Mockingbird

— Держи, моя бедная девочка, — причитала Ольга, протягивая Анджи все новые и новые бинты, щедро пропитанные какой-то мазью, запах которой распространился уже по всему дому. — Осторожно, не затягивай слишком сильно! Анджи вздрогнула от боли, как только ткань коснулась ее обожженной кожи руки. Ожог первой степени. По крайней мере, такой диагноз поставила Ольга, когда шокированную Анджи впустили в дом Кастильо, на ее волосах виднелись остатки пепла, а на правой щеке красовалось пятно странного серого цвета. По настоянию домработницы скорую вызывать не стали, несмотря на все протесты и возражения Германа, зато Ольга бережно усадила пострадавшую на диван в гостиной и оказала первую помощь. Ожог должен был пройти на четвертый или пятый день. По крайней мере, она на это очень надеялась. — Что ты хочешь, моя дорогая? Воды, сока? Может быть, чаю? Ольга не унималась. По ее словам, пожар в доме являлся чуть ли не самой ужасной приметой. И, хоть эти слова и были встречены снисходительной улыбкой со стороны Германа и Виолетты, Анджи невольно поежилась. Еще одной волны проблем она могла и не выдержать, будь она одинока, как еще несколько дней назад. Но, к счастью, теперь рядом с ней были любимые люди. Виолетта заботливо подготовила для нее чистую, идеально выглаженную одежду и наполнила ванную. Ромальо тот час же пообещал, что возьмет на себя все юридические вопросы, связанные с порчей имущества и страховкой. Когда же Сарамего спросила, сколько она будет ему должна по окончанию этого вопроса, тот что-то проворчал и ушел в кабинет, обидевшись. А Герман… Герман не отходил от нее ни на секунду, тщательно проверяя, все ли Ольга делает правильно, нуждается ли Анджи в чем-то еще и вообще смотрел на нее так, будто она могла раствориться в любой момент. С любовью. — Все нормально, Ольга, спасибо тебе большое, — выдавила из себя улыбку Анджи, дотрагиваясь до руки женщины. — Ты и так сделала все возможное и даже больше. Ольга что-то пробормотала и вновь скрылась в направлении кухни, оставляя Анджи и Германа одних в гостиной. Только сейчас Анджи заметила, как сильно ей не хватало тишины, что воцарилась сейчас. С момента, как произошло это до безумия нелепое событие, девушка была со всех сторон окружена людьми: семьей Кастильо, скорой, пожарными, полицией, соседями. Каждый что-то хотел сказать ей, ободрить, помочь, расспросить. Сигнализации, крики людей, скрип шин по асфальту. Все эти звуки делали тогда только хуже, а сейчас, оказавшись вдалеке от этой суеты, Анджи удивилась тому, каким тихим может быть окружающий мир. Герман сидел рядом с ней на диване, смотря куда-то перед собой — его взгляд был задумчивым и в то же время настороженным. То, что произошло с домом Анджи, не казалось ему случайным. «Проводка, возможно». Данное объяснение пожарных его не устраивало. И хоть Ромальо действительно предположил, что именно из-за этого и могло произойти возгорание, ведь дом давненько простаивал без ремонта и обновления, Кастильо старший не верил. В голове крутились слова Присциллы, что та прошипела в лицо Анджи, уходя из студии. «Вы еще пожалеете об этом. Особенно ты. Ты горько пожалеешь.» Пазл постепенно складывался в мозаику, но от этого становилось только хуже. На что вообще способна эта женщина? Как он могу пустить ее в свой дом, позволять разговаривать с его дочерью, да даже с Людмилой?! Как он мог допустить это? — Ты не виноват. Изумрудные глаза были теперь устремлены на него, будто читая ход его мыслей. Анджи чувствовала себя и выглядела до изнеможения уставшей, но при этом ее губы были растянуты в теплую, дающую надежду улыбку. Она коснулась его предплечья своей рукой, легонько сжимая ее, передавая весь смысл через этот жест. — Я знаю, что ты винишь себя в этой ситуации, Герман, но… Я думаю, глупо винить в этом кого-то, кроме Присциллы. Да, мы с тобой оба совершали ошибки, и не факт, что не совершим, но в том, что произошло нет твоей вины. Или моей. Только ее. Анджи тоже не верила в совпадения. После того, что произошло в студии, что произошло за долго до этого. Она не верила, что Присицилла была тут не при чем. Ее угрозы в адрес Анджи, ее агрессивное поведение. Все это не оставляло сомнения, кто подстроила пожар в доме Сарамего. Анджи чувствовала страх, чувствовала смятение, некую безысходность — все-таки, у нее теперь не было дома. Все ее вещи, мебель, одежда. Вещи Марии, которые хранились в шкафу. Все это было либо безвозвратно испорчено, либо и вовсе стало пеплом. Но также девушка чувствовала… спокойствие. Она знала, что теперь у нее были люди, которые сделают что угодно ради ее защиты, ради ее благополучия. У нее была ее семья. — Я не знаю, Анджи, не знаю… Ты как никто другой должна знать, сколько ошибок я совершил, сколько доверия своего отдал тем, кто не заслуживал его. Джейд, Эсмиральда. Теперь еще и Присцилла. Эта женщина жила в этом доме, обнимала мою дочь. А если ыб она сделала что-то Виолетте… — Герман, — Анджи придвинулась к нему ближе, еще крепче сжимая руку. — С Виолеттой все в порядке. Эта женщина сумасшедшая, да, но она не настолько глупа, чтобы трогать то, чем ты дорожишь больше жизни. Герман вновь посмотрел в ее глаза, находя там успокоение. Внезапно, какое-то теплое, непередаваемое чувство разлилось глубоко в груди. — Да, но она уже тронула это, Анджи. Она пыталась навредить тебе. Сарамего вновь улыбнулась, пододвигаясь к Герману еще ближе. Ее глаза излучали тепло и любовь, а такие желанные губы становились все ближе и ближе, как… — Анджи! — донеслось с верхнего этажа. — Если ты хочешь по-настоящему отдохнуть и расслабиться в ванной, советую идти прямо сейчас, пока температура подходящая! — кричала Виолетта. Русоволосая усмехнулась, мотая головой. — Что ж, пойду смою с себя этот ужасный осадок. Спешить мне некуда, дома у меня на ближайшее время не будет. Как раз поищу отель, — сказала она, поднимаясь с дивана и направляясь в сторону лестницы. — Кстати, об этом, — остановил ее Герман, задумчиво покручивая часы на левой руке. — Мы не знаем, сколько будет ремонтироваться твой дом, да и ты знаешь, Виолетта, она… волнуется за тебя. Как и все мы тут. Поэтому… Он подошел ближе к ней, нежно беря ее руку в свою. — Я прошу тебя переехать к нам, Анджи. Живи тут. Как в старые времена. Те несколько секунд, что она молчала, внимательно всматриваясь в его глаза, будто пытаясь найти какой-то подвох, Герман думал, что поспешил, что действовал слишком опрометчиво, торопя события, как вдруг ее теплые губы накрыли его в легком, но полном любви и благодарности поцелуе. — Тогда я буду самым счастливым человеком на планете, — прошептала она. Виолетта не унималась, постоянно окликая тетю, и та поспешила наверх. Герман улыбнулся, нехотя отпуская ее руку. Кажется, тот, кто сказал, что все, что ни делается — к лучшему, был полностью прав.

***

«Ваше такси назначено. Ожидайте». Скользнув взглядом по сообщению, на мгновение осветившему экран телефона, Присцилла выпрямилась и осторожно помассировала затёкшую шею. Нынешним вечером дом её выглядел как никогда мрачно: в покинутых комнатах воцарилась темнота, полки, обычно заставленные разными вещами, пустовали, а из-за наглухо закрытых окон всё погрузилось в глухое молчание. Невыразительность помещения нагоняла тоску; встряхнув плечами, Присцилла подтянула к себе чемодан и посмотрела на наручные часы: до вылета самолёта оставался час. Она всё делала правильно. Глубоко вздохнув, женщина ещё раз, как мантру, повторила эти слова. Всё правильно, всё, как должно быть. Человек, которому она заплатила, сегодня с ней связался и уведомил, что всё выполнил: подожженный дом Анджи не выгорел дотла, но был сильно повреждён, а сама Анджи — явно шокирована. «Приезжала полиция и пожарные. Суеты было много, но огонь пока списывают на несчастный случай», — уведомил он её пару часов назад. Получив свои деньги, исполнитель пообещал раствориться и не навлекать на неё лишних подозрений, а сама Присцилла наконец-то выкупила забронированный билет в Великобританию и теперь ожидала часа своего отлёта. Её история в Буэнос-Айресе официально завершилась. Однако сердце её по-прежнему стучало как-то прерывисто, а по телу пробегалась мелкая дрожь, словно её лихорадило. Присцилла покрепче сжала в руках ключи, которыми уже приготовилась открыть дверь. Она отомстила за себя и месяцы унижения, отомстила за разрушенные планы, поруганную честь и отнятую дочь — однако всё равно не чувствовала ни полного удовлетворения, ни морального спокойствия. Что-то важное не было доделано, что-то было упущено, но что — женщина не могла понять. Она лишь надеялась, что город, который встретит её через несколько часов полёта, поможет ей забыться и начать всё заново. Буэнос-Айрес пережевал её и выплюнул, но впереди были новые надежды и цели. К тому же, Присцилла теперь была свободна как ветер: возле неё не было ни неверных мужей, ни капризных дочерей. Она совершенно свободна, и никто её не тяготит, как какой-то груз. Это ведь… хорошо? Резкое пиликанье пришедшей смс-ки заставило Присциллу вздрогнуть, и она, прочитав сообщение, принялась спешно открывать дверь. Несмотря на овладевшую ею уверенность в своих следующих действиях, руки почему-то дрожали и не слушались. Между тем, такси уже ожидало её возле дома. Не успела женщина распахнуть дверь, как перед ней нарисовались двое незнакомых мужчин, облачённых в полицейскую форму; сердце резко ухнуло вниз. Стараясь не выдать своего внезапного испуга, Присцилла приосанилась и окинула незнакомцев как можно более холодным и требовательным взглядом: дескать, почему это они встали у неё на пути? Один из мужчин — очевидно, старший по званию, — смерил её внимательным взглядом и сделал небольшой шаг навстречу. Он был средних лет, подтянут и темноволос — и глаза его смотрели совершенно серьёзно. Такой тип людей Присцилла знала: они всегда ответственно относятся к своей работе и хорошо знают все предоставленные им полномочия. Обманывать таких труднее. — Присцилла Ферро? — между тем обратился к ней представитель закона. Непривычная фамилия, сорвавшаяся с его уст, резанула Присцилле слух: уже несколько дней как она перестала быть сеньорой Кастильо, потому что развод им официально одобрили. Оказывается, это делалось так быстро и просто, если брак был недавний: у них ведь не появилось ни совместно нажитого имущества, ни общих детей, ничего, что их роднило бы… Несколько дней на рассмотрение — и дело было закрыто. На вопрос полицейского она коротко кивнула, и тот продолжил, продемонстрировав ей свои документы: — Сержант Баргас, а рядом — мой коллега. Мы проводим расследование по поводу пожара в доме сеньориты Сарамего. По нашим данным, вы тесно связаны с ней и её семьёй, а потому мы обязаны вас опросить. Внутренности неприятно стянуло; постаравшись сглотнуть, Присцилла несколько раз перевела взгляд с одного полицейского на другого, соображая, как ей лучше поступить. Участвовать в допросе ей хотелось меньше всего, к тому же, время нещадно утекало, и за минуты ожидание ей пришлось бы заплатить таксисту больше, чем планировалось. Переступив с ноги на ногу, женщина прочистила горло. — Я очень сочувствую сеньорите Сарамего… — медленно заговорила она, пока панические мысли суетились в её сознании, — но у меня уже через… 45 минут вылет, и я не успею. Прошу прощения, но мне нужно идти. Она попыталась продвинуться вперёд, однако собеседники не позволили ей это сделать. Взгляд сержанта Баргаса стал ещё более проницательным и острым: взглянув на чемодан и пару сумок, которые она пыталась протащить за собой, он поджал губы. — Это был поджог, — коротко уведомил мужчина, не удосужив ответом её оправдания про назначенный вылет. Голос его был твёрд и спокоен. — Нам удалось перехватить человека, который этот поджог устроил, и он указал на своего заказчика. Последняя надежда на избежание допроса обрушилась, как спичечный домик. Присцилла почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота. Всё кончено.

***

2 месяца спустя.

Анджи внимательно рассматривала себя в зеркало. На улице было утро, от чего легкий, освежающий ветерок невзначай поигрывал с ее русыми локонами, заставляя девушку изредка щуриться от волос, попадающих в глаза. На ней была нежная кремовая пижама с кружевами, которая в сочетании с зеленью глаз обладательницы и слегка бледной кожей смотрелась потрясающе. Анджи улыбнулась своему отражению. Она выглядела отдохнувшей, спокойной. На когда-то осунувшемся лице теперь проступал легкий румянец, а в уголках глаз залегли небольшие морщины из-за улыбки, что теперь часто украшала лицо девушки. Анджи вернулась к своему привычному стилю в одежде, отбросив в сторону узкие классические брюки и пиджаки, в которых было трудно дышать. А ее волосы, некогда укладываемые по одной схеме, теперь получили свободу ложиться так, как только им хотелось, — Виолетта часто делала комплименты прическе Анджи. В целом, жизнь в доме Кастильо шла своим чередом, но теперь в гостиной постоянно слышалась игра на рояле, иногда это была лишь Виолетта, но частенько и Герман присоединялся к ней в музыкальной сессии, наигрывая знакомые всем песенки и даже подпевая дочери. Ольга суетилась, отказываясь от помощи Анджи и ругая Ромальо за очередной съеденный кусок шоколадного торта, что так любила Вилу. Сарамего же встречала сопротивление домработницы с веселой улыбкой. Обычно она усаживалась в дальний уголок кухни и, занимаясь своими преподавательскими делами, с нежностью наблюдала за работой Ольгиты. Кстати, о студии. О недавнем конфликте Пабло и Анджи теперь. казалось, не помнил никто. Учительница по прежнему давала уроки вокала, как в старые времена подбадривала ребят перед важными событиями и выступлениями и, что более важно, вновь засияла своим привычным светом. По-началу, когда Анджи пыталась вернуть прежний контакт с ребятами, ученики относились к этому с некой опаской. Но стоило им понять, что их любимый преподаватель все-таки вернулась к ним в полной мере, их счастью не было предела. И урок пения вновь стал в студии самым любимым и долгожданным. Пабло не мог сдержать улыбки. Никто не знал, было ли это из-за того, что его лучшая подруга вновь стала самой собой и при каждом входе в учительскую, улыбаясь, напевала себе под нос какую-то мелодию; или же это было из-за некой девушки под именем Бренда. Казалось, с изменениями Анджи следовали и изменения в сердце Галиндо. Он наконец смог пережить свою безответную любовь к девушке, и теперь видел в ней лишь своего самого близкого друга и товарища. Однажды, Анджи заметила на его щеках легкий румянец и странную улыбку после разговора с Брендой. Он не стал скрывать от нее правды и, опасаясь, что она не примет его выбор, выдохнул с облегчением, когда та сказала, что безумно счастлива за него. Пабло был благодарен ей. Что касается Людмилы, которая после всего произошедшего обрела много новых друзей и поддержку со стороны Виолетты и всей ее компании, то и ее жизнь начала улучшаться. Выбрав однажды остаться в семье Кастильо, Людмила еще ни разу не пожалела о своем решении. Герман относился к ней, как к своей собственной дочери, Виолетта — как к самой близкой подруге или даже родной сестре. Ромальо изредка разрешал обнимать его, Ольга заваливала нескончаемым количеством сладостей и заботы, а Анджи… Анджи видела в ней близкого себе по духу человека. Человека, который смог пережить что-то страшное в моральном плане, но смог таки выбраться из этой пучины одиночества и озлобленности. Человеком, который радовался семейному воссоединению больше всех, была, конечно же, Виолетта. В ее глазах больше нельзя было встретить печали и тоски, теперь она была той, что первой начинала рассказывать за обеденным столом о всех успехах прошедшего дня. Ее отношения с Леоном значительно улучшились, что вызвало значительный всплеск радости среди ее подруг Камиллы и Франчески — те постоянно утверждали, что их романтическое воссоединение это лишь вопрос времени. Анджи в свою очередь считала так же, радуясь за племянницу. Жизнь улучшалась, не предвещая никаких бед. И это не могло не радовать.

***

Анджи открыла окно, глубоко вдыхая в себя свежий утренний воздух. Щебет птиц и солнечные лучи сделали свое и, улыбнувшись, девушка закрыла окно, направляясь к своему шкафу с одеждой. День обещал быть теплым, поэтому Анджи, не долго раздумывая, решила найти свое некогда любимое светло-голубое платье. К счастью, пожар, что случился в ее доме два месяца назад, не затронул все комнаты, что означало, что вся одежда и украшения были спасены. Позже, перевозя свои вещи в дом Германа, Анджи удивлялась, как когда-то променяла свои жизнерадостные наряды на скучную формальную одежду. Отодвигая вешалки одну за другой, Анджи нахмурилась. Вся одежда, что попадалась ей, принадлежала той Анджи, строгой и холодной, но… Тут что-то маленькое и скользкое привлекло ее внимание, что-то, что выпало из кармана черного пиджака, который Сарамего давно не надевала. Заправив непослушные золотистые пряди за ухо, она наклонилась, дабы поднять вещицу, но когда наконец поняла, что это, ее глаза округлились от удивления, а дыхание замерло. Она уже не думала, что когда-то увидит это. Маленькое золотое солнце, что переливалось знакомым блеском под солнечными лучами. Оно как будто ждало удобного момента, чтобы наконец напомнить своей обладательнице о себе. Анджи не видела его с того момента, когда гордо сорвала украшение со своей шеи. Она даже не помнила, куда положила его потом. Тысяча воспоминаний промелькнули в голове, напоминая девушке о прошлом, о собственных ошибках, о Марии… Перекатывая в ладони непривычно прохладный кулон, Анджи задумалась, не сразу замечая, как в спальню вошел Герман с букетом ромашек. В последнее время он часто дарил ей цветы, тем самым заставляя улыбаться до самого конца дня. — Доброе утро, Анджи, — улыбнулся брюнет, привлекая к себе рассеянное внимание Сарамего. Та не сразу заметила цветы, что Герман безуспешно пытался спрятать за спиной, но все же попыталась улыбнуться ему несмотря на то, какие воспоминания вызвало маленькое солнце, которое она сжимала в своей правой ладони. — Все нормально? — настороженно спросил Герман, явно заметив беспокойство в глазах девушки. — Ты нормально себя чувствуешь? Анджи села на край кровати, разжимая кулак и демонстрируя Кастильо свою находку. В глазах мужчины промелькнуло узнавание, а потом что-то наподобие грусти. — Это тот кулон, что ты носила раньше, да? — спросил он, указывая на украшение. — И его также носила… — Мария, — закончила за него русоволосая, кивая. — Раньше я носила его, потому что так пыталась доказать себе, что она и только она — единственный мой самый близкий человек. Всегда была и всегда будет. Но когда я осознала свою ошибку, поняла, что рядом есть другие люди, живые люди, которым я дорога на меньше, чем была ей когда-то, я сняла его. Я также думала, что если буду носить это, — она повертела в руке солнце. — То она всегда будет рядом со мной. Герман сидел рядом, внимательно вслушиваясь в каждое слово, которое произносила Анджи. Он знал, насколько важным это было для нее — сказать эти слова вслух. — Но знаешь, что я поняла? Жаль, что мне понадобилось на это столько времени, — усмехнулась она. — Я поняла, что она итак всегда со мной. Что бы я ни делала, что бы ни происходило, где бы я ни была. Она всегда тут, в моем сердце. Она всегда со мной. В комнате повисла тишина. Анджи медленно свыкалась с тем, что наконец сказала вслух то, что так давно рвалось наружу, а Герман молча изучал ее лицо: знакомый блеск в глазах, еле заметное подрагивание губ. — Так что я хочу отдать его тебе, — наконец нарушила тишину Анджи, протягивая золотой кулон брюнету. Тот удивленно посмотрел на нее, но все же принял вещь. — Я хочу отдать тебе это, потому что ты — мой мир. Ты спас меня тогда, открыл мне глаза. Я люблю тебя, Герман, поэтому прошу хранить это, как если бы ты хранил саму меня. Украшение не казалось холодным Герману, оно уже было согрето теплом руки Анджи. Он задумчиво перебирал его между пальцев, все также не отрывая глаз от лица собеседницы. Ему было не сложно тоже сказать эти три заветные слова, тем более, что его чувства уже давно не являлись каким-то секретом ни для Анджи, ни для окружающих. Но он понимал, что не можно просто сказать это, без чего-то еще, что давно вертелось в мыслях, но он никак не решался произнести это вслух. Вообще-то, он собирался сделать это сегодня, но не был уверен до конца, однако… — Анджи, я тоже люблю тебя. Безумно. После всего того, что мы прошли вместе, что прожили. Я не представляю рядом никого другого, кроме тебя, да и не хочу представлять. И знаю, насколько это… тяжело для тебя, да и для любого другого, поэтому я хочу дать тебе что-то взамен. Его рука нырнула в левый карман, дальний от сидящей рядом девушки, он что-то достал оттуда. Что-то маленькое и хрупкое. — Я хочу дать тебе это, Анджи, — начал Герман, нежно касаясь Сарамего свободной рукой. — Я делал и говорил это много раз, но клянусь тебе, что этот раз — особенный, настоящий. Я клянусь, что сейчас я люблю тебя всем своим сердцем и даже больше, Анджи. Герман наконец раскрыл ладонь, предоставляя взгляду ошарашенной девушки красивое, изящное кольцо с бриллиантом посередине, который сразу же заполыхал на солнце. Анджи сглотнула ком, что подступил к ее горлу, а глаза начали наполняться слезами. Оторвав взгляд от кольца, она посмотрела на мужчину, уже догадываясь, что будет дальше. — Анхелес Сарамего, ты выйдешь за меня?

***

Виолетта учащённо заморгала глазами и прищурилась, когда неугомонный солнечный луч, заблудившийся в ветвях дерева, под которым она стояла, вновь скользнул по её лицу. Поспешно загородившись рукой, девушка обвела взглядом цветущий сквер, в котором вот-вот должна была состояться одна из важнейших церемоний в её жизни, и не смогла сдержать улыбки. Нынешний день, казалось, был пронизан этой чарующей атмосферой безмятежности и пленительным, ничем не объяснимым счастьем. Время только-только близилось к полудню, и утренняя свежесть, ещё не успев растаять, царствовала на улице; нежное золотистое солнце задорно игралось в расставленных сверкающих бокалах, переливалось в чужих украшениях и наполняло светом каждого заглянувшего сюда человека. Где-то высоко над головой, скрывшись в переплетающихся верхушках деревьях, разливались трелью птицы, поселяя в сердце трепещущее волнение. Виолетта глубоко вздохнула, словно стремясь наполнить этой целительной атмосферой каждую клеточку своего тела. Невыразимо сладко и спокойно было на душе. — Как дела, красавица? — бархатный, одуряюще знакомый голос ворвался в её размышления, и девушка, обернувшись, вновь заулыбалась. За то время, что она пробыла здесь, к ней успел подкрасться Леон, который также был приглашён на это торжество, и аккуратно дотронулся до её руки, переплетя их пальцы. В груди затрепетало какое-то тёплое, тягучее чувство. — А ты пунктуален, — засмеялась девушка, взглянув на часы, обвившее её левое запястье. Сегодня утром Леон пообещал ей подъехать за полчаса до начала, чтобы помочь с приготовлениями и прочими заботами, если такие возникнут, да и просто провести вместе время. Он не солгал: стрелка как раз указывала на 11:30, а свадьба была назначена на 12:00. Леон только довольно пожал плечами, словно говоря, что ничего другого от него ждать и не следовало. Он обвёл её своим внимательным, немного озорным взглядом, и Виолетта почувствовала, как сердце начинает биться чаще, а тысячи мурашек разбегаются по телу. За время их ссор, разлуки и подчёркнуто холодных отношений она уже стала забывать некоторые его привычки, выражения лица, взгляды. Теперь же она сполна наслаждалась происходящим, чувствуя, насколько сильно ей всего этого не хватало. Между тем юноша наклонился к ней и заговорил на ухо, обдав щёку горячим дыханием: — Ты сегодня удивительно красива, — и Виолетта только смущённо заморгала. К свадьбе самых дорогих людей она подобрала простое, сотканное из лёгкой струящейся ткани платье нежно розового цвета, дополнив его несколькими изящными украшениями. Это был не её праздник, а Германа и Анджи, поэтому она не видела смысла одеваться во что-то вычурное и яркое; к тому же, торжество должно было пройти на улице, в природной обстановке, и девушке хотелось выдержать в своём образе эту естественность. — Ты счастлива? Простой вопрос — но сердце вдруг подскочило в груди, а дыхание затрепетало в горле. Сегодня был день, который подводил итоги всему: долгой истории между Германом и Анджи, пути самоопределению Анджи, истории постоянных ошибок, духовных исканий, самокопаний, предательств, тоски и разочарований. В конце концов, в собственной жизни Виолетты он тоже подводил определённый итог. Была ли она счастлива? Девушка посмотрела в карие глаза напротив. — Бесконечно. Она помнила, как всего пару месяцев назад в другом месте и в другое время проходила такая же церемония, в которой участвовал её отец, да и она сама. Только вот к алтарю в тот момент ступала другая — и это было главным отличием. В тот день, казалось, обстановка была пропитана тревогой и фальшью, чем-то противоестественным была та свадьба — только все присутствующие отказывались это замечать. Тот брак принёс отцу много проблем и боли — и теперь Виолетта это осознавала. Тот брак был его огромной ошибкой. Теперь же она чувствовала, что всё складывается так, как должно. Герман и Анджи прошли долгий путь, прежде чем приняли решение пожениться, их дорога была вымощена тоской, обидами и ложью — но в конце концов они выдержали все испытания. Виолетта была уверена: это счастливый финал. — Вилу! — вздрогнув от неожиданности, Виолетта выпустила руку Леона и поспешила обнять Пабло, который только что к ней подошёл. От него пахло новым костюмом и приятным одеколоном. — Рад тебя видеть, моя дорогая! — Здравствуйте, здравствуйте, — широко улыбаясь, откликнулась она, посмотрев сначала на Пабло, а после — на хорошенькую молодую женщину, замершую рядом с ним. Виолетта её помнила: это была Бренда, с которой сотрудничала студия и которая несколько раз присутствовала на их репетициях и общалась с ребятами. Анджи как-то обмолвилась, что Пабло с Брендой начали встречаться, но подробностей не рассказала, отмолчавшись с таинственной улыбкой. Виолетта с интересом взглянула на них двоих вместе и отметила про себя, что они смотрятся необычайно гармонично. И, кажется, рядом друг с другом им было очень комфортно. — Мы не опоздали? — озабоченно уточнил Пабло, смотря на экран своего телефона, а Виолетта поспешно замотала головой. — Вы в самый раз, — отозвался Леон, по-прежнему стоявший подле своей девушки и со спокойным любопытством наблюдавший за разворачивающейся перед ним ситуацией. Пабло между тем удовлетворённо хмыкнул и получше ухватил огромную коробку, перевязанную золотой атласной лентой. — Подарок молодым, — хитро подмигнул он, заметив заинтересованный взгляд Виолетты. — Так что пусть уже скорее венчаются, время-то не ждёт… — он устремил взгляд куда-то за её спину, что-то выискивая. — Места для гостей там? — Да-да, проходите, — девушка чуть посторонилась, пропуская пару и указывая рукой в нужную сторону. — Там стулья, столы, за которые потом сядем. Можете ещё пообщаться с другими гостями. Поблагодарив её, Пабло с Брендой устремились дальше, а Виолетта неожиданно зацепилась взглядом за одинокую фигурку, замершую возле одного из столов и что-то печатающую в своём телефоне. Помедлив мгновение, девушка повернулась к Леону и негромко промолвила: — Ты не против, если я тебя оставлю ненадолго? Мне надо кое с кем поговорить. Приглядевшись к ней внимательнее, а затем — к человеку, привлёкшему её внимание, Леон успокаивающе похлопал девушку по плечу. — Конечно, Вилу.

***

Людмила, до этого что-то сосредоточенно ищущая в телефоне, вздрогнула, стоило Виолетте опустить руку ей на плечо. Обернувшись на подошедшую девушку, она вымученно улыбнулась. — Всё хорошо? — осторожно спросила Виолетта, разглядывая свою собеседницу. Облачённая в такое же лёгкое, как у неё самой, золотистое платье, девушка с самого утра пребывала в странном, непонятном настроении: подготовка к церемонии ей явно нравилась, окружающая суета увлекала, вот только взгляд казался потухшим — и это настораживало. С ней что-то было не так. — Ты… в порядке? Уловив в её голосе нотки беспокойства, Людмила поспешно встряхнула головой, будто отгоняя от себя дурные мысли, и приосанилась. Смотреть ей в глаза она по-прежнему избегала, но поза её вновь стала уверенной, а голос, стоило заговорить, наполнился силой. — Конечно. Всё прекрасно. Сегодня твои папа и тётя наконец-то сошлись, — придерживая рукой пряди волос, которые ветер пытался набросить на лицо, как можно безмятежнее заметила она. — Думаю, ты счастлива. — Счастлива… — эхом повторила Виолетта, бездумно переводя взгляд с лица собеседницы на мелькавших за её спиной гостей и покусывая губу. Недосказанные мысли, невыраженные чувства — они буквально трещали в воздухе, сжимали горло, не позволяя задать прямой вопрос. Виолетте не нужно было раздумывать, говорят ли ей всю правду, — она слишком хорошо теперь знала Людмилу. — Я очень, очень рада за них, это потрясающе. Просто я… Просто мне показалось, что ты… — Со мной всё в порядке, Виолетта, — оборвала её Людмила; в её голосе прорезался металл. На мгновение Виолетте показалось, будто на её месте она видит Присциллу: тот же статный и властный профиль, тот же острый и волевой взгляд, тот же резкий, не терпящий возражений тон. Но скользнула ещё одна секунда — и Людмила, выдохнув, вновь стала похожей на себя; только лицо её по-прежнему было пусто, по выражению нельзя было угадать тех чувств, что она испытывала. Виолетта грустно покачала головой. — Ты скучаешь по ней. Слова сорвались с уст прежде, чем девушка успела осознать их, — они незримым грузом замерли в воздухе, осели в душе чем-то вязким, горьким, отравляющим. Лицо Людмилы исказила едва заметная судорога — больше она ничем не выдала своего волнения, — однако Виолетте не требовался её ответ, чтобы понять: она попала в точку. С тех пор, как Присцилла покинула их дом, оставив отношения с дочерью в подвешенном состоянии, прошло несколько недель. Поначалу Людмила выглядела раздавленной: даже стараясь всячески скрыть это от окружающих и свободно поддерживая любой разговор с кем-то из домочадцев, она не могла вечно носить свою маску — и Виолетта понимала, насколько случившееся её гложет. Присцилла не звонила и не писала — она вообще будто испарилась в воздухе: никто не знал, где она, что с ней. Её развод с Германом был одобрен уже на следующий день после того скандала, а потому у неё не было необходимости как-то поддерживать с ними связь, даже если это подразумевало контакт с родной дочерью. Виолетта знала, что она никак не сможет повлиять на свою бывшую мачеху, а потому старалась по возможности поддерживать Людмилу, пусть та всячески отвергала её попытки, уверяя, что с ней всё в порядке. Когда уже минуло несколько дней, в течение которых Людмила, окружённая заботой и любовью со стороны Кастильо, понемногу переживала разрыв с матерью, произошло событие, потрясшее всю семью — в доме Анджи вспыхнул пожар. Тот вечер был тревожен и суетлив: стараясь особо не отходить от тёти, Виолетта слушала её рассказ о произошедшем и была готова в слезах благодарить судьбу за то, что в момент возгорания Анджи не было дома — она бы не вынесла, если бы с ней что-то случилось. Только не с её семьей, только не снова. Пока все обсуждали произошедшее и узнавали от полицейских, что пожар в доме был всё-таки спланированным, Людмилы не было рядом. Только один раз за вечер Виолетта застала сводную сестру, пока та помогала Ольге заваривать успокаивающий чай, и замерла, посмотрев ей в глаза. Лицо девушки было неожиданно бледно, невыразительно, а в глазах отражалась буря чувств из гнева, испуга и раскаяния — в тот момент она всё поняла. Присциллу арестовали уже на следующий день после поджога — её блестящий план, заключающийся в желании сломать жизнь Анджи и сбежать из Аргентины, рухнул перед силой правосудия. Человек, которому она заплатила за этот пожар, был недостаточно аккуратен во время своего преступления, из-за чего его вычислили, а через него вышли и на саму Присциллу. Германа тоже вызывали в отделение, чтобы он дал какие-то показания и подтвердил свою связь с бывшей женой. Позже дома он осторожно, стараясь подбирать слова, рассказал обеим девушкам, что видел в тот день саму Присциллу и она была в странном, пугающем состоянии: то свирепствовала, проклиная его и всю их семью за то, что они сломали ей жизнь, то рыдала, что-то бормоча про Людмилу и её загубленную судьбу. Было очевидно, что она не в порядке, — и прежде чем дело дойдёт до суда, её должны будут в обязательном порядке направить к соответствующему специалисту. «А там либо дурка, либо тюрьма», — хмыкнул ему полицейский на прощание. Но Герман предпочёл не передавать эти слова дочери и падчерице. Его рассказ Людмила выслушала с абсолютно невозмутимым, пугающе пустым выражением лица — только в глазах её, застланных пеленой, отражалась вся противоречивость бушующих внутри чувств. На протяжении всего того разговора Виолетта держала её за руку, будучи в состоянии только предполагать, как скоро девушка сможет это пережить. И вот теперь, стоя напротив сводной сестры, видя на её лице практически то же самое выражение, Виолетта понимала, что это до сих пор не прошло. Они не говорили о Присцилле всё это время — но ведь это не означало, что проблема исчерпана. — Я не могу не скучать по ней, Виолетта, — наконец проговорила Людмила, нарушив воцарившееся меж ними молчание; голос её звучал натянуто, будто вот-вот — и оборвётся. — И, вопреки всему, что она натворила, я не могу разлюбить её и перестать о ней думать. Да, она перешла все границы, да, она заслужила своё наказание, и да, чёрт возьми, она никогда не была идеальна со мной, — она замолчала на несколько секунд, переводя дыхание и собираясь с мыслями; лицо её раскраснелось. — Но я никогда не смогу возненавидеть её. Она моя мать. Горечь, сквозившая в её словах, окутала и саму Виолетту, а в горле застыл ком. Она не могла полностью почувствовать себя на месте Людмилы: возможно, от того, что свою родную маму она знала лишь по рассказам домочадцев, и любила её за ту нежность, с которой все вспоминали Марию, за смутные тёплые воспоминания из детства, а в методах воспитания Германа были свои недостатки. Однако она чувствовала всю ту боль, с которой Людмила вспоминала свою мать, и видела её состояние. — Я понимаю, — мягко проговорила она, сжимая её руку в своей и стараясь подобрать нужные слова. — Я понимаю. Ты не должна её ненавидеть, ты не должна её любить: ты можешь чувствовать к ней, всё что захочешь, и это право никто не отнимет. Не думаю, что ты была ей как-то не важна, просто… просто она такая. Просто не бывает идеальных родителей, — она со вздохом пожала плечами, растерянно оглядывая в сад в поисках подсказки и не находя её. — Ты с этим справишься. Всё будет хорошо. Я очень хочу, чтобы ты знала: ты не одна, и мы все любим тебя не меньше, чем друг друга. Мы теперь одна семья, Людмила, — Виолетта намеренно повысила голос, чтобы привлечь её внимание. — Помни об этом. — Я знаю, — постепенно приходя в себя, улыбнулась Людмила, наконец-то глядя собеседнице прямо в глаза. — Спасибо. Через мгновение они уже сжимали друг друга в объятиях, покуда организаторы суетились вокруг них, заканчивая последние приготовления к церемонии. Взглянув на экран своего телефона, Людмила выжидающе взглянула на Виолетту. — Через пять минут уже начало. Пойдём? Не думаю, что ты хочешь это пропустить, — как бы невзначай протянула она и поспешила в сторону алтаря. Рассмеявшись в ответ, Виолетта последовала за ней.

***

Его сердце, трепетавшее в груди, будто испуганная птичка, казалось, вот-вот вырвется наружу — настолько сильное волнение овладело им в тот момент. Она ступала по дороге, вымощенной белым камнем, аккуратно, неспешно, и каждый её шаг эхом откликался в его переполненной счастьем душе. Пять, шесть, семь… Несколько мгновений — и она оказалась перед ним, улыбнувшись той самой светлой и нежной улыбкой, за которую он её всегда любил и которую боялся потерять. Герман улыбнулся ей в ответ. Священник начал свою торжественную речь, вещая о предназначении, что венчающимся уготовано, об обязательствах друг перед другом, что они должны взять на себя. Герман не столько вслушивался в его слова, сколько размышлял над всем, что произошло с ним за долгое время. Сколько долгих и запутанных дорог, сколько ям он повстречал на своём пути, прежде чем оказаться у алтаря вместе с той, кого любил больше всего на свете! Он бережно хранил воспоминания о волнительной помолвке с Марией и смутно припоминал тот момент, когда стоял возле такого же алтаря с Присциллой, — и не хотел бы его вспоминать вовсе. В тот день он допустил страшную ошибку, которая его не разрушила ему всё, не погубила его семью и не разлучила с Анджи. Всего одна глупая ошибка и бесконечная череда разрушительных последствий. Сегодня же всё было иначе. Впервые за долгие годы ошибок и расплаты Герман чувствовал, что делает правильный выбор. Священник спросил его, согласен ли он взять в жёны Анджи, согласен ли любить её до конца своих дней и быть вместе в горе и в радости, — и с губ сорвалось уверенное, нерушимое «да». Он спросил об этом и Анджи — и она ответила тем же. Спустя несколько мгновений Герман ощутил прикосновение тёплых, до волнения знакомых губ, и окружающий мир померк для него, растворившись в одном поцелуе. Позже они сидели вместе за обеденным столом, угощаясь приготовленными блюдами и принимая бесконечные поздравления от гостей, и чувство чистой, светлой эйфории не покидало его ни на мгновение. Герман смотрел на Виолетту, звонко смеющуюся над какой-то шуткой Людмилы и доверчиво прижимающуюся к Леону, на её бесконечно солнечное, бесконечно счастливое лицо — и чувствовал разливающуюся внутри гордость и тепло. Его дочь была счастлива, и он больше не заставлял её грустить. Герман смотрел на Пабло, о чём-то переговаривавшегося с сидящей рядом с ним красивой женщиной — как он знал, её звали Брендой, — и удовлетворённо улыбался. Лучший друг Анджи тоже не остался крайним в этой истории. Наконец, Герман смотрел на саму Анджи — и в её сияющих, ставших родными глазах видел то, что так долго искал, что однажды потерял и едва не погубил окончательно. Он читал в её взгляде ту самую свою дальнейшую судьбу, которую ему ещё предстояло прожить после нескольких десятков лет за плечами. Ни с одной из других своих избранниц он не чувствовал такой целостности и правильности происходящего. Эта тревожная, безумная, полная хитросплетений и обманов глава в его жизни подходила к концу, и теперь впереди ждало нечто новое, ещё не изведанное и не пережитое — но наверняка счастливое. Во всей их долгой истории было много правых и виноватых; Герман и сам натворил немало ошибок и не видел смысла этого отрицать. Ему не хотелось в этот вечер думать о Присцилле, судьба которой теперь была так грустна и неопределённа, и он не старался обвинить её водну о всём, что произошло; ведь, к несчастью, и сам отчасти поспособствовал тому, что с ней в конце концов стало. Но, может, и она однажды найдёт своё счастье?.. Анджи тронула его за плечо, наклоняясь вперёд и весело напоминая о том, что им сегодня ещё предстоит поездка по городу на заказанной машине. Посмотрев на её улыбчивое лицо, Герман в очередной раз понял, как он счастлив: теперь он действительно сумел создать полноценную семью. Его взгляд невольно устремился к Людмиле, которая в этот момент тоже посмотрела ему в глаза и улыбнулась. И даже больше.