September, 19

Мы всегда мечтали только о лучшем, правда? Никогда не засоряли голову всякой бредней типа смерти, болезней, горя и прочей подобной чепухи. Мы мечтали быть счастливыми. Я тоже мечтал. Всегда мечтал о чем-то несбыточном. Мечтал о тебе. Грезил тобой. Юношеский максимализм берет верх в восемнадцать лет. Мир кажется ярче, краски - насыщеннее, звуки - громче. Я мечтал быть с тобой всю жизнь. Каждое мгновение, каждую минуту разделить с тобой. Засыпать и просыпаться рядом с тобой, слышать твой голос, чувствовать, впитывать в себя как губка твой смех, радоваться твоей улыбке, вызывать её не только на твоих губах, но и в твоих глазах. Любить тебя до последнего вздоха, до последней капли крови, до последнего биения сердца. Мы мечтали о том, как родим детей и воспитаем внуков в небольшом домике где-нибудь у моря, возможно, в Италии. Мы могли бы встречать рассветы и провожать закаты под шум прибоя, а главное - быть вместе. Мы не думали, что что-то или кто-то сможет нам помешать. Мы были так по-детски глупы и наивны... Твоим ночным кошмарам вначале не предали никакого значения. Но прошло несколько недель, у тебя усилились головные боли. "Голоса, - шептала ты, испуганно глядя на меня, - голоса стали намного громче". Ты просыпалась от собственного крика по ночам, и в сумраке комнаты я прижимал тебя к себе, шепча слова любви и поддержки. Снотворные не помогали, тебе становилось все хуже и хуже. Списать все это на типичное переутомление или нервный срыв врачи уже не могли. И тогда стало понятно, что это куда серьезнее, чем казалось вначале. Лимонные стены нашей спальни сменились выкрашенными в белый потолком и стенами больничной палаты, где тебе капельницей вводили сумасшедшие дозы успокоительного, снотворного, обезболивающего. Время шло, переворачивая за собой песчаные часы. Я чувствовал себя на дне этих самых часов, ожидающий того момента, когда последняя песчинка упадет на меня, перекрыв доступ кислорода. Это было сродни безумию, это убивало человека во мне. Это убивало тебя. В тот день я держал тебя за руку. Долго, почти бесконечно долго, пока не встретил твой последний вздох. Твои пальцы ослабли в моей руке, но я все ещё не понимал, не мог понять... Я звал тебя по имени и шептал, что очень люблю. Просил не уходить вплоть до того, пока в палату не вбежал медперсонал, выставив меня за двери. Осознать, что это конец, я смог только через несколько часов, когда врач, дежуривший внизу, в который раз справился о моём самочувствии и зачем-то опять повторил бесполезное "Соболезную". И тогда я понял, что там, в белых стенах больничной палаты, под мерный звук десятка работающих медицинских приборов остановилось не твоё сердце, Лидия. Там остановилось моё. Я гнал, выжимая 210 км/ч, обгоняя машины по встречке, пока не оказался в нашей квартирке. Заперевшись изнутри, я не отвечал на звонки, не открывал дверей. Я возненавидел весь этот мир, все вокруг себя. Я знал и до этого, что судьба может быть жестокой, но чтобы она поступила так с ТОБОЙ? Нет, только не с Лидией Мартин. Только не с МОЕЙ Лидией Мартин! Я крушил все, что попадалось мне под руки. Я в кровь изувечил руки, в дребезги разбивая рамки с нашими фото, где ты смотрела на меня, счастливо улыбаясь. Я проклинал Бога, грозясь ему возмездием и расплатой. Я просто сходил с ума, не желая жить в мире, где тебя отняли у меня. На следующий день Скотт выбил двери, не спросив моего разрешения на это, и вошел внутрь. Он сам на вид был усталым и встревоженным, но когда увидел меня, то вовсе оторопел. Я был больше похож на призрака: бледная, почти белая кожа, темно-синие, переходящие в иссиня-черный и фиолетовый, круги под опухшими глазами, разбитые окровавленные руки. Я больше не помню ничего, кроме твоего лица, застывшего, умиротворенного. Твои губы подведены красной помадой, что выглядит пугающе ярко на фоне мертвенно-бледной кожи. Рыжие локоны заплетены и уложены так, как ты и хотела бы. На белой подушке гроба они смотрятся особенно неуместно. Ты как будто спишь, но я знаю: это не сон. Когда крышку гроба забивают над твоим лицом, я не выдерживаю. Я срываюсь с места, бегу к тебе и падаю на колени, пытаясь остановить, оставить рядом. Меня оттаскивают, удерживают, я вырываюсь изо всех сил. Из моего горла вырывается даже не крик человека. Это крик раненного животного. Крик самый отчаянный и самый страшный, который я когда-либо слышал. Он пугает даже меня. Я не смог удержать тебя, Лидия. Это я виноват во всем. Девятнадцатое сентября разрывает мою жизнь на две части: с тобой и без тебя. И, клянусь, я уверен, что ничего лучшего в моем будущем меня уже не ждет. Все счастье уже умерло. Умерло вместе с тобой. Мне уже все равно, как посмотрят на мой поступок отец или Скотт. Пусть считают меня суицидальным подростком, не сумевшим справиться с депрессией. Мне теперь наплевать. Я просто не хочу больше расставаться с тобой, Лидия. Этот мир без тебя стал мне ненавистен.