Mockingbird

После того, как Анджи ушла, атмосфера «семейного» ужина стала слишком тягостной, слишком гнетущей. В воздухе повисло почти ощутимое напряжение, давящее своей тяжестью. Вокруг всё продолжалось как ни в чём не бывало: играла тихая расслабляющая музыка, о чём-то беззаботно болтали другие посетители, официантки сновали по залу, раздавая еду. И только здесь, за эти столиком царило мрачное молчание… Это тихое «бормотание» зала внезапно стало слишком громким, в то время как собственные эмоции, бывшие до этого такими светлыми и радостными, — напротив, слишком тихими. Не в силах здесь задерживаться, Виолетта и Герман быстро расплатились по счёту и покинули заведение, ставшее для них безмолвным напоминанием о распаде семьи. Нынешний вечер в Буэнос-Айресе выдался холодным. Вздрогнув от пронизывающего ветра, Виолетта поспешила закутаться в свою лёгкую джинсовую куртку и задрала голову, чтобы увидеть мрачное небо. Тёмное, беззвёздное и чернильное, оно нависло над ними, грозя поглотить без концйа и без остатка. Почти как все эти тёмные эмоции в сердце… Внутри всё сжалось от этой мысли, и Виолетта поспешно отвела взгляд. Выходя из ресторана и направляясь домой, отец и дочь не проронили ни слова. Молча Виолетта шагала рядом с отцом и смаргивала слёзы всякий раз, когда воспоминания о случившемся проникали в разум. Герман же, казалось, едва сдерживал гнев. Его брови были грозно сведены, а губы сжаты, и девушка побоялась с ним заговаривать. Однако, когда они наконец вернулись в свой одинокий и холодный номер, она не выдержала: — Папа, что произошло? — и, опережая его, потребовала: — Только на этот раз ничего не утаивай от меня. Герман сидел на диване спиной к ней, и видеть его лица девушка не могла. Сделав себе горячий шоколад — хоть что-то, что могло её согреть, — она обхватила руками чашку и осторожно уселась напротив отца, дуя на напиток. Сейчас его лицо не было яростно; оно было задумчиво и печально, а взгляд Герман упорно отводил. Виолетта глотнула шоколад, не ощущая его вкуса. — Пап? — Если б я мог понять это, Виолетта, — неожиданно уставшим голосом отозвался Герман. — Я могу знать только одно: с нами была не наша Анджи. Девушка судорожно вздохнула, прокручивая в голове воспоминания. Томительное и губительно-долгое ожидание Анджи, её язвительная и насмешливая улыбка и чужой, незнакомый голос, слишком холодный и равнодушный. Этот взгляд, взгляд безжалостного хищника, жадно выслеживающего добычу… Когда Анджи посмотрела на неё, у Виолетты всё внутри перевернулось. Она видела перед собой не родную и любящую тётю, а незнакомку, которой нет дела до Виолетты, Германа, до всей их семьи… — Анджи… — эхом откликнулась Виолетта, и голос её звучал глухо, будто издалека. Она закрыла и открыла глаза, словно желая стряхнуть себя страшный сон. — О господи. Что с Анджи? Я не знаю, что и думать. Она же всегда была такой весёлой и доброй, а сейчас я её просто не узнаю. Если это не моя тётя… — слова оборвались, когда слёзы предательски сдавили горло, и девушка заговорила шёпотом, — то где же она? Герман покачал головой. — Это всего лишь один ужин. Пусть пройдёт время. Может быть, ей просто сейчас нелегко? Виолетта неуверенно кивнула. Слова отца звучали разумно, и она соглашалась с ними, хотела согласиться…, но не смогла. За всё о время, что девушка провела в тесном кругу людей, она успела понять: ничего не бывает так просто. И особенно то, что касается чувств людей. Герман просил подождать. Прав ли он? Не всегда ожидание оправдывает себя. Виолетта ощущала, как всё ускользает от неё, и не могла с уверенностью сказать, что будет завтра. Что такое время? Иногда это самый злейший враг. — Нет, — прохрипела Виолетта, сжимая в руках чашку и залпом допивая остатки горячего шоколада. — Не надо. Нам лучше с ней поговорить, пап. Пока не поздно. Герман помрачнел, а на его лице отразились неясный вихрь эмоций, словно треснула маска. Ярость и гнев, который он затолкал в глубину, начали вырываться наружу. Рано или поздно, но это должно было случиться. Слова Анджи — для Виолетты это было очевидно — сильно задели его. — Виолетта, — глубоко вздыхая, начал Герман, стараясь сохранить спокойный тон, — не стоит лезть в её проблемы. Не думаю, что Анджи это обрадует. Ты не можешь помочь всем, даже если очень хочешь. Виолетта заносчиво вскинула голову, оставляя чашку на столик и скрещивая руки на груди. — А что предлагаешь, папа? Ждать, пока мы всё потеряем? Возможно, уже завтра будет поздно. Почему ты сидишь? — возразила она, и её голос невольно перескочил на более высокие нотки. — Не разрешаешь мне, поговори с ней сам! — воскликнула она, ощущая, как злоба и бессилие стягивают её всё сильней. Отец не прав. Нужно доказать ему это. Пока Виолетта говорила, лицо Германа становилось всё более сердитым. Однако, когда она выпалила последние слова, на нём вдруг отразилась неуверенность, и он отвернулся. — Ты уже видела, как мы говорили. Думаешь, что-то изменится? — вопросил он, и в его голосе скользнуло отчаяние. — Ну хотя бы попробуй, — потребовала Виолетта, чувствуя, как злоба и боль объединяются в одно целое, образуя в груди нечто тёмное, уродливое. — Почему ты сдаёшься?! Герман, до этого сидевший неподвижно, вдруг вскочил на ноги, упирая руки в бока и возвышаясь над дочерью теперь всем своим ростом. Теперь он был по-настоящему зол: его лица исказила свирепая ярость, в глазах горел гнев, он раскраснелся. Вздрогнув, Виолетта безмолвно уставилась на него. — Я не сдаюсь! — взорвался он, когда все мрачные эмоции наконец-то взяли над ним верх. — Просто я знаю, что лезть к ней в душу сейчас нельзя. Знаю, в отличие от тебя. Ты всё ещё слишком юна, не думай, что понимаешь всё, что творится в этом мире! — неистовствовал он. — Оставь Анджи в покое! Оставь себя в покое! Если ей нравится без нас, пусть так и остаётся. Надоело решать чужие проблемы! — и он с силой бросил свой телефон на столик, едва не разбив его. Притихнув, Виолетта молча сидела перед отцом, наблюдая, как странно картинка затуманивается перед глазами, будто бы за пеленой дождя. День становился всё хуже и хуже, и Виолетте казалось, будто бы она теряет всё и даже шанс на спасение. Приезд в отель, встреча с Анджи, испорченный ужин в ресторане, эта их ссора с отцом… Неужели это всего лишь один день? Виолетте показалось, что прошла неделя… — Но тогда мы её потеряем, — отчётливо, даже для самой себя, проговорила она, осознавая всю критичность ситуации. — Потеряем. Как маму. Понимаешь? Вздрогнув при упоминании о Марии, Герман опустил плечи и отвёл взгляд. Качая головой, устало и отрешённо, он буркнул: — Ну и пускай. У меня это уже вошло в привычку. — Но не у меня, — теперь вскочила Виолетта и теперь она была в гневе. — Папа! Не смей! Я не хочу этого! — закричала она, задыхаясь от боли. — Анджи с нами не так давно. У нас почти нет семьи. Если тебе плевать на всех, то уходи от кого хочешь. Но я не могу потерять ещё одного члена семьи, ты слышишь? Не могу, — она судорожно поднесла холодные ладони к пылающему лицу. Герман нахмурился. — Тогда говори с ней сама, — сдался он. — Меня твоя тётя и в грош не ставит. Виолетта уже хотела заявить, что да, она поговорит, и поговорит так, что Анджи вернётся и Герман поймёт, как она им дорога. Но внезапно вспомнилась встреча с отеле, то, как она радостно обнимала тётю, а та молчала с отсутствующем видом… То, как безразлично она взглянула на неё в ресторане… — Меня тоже, — прошептала девушка внезапно упавшим голосом, ощущая дурноту. — Меня ведь тоже, пап. Анджи нас больше не любит, пап, — как-то уж совсем по-детски тоненьким голоском протянула она и моргнула. Не заплакать. Не сейчас. Виолетта так и осталась стоять, спрятав лицо в ладонях. До этого она была так уверена в том, что нужно только поговорить — и всё образуется. Но теперь… Неужели они уже потеряли Анджи? И как же теперь жить, зная, что человеку, который тебе дорог, ты больше не нужен? Герман, по-видимому, тоже осознал это. Он робко позвал дочь: — Виолетта… —, но та не услышала. Ощутив внезапную усталость и острую, скорбную боль, она развернулась и помчалась в другую комнату.

***

Анджи сидела за столом, устало подперев голову рукой. Её комната была залита искусственным светом лампы, а улица за окном казалась совсем тёмной, если не считать огней реклам и фонарей. Рассеяно глядя то в окно, то на маленький календарь, Анджи пыталась высчитать в уме, сколько ей ещё придётся провести времени здесь. Ощущая головную боль, она со вздохом вновь попыталась сосчитать дни, но мысли лениво ускользали мимо. События сегодняшнего вечера отошли на второй план, потонули в глубине воспоминаний, став чем-то далёким и чуждым. Несмотря на то что после «семейного» ужина ощущалось горькое послевкусие, Анджи отнюдь не считала, что поступила неправильно. По правде говоря, она вообще уже потеряла границу между правильным и нет. Она лишь чувствовала, что иначе события развернуться не могли: натянутые беседы, фальшивые улыбки, неуютная атмосфера и абсолютная чуждость их душ. Это действовало, как давление на глубине, как нечто противоестественное. Проще было разбить эту неправильность, разрушить тишину и расколоть недо-семейную атмосферу, как хрупкий лёд. Потому что-то, что разрушено и выброшено, и забывается легче. Анджи вскинула голову, как только эта мысль посетила её. Разрушить. Сломать. Забыть. Взгляд девушки упал на телефон, тихо лежащий рядом. Что, если прямо сейчас позвонить боссу и потребовать вернуться её обратно, в другую страну? Она почти выполнила свой долг, а задерживаться здесь более и смотреть на притворно-ласковые лица не хотелось. Хрупкое понятие «семья» среди неё, Германа и Виолетты давно разлетелось вдребезги, а смотреть на это сквозь розовые очки было уже поздно. Да и не хотелось. Анджи потянулась к телефону, как вдруг он разразился мелодией, отчего девушка невольно вздрогнула. Подтягивая его к себе, она озадаченно смотрела, как на экране светится «Босс». С чего бы ему звонить ей, да ещё и в такой поздний час? Впрочем, тем лучше. — Алло-о? — протянула она, лихорадочно соображая, как лучше аргументировать свою просьбу. — Анджи! — голос мужчины, как обычно, был бесстрастен и спокоен, но сейчас в нём ощущались нотки облегчения. — Прости, что беспокою тебя, но меня интересует, сделала ли ты то, что должна была? Мысли собрать воедино не получилось; Анджи растерянно сжимала в руках телефон, слушая босса и пытаясь понять, к чему он клонит. — Э, нет, сэр, — коротко ответила она, постукивая пальцами по столу в такт неизвестной мелодии. — Но я собиралась заняться этим завтра. И, кстати говоря, у меня есть одна просьба… — Мне это на руку, — помолчав немного, проговорил мужчина. — О просьбах потом, ладно? Я звоню сказать, что у нас тут сложилась довольно скверная ситуация, поэтому сейчас я не в состоянии… Анджи, уже готовая просить о своём отъезде, замерла, потрясённо уставившись на так и не пригодившийся календарь. Скверная ситуация? Значило ли это, что в этом месте ей придётся задержаться на более долгое время? — Какая ситуация? — прохрипела она и, опомнившись, прочистила горло, желая вернуть себе нормальный голос. — Что именно случилось? — Что значит какая? — мужчина на другом конце трубки заметно оживился. — Анджи, когда ты перестанешь это игнорировать? У нас дела плохи, мы просрочили аренду, влезли в долги, а теперь еще и без спонсора остались. — русоволосая сглотнула тяжелый ком, который застрял в горле. Когда-нибудь ей пришлось бы это услышать. — Нам срочно нужны компаньоны. Сотрудничество с какой-то студий, понимаешь? Голос мужчины затих, а сердце Анхелес начало биться, как бешеное, наравясь вырваться из грудной клетки. Она быстро поняла что к чему, а именно почему вдруг «босс» завел тему о других учебных учреждениях. Они оба знали, что лучше «Studio on beat» ничего быть не может. — Ты ведь в Буэнос-Айресе, так почему бы тебе не... — Я не вернусь туда. — на одном дыхании выпалила русоволосая, затаив дыхание и ожидая реакции собеседника. В трубке повисла гнетущая тишина, девушке даже показалось, что тот отключился или же решил и вовсе не отвечать, но не прошло и минуты, как на другом конце вызова вновь послышался этот хриплый голос. — Милая, — по спине Сарамего пробежал рой мурашек. Она просто терпеть не могла, когда шеф называл ее каким-нибудь уменьшительно-ласкательным, будто бы она была его личной «милой» на всем свете. — Нам нужен контракт с этой студией, понимаешь? И вся надежда, естественно, на тебя. Ты не зря вернулась в свое «старое гнездо». После этой фразу Анджи готова была выблевать наружу все свои внутренности. Ей неожиданно стало так омерзительно и противно слышать это. — Либо этот вариант, либо второй. И будь уверена, второй тебе не очень понравится. — вкрадчиво произнес мужчина своим приторно сладким голосом, в следующую секунду отключая вызов. В ухо девушке «забили» прерывистые гудки, глаза застыли на одном месте, а левая рука крепко сжалась в кулак. — Да пропади все пропадом! — сквозь сжатые зубы процедила Сарамего, швыряя телефон на кровать и закрывая лицо ладонями. Одна лишь мысль о том, что ей придется вновь ступать на старые, больно режущие грабли привела ее в отчаяние. «Но ты ведь должна, не ради них, не ради этого придурка. Ради себя и своей мечты».

***

Задумчиво покручивая в руках пусто стакан из-под сока, девушка откинула голову назад, тем самым как бы скидывая непослушные пряди с лица. Она сидела на открытой веранде какой-то маленькой забегаловки, но. Стоило признать, что здесь было достаточно приятно. Ну, для забегаловки то. Солнце жадно припекало, а намека на хотя бы легкий ветерок и в помине не было. Зато создавалось ощущение, будто бы асфальт в любой момент треснет и из щелей польется разгоряченная лава. Часы на левой руке «запикали», оповещая Анджи о том, что уже полдень. Ну и зная особую пунктуальность своего друга, она уже начала мысленно подготавливать себя к этой неминуемой встрече. Повсюду слышался навязчивый стук бокалов, вилок и тарелок, чьи-то громкие разговоры и музыка, что лилась из главного зала, но даже этот побочны шум не помешал Сарамего различить до боли знакомый стук идеально начищенных ботинок по паркету. Чьи-то (хотя было ясно, чьи) теплые ладони накрыли ее глаза, щекоча ресницы. От них резко пахнуло знакомым запахом. «Яблоки в карамели» пронеслось в голове у девушки. Анджи сразу же выругала себя за то, что опять начала становиться сентиментальной, однако все же не смогла сдержать счастливой улыбки. Стоящий сзади это мгновенно почувствовал. — Знаешь, что я мечтал сделать эти два года? Не успела Анджи и слова сказать, как горячие и немного шершавые губы коснулись ее щеки. Она вздрогнула от неожиданности, но, к собственному великому удивлению, не вырвалась из объятий. — И я это сделал. Вскоре глаза девушки оказались свободными и перед ее взором предстал Пабло. Губы опять расплылись в дурацкой (господи, как же ты не во время) улыбке, а щеки зарделись, за что она сама, казалось, готова была убить себя. — Красавица. — проговорил Галиндо, усаживаясь за стол. — Анджи, ты просто красавица. — Пабло, — сорвалось с ее уст. Фраза «я так скучала» буквально застыла на губах, не в силах сорваться. «Ты не должна, ты не должна быть слабой, не должна, черт возьми.» — Спасибо. — только и выговорила она, отводя взгляд от друга. Как бы сильно она не старалась убедить себя в обратном, как бы не пыталась, но она ужасно скучала по нему. По своему лучшему другу, которого знала с детства, чьи шутки любила больше всего. Единственному, кому она писала во время своего пребывания в Париже. И сейчас она готова была сорваться с места, заключить его в самые крепкие в мире объятия, зарыться пальцами в его черные волосы, попросить об еще одном поцелуе. «Но она должна была быть сильной». — Не за что, — заметив замешательство на лице подруги, Пабло улыбнулся. В который раз оголяя свои ямочки на щеках. — Я соскучился по тебе. Ты редко писала мне, Анджи, и я уж было подумал, что. — Что я отдалилась? — резко оборвала его девушка. — Знаю, это выглядит так, будто я отдаляюсь, но Пабло, — одному богу было известно, сколько усилий ей пришлось сделать над собой, чтобы все-таки сказать это. Но она сказала. — Ты мой лучший друг. Отчасти это было чистой правдой. Если девушка и не хотела больше вступать в какие-либо «семейные» или даже «близкие» отношения с четой Кастильо, то на Пабло она не держала никакой злости и обиды. Она скучала по нем у в Париже, по этим посиделкам, по всему этому. — А ты мой, Анджи. Рука мужчины коснулась руки Сарамего, но она не отдернула ее. А наоборот, расплылась в самой искренне улыбке. «Я не должна быть сильно рядом с ним».