питу плохо удавалось управлять "новой ногой", и он жутко смущался показывать Китнисс свое неудобство, хотя и видел, что с каждым разом выходило всё лучше и лучше. Мелларк медленно помешивал угли, зажигая некоторые фитили свечей. Свет лампочек был слишком ярким, а напарники привыкли к тусклому освещению. Девушка вошла в комнату, смущенно что-то пряча за спиной. Она переоделась, надев оранжевый свитер крупной вязки и джинсы. - Твой любимый цвет всё еще оранжевый. Правда или ложь? – разбивая мирное потрескивание поленьев звонким голосом, девушка посмотрела прямо в глаза напарника. - Правда, - голос восхищенно замирал, и он не мог отвести взгляда от красоты разрушенного войной тела. – Ты восхитительна. И он не лгал. Для него она была символом возрождения, она помогала ему жить дальше и возвращать себя, его поражало то, что несмотря на частые ночные ужасы, она могла улыбаться. Он не знал, что свою улыбку она дарит только ему. - Я принесла книгу. В этот Новый год они старались проститься со страшными воспоминаниями. Зима подарила шанс трибутам взглянуть на жизнь свободнее.