Mockingbird

Нынешний вечер был холоден и мрачен. Потирая озябшие пальцы, Герман медленно расхаживал туда-сюда по своей маленькой, гостиничной комнатушке. Всё это — и маленькая гостиная, и остывший кофе, и собственное сердце, отдающее глухими, безжизненными ударами, — казалось в сей час каким-то неправильным, чужим, отчего Герман порой останавливался, потерянно обхватывая себя за плечи. Дома никого не было, ведь и Ольга, и Ромальо вынуждены были жить раздельно от них, а Виолетта заранее предупредила отца о вечерней прогулке с друзьями, и посему пустой номер в гостинице, столь резко отличающийся от родного дома, навевал жуткое ощущение одиночества и тоски. Сегодня здесь было прохладно. Время лета постепенно подходило к концу, готовилось неизменно оборваться, и в воздухе уже чувствовалась лёгкая, ещё слабая осень. Одно из окон здесь было открыто, и в комнату свободно врывался глухой ветер, отчего недостаточно промазанное окно тоскливо скрипело, заставляя леденеть душу. В этот тихий вечер тлевшего лета, в вечер ещё прогретой, ещё одетой и едва тронутой краской осени отчётливо ощущался запах смерти и утрат. Герман поёжился и судорожно вздохнул. Где-то неподалёку шипело помехами радио, которое мужчина включил около часа назад, пытаясь развеять своё угрюмое, навязчивое одиночество, но, вопреки его ожиданиям, оно не разразилось голосами или музыкой — что-то где-то было не так. Тогда Герман отвлёкся и забыл отключить его, но теперь, когда он был свободен и абсолютно один в комнате, шипящие звуки начали его раздражать. Пальцы нажали на нужную кнопку, и вскоре прибор смолк, оставляя мужчину наедине со звенящей тишиной. Спустя несколько томительных, бесконечно долгих мгновений почти бесшумно приоткрылась входная дверь, и взору Германа предстал хрупкий женский силуэт.  — Ты сегодня поздно, — вздохнул Герман устало, и его тихий голос прозвучал слишком резко в этом щемящем молчании. Он встал и сделал один шаг навстречу незваной гостье. — Что случилось? Светловолосая девушка, на чьё лицо падала густая тень, чуть подняла голову и посмотрела на него молчаливыми глазами. Мужчина вздрогнул: глаза Анджи, которые когда-то запомнились ему той жизнью и счастьем, что они таили в себе, потемнели и казались ужасно пустыми, а лицо её было столь неподвижно и равнодушно, что это холодило сердце, наполняя его тихим ужасом. Когда в дом вошла Анджи, Герман с внезапной ясностью ощутил всё молчание и потерянность, скопившиеся здесь и давившие на него, как вода на большой глубине. Когда в дом вошла Анджи, ему отчаянно захотелось услышать, как эта невыносимая тишина разбивается вдребезги. Он хотел услышать чьи-то громкие, кричащие голоса; хотел услышать шум и грохот в соседних номерах; бесконечные помехи неисправимого радио; ему хотелось, чтобы Анджи что-то ответила ему… лишь бы исчезла эта мёртвая тишина, эта атмосфера. Но Анджи молчала, и Герману казалось, что это безмолвие пронизало его насквозь.  — Может, чаю? — тогда выдохнул он, уже начиная запутывать в происходящем и не ощущая его правильности. — Анджи? Из его груди вырвался тихий вздох облегчения, когда он увидел, что Анджи открыла рот, собираясь что-то сказать. Увы, к его вопросу это не имело никакого отношения.  — Ты бы закрыл окно, — вместо этого заметила она, так и не сдвинувшись с места; взгляд её по-прежнему оставался холодным и безучастным, словно сама Анджи сейчас находилась за тысячу стен от него. Медленно, почти неосознанно мужчина развернулся и, внимая словам Анджи, наглухо закрыл окно. Прохлада приходящей осени никуда не исчезла из комнаты; как-то отстранённо, отрешённо Герман ощущал слабый сквозняк, гуляющий по помещению, рождённый будто бы из ниоткуда.  — Ты не пройдёшь? — вопросил он у девушки, неловко переминаясь с ноги на ногу и плохо соображая. Что ему делать в следующее мгновение. — В чём дело? Зачем ты тогда пришла, Анджи? Чуть улыбнувшись одними губами, отчего Герман невольно поёжился, Анджи всё же сделала один шаг —, но не вперёд, а назад, к двери. Она качнула головой.  — Я просто зашла сказать, что ухожу. Теперь уж навсегда, Герман. И не смотри на меня так удивлённо, — девушка непринуждённо повела плечами. — Просто зашла сказать, чтобы ты не искал меня. Вот этого правда делать не нужно, — с особой интонацией, с нажимом произнеся последние слова, Анджи вновь отступила к двери. Теперь она стояла практически вплотную к ней. В сознании Германа царила какая-то суматоха, он несколько долгих мгновений пытался понять, что же случилось. Происходящее казалось каким-то нелепым, смехотворным, и мужчина уже не совсем доверял ему. Что-то казалось неправильным. Что-то было неправильным. — Как? Но… т-ты ведь только недавно пришла, — запинаясь, выговорил он, недоверчиво глядя на неё и заламывая руки в смятении. Анджи чуждо, растерянно улыбнулась — и коснулась дверной ручки, готовясь открыть дверь и в любую минуту исчезнуть. — Да, пришла. А потом ушла. Пришла и ушла, пришла и ушла; это ужасно просто, Герман. Давно известно, что нет ничего проще, чем уйти, и поэтому я действительно не понимаю, что тебя так удивляет. Герман открыл рот, собираясь возразить; он хотел сказать Анджи ужасно много, хотел поспорить с ней, заявить, что всё это глупо, нелепо; хотел высказать сотню, сотню слов… Но вместо этого сказал лишь одно.  — Оставайся, — глухо произнёс он; даже ему самому эти слова показались чужими.  — Это было бы глупо, — шепнула она одними губами, и с которых не сходила эта странная, вселяющая дрожь улыбка. — И никому не нужно. Точно так же, как мне никто не нужен. Передёрнувшись, стоило этим холодным, равнодушным словам зазвенеть в комнате, Герман сделал шаг навстречу Анджи; она внезапно показалась ему какой-то размытой, блеклой, нечёткой, словно он смотрел на неё сквозь мутное стекло, и это испугало Германа ещё больше.  — Послушай, Анджи… — начал было он, но ничего не успел: девушка вдруг исчезла из комнаты, оставляя его наедине с пронизывающим до дрожи сквозником; , а ведь он даже не успел услышать, как хлопнула дверь. …В следующее мгновение Герман тяжело выдохнул, вскочив в постели и мгновенно зажёгши ночник, дабы яркий свет развеял видение и помог избавиться от липких щупальцев сна. Мужчина прерывисто, тяжко дышал; рубашка пижамы прилипла к его груди, а горло сушило так, будто он несколько дней подряд не пил воды; даже вздохи казались неимоверно тяжёлыми и обжигающими. Резко, дико оглянувшись по сторонам, Герман судорожно закашлялся и остановил свой взгляд на часах: те показывали ровно три ночи. «Успокойся», — приказал он себе, поднимаясь на негнущиеся ноги и направляясь в сторону кухни, дабы глотнуть освежающей холодной воды и окончательно прийти в себя. Сон, или самый настоящий ночной кошмар, всё ещё будоражил сознание, и сердце Германа тревожно сжималось — он произвёл на него слишком сильное впечатление. «Всё это лишь приснилось тебе, — твердил сам себе мужчина, однако едва ли это его успокаивало. — Перестань, это лишь сон. Успокойся, черт возьми!» Выпив залпом наполовину и наскоро наполненный стакан воды, Герман тяжело опёрся о стоящий рядом холодильник и устремил беспокойный взгляд во тьму ночи, таившуюся за окном. Сердце тяжело стучало в груди, воспоминания о недавно приснившемся, казавшемся таким реальным моменте мучили его. В настоящем, не снившемся никому доме было тихо и спокойно. Герман стоял так минут десять, и в это время картины недавнего сновидения, терзающие мужчину, неуловимо рассеивались: воспоминания о нём всё же стирались из памяти. Герман не сразу смог заставить себя вернуться в свою комнату; лишь когда он полностью успокоился и убедился в реальности происходящего, убедился, что сон действительно был всего лишь сном, он сумел двинуться с места. Наверное, думал Герман, это сновидение тревожило его вовсе не из-за того, что оно показалось ему таким реальным, таким пленительным. Оно просто слишком правдиво отражало отражало все подлинные, абсолютно реальные страхи Германа. И то, что он оказался с ними так близко, почти вплотную, — вот что испугало его. «Да, — носились в голове неугомонные мысли, тревожа сознание и не давая уснуть. — Всё именно из-за этого», — ворочаясь с бока на бок, мужчина бессознательно всматривался в темноту и просил себя дождаться утра: ему отчаянно хотелось поговорить с Анджи. Убедиться, что её позиция в реальности не соответствовала позиции в его сне. Убедиться, что она остаётся. Проворочавшись так около получаса, Герман вскоре забылся беспокойным, но на этот раз совершенно пустым сном. Теперь уж его встречали не яркие и пугающие отображения его страхов или желаний, а лишь чёрная, безжизненная тьма. За окном, наглухо закрытом в его комнате, царила темнота, готовая начать рассеиваться перед рассветом; в помещении гулял странный, появившийся будто бы из ниоткуда сквозняк.

***

Вздохнув и попытавшись перехватить выданные ей бумаги так, чтобы они не вывалились из рук, Анджи вновь поспешила по опустевшим коридорам Студии. Несколько минут назад раздался звонок, возвещающий о начале урока, и все ученики бесчисленной толпой разбежались по нужным кабинетам, оставляя коридоры в гордом молчании. Огромное и до невозможности изученное здание, которое вечно гремело громкой музыкой и чьими-то назойливыми, громкими и радостными голосами, вмиг опустело и утихло; и лишь приглушённый шум, доносившийся из-за закрытых кабинетов, оживлял студию. Неприязненно морщась, когда её шаги отдавали гулким эхом в пустом коридоре, Анджи направлялась к кабинету, в котором должна была дать свой первый — для этого года — урок. Прижимая к себе бумаги так сильно, что они начинали мяться, и не замечая этого, она покусывала губы и мысленно подготавливала себя к этому событию. Но, как бы она ни пыталась, все попытки сходили на нет, и девушку не покидало чувство, будто она совершает огромную, чудовищную, непростительную ошибку, ощущение, будто она готовится к казни, а не к уроку. «Это всего лишь ради контракта, — убеждала она себя, прерывисто вздыхая. — Как только я его заполучу, весь этот кошмар закончится. Я не вернусь. Хватит». Погружённая в свои мысли, пленённая собственными переживаниями, Анджи не сразу заметила некто, появившегося из-за угла, — и едва не врезалась в него. Она сдавленно выдохнула, её пальцы разжались, и бумаги рассыпались по полу; рядом кто-то тихонько вскрикнул. В сознании мелькнула смутная мысль, что этот голос ей знаком.  — А-анджи? .. — то ли спрашивая, то ли утверждая, протянул голос, пока сама девушка наклонилась вниз, дабы собрать бумаги, и проклинала всех, кто уже в первый день начал ей мешать. Кто-то помог Анджи собрать документы, и девушка, поднимая взгляд, чтобы бросить небрежное «спасибо», едва снова их не выронила — перед ней стояла не менее растерянная Виолетта.  — Вил-лу-у… — обескуражено проговорила Анджи, качая головой и слыша, как в собственном голосе звучат напряжение и страх. К чему-чему, а вот к встрече с племянницей в пустом коридоре студии она явно была не готова. Ей вполне хватало их вчерашнего разговора, который продолжать не возникало желания. Иначе бы последовали вопросы-вопросы-вопросы… только где взять ответы на них? С трудом поднимаясь, Анджи не переставала рассеянно качать головой и мучительно соображать, как бы уладить эту ситуацию.  — Ты… ты почему не на уроке? — наконец выдохнула она, в непонимании разглядывая Виолетту. Приподняв свою руку, Анджи взглянула на маленькие современные часы и недовольно поджала губы. Урок начался восемь минут назад. Конечно, за это опоздание в первый день ей бы ничего не сказали, и сей факт Анджи не тревожил. Однако неизменным оставалось одно — чем быстрее начнёшь урок, тем быстрее его закончишь. А вот задерживаться в студии девушке явно не хотелось. Наконец сумев совладать с собой, Анджи более твёрдо посмотрела на Виолетту и приподняла одну бровь в несколько надменном жесте. Темноволосая девушка, в глазах которой до этого светились светлая радость от встречи с тётей и некоторое смущение, тряхнула головой и чуть отрешённо улыбнулась. — Ох, мне просто нужно было выйти ненадолго, — отмахнулась она, с любопытством глядя на Анджи и не в силах сдвинуться с места — был всё ещё непривычен тот факт, что Анджи наконец вернулась после столь долгого пребывания во Франции. — А ты… — начала было она, но не смогла закончить.  — А я иду на урок, — перебила её Анджи и, пожалуй, излишне резко махнула рукой в сторону кабинета. Поймав растерянный и озабоченный взгляд племянницы, она растянула губы в милой, но немного суховатой улыбке. — Прости, — заговорила она, —, но я не хочу сильно опоздать в первый же день. Мы можем поболтать позже. Люблю тебя, — быстро и равнодушно похлопав Виолетту по плечу, Анджи протиснулась мимо неё, желая поскорее скрыться. Она услышала за спиной лишь удивлённый, неровный вздох, а затем звонкий голос Виолетты, прозвеневший в тишине, заставил девушку резко затормозить и обернуться.  — Анджи, а ты никуда не собираешься уходить? Уезжать? Анджи замерла перед Виолеттой, осторожно глядящей на неё, и некоторое время лишь глупо моргала, соображая, что к чему. Подобный вопрос несколько испугал девушку; несмотря на всё прочее, она явно не хотела, чтобы хоть кто-нибудь узнал о её планах насчёт контракта и долгожданного ухода преждевремнно. А лучше, чтобы вообще не узнал. Чуть склонив голову набок и на этот раз позабыв о времени, которое неуловимо отсчитывали часы, Анджи чуть улыбнулась уголками губ и прикрыла глаза — Виолетта не должна была заметить в них вспышку страха, подозрения. — Нет, — попыталась отозваться она лёгким, непринуждённым тоном, но голос прозвучал надтреснуто. Заклявшись в попытке изменить его, Анджи наконец посмотрела на шатенку и смогла выжать из себя беззаботную улыбку. — Конечно нет. С чего ты взяла? Несколько мгновений Виолетта молчала, озадаченно вглядываясь в лицо Анджи, отчего та нервно чесала руку, нервничая и пытаясь понять, догадалась ли о чём племянница. Но та вскоре лишь беспечно пожала плечами.  — Не знаю. Папа об этом спросил меня, когда я отправлялась в студию.  — Герман? — поперхнувшись, переспросила Анджи, ещё более запутываясь в происходящем. В голову начинали лезть неприятные, тёмные мысли и подозрения, порождая глухое раздражение и бессилие. Вопросы в духе «не мог же он узнать» начинали терзать её, и она поморщилась, пытаясь заглушить назойливые и сводящие с ума мысли. Виолетта, не замечая поведения тёти, кивнула и в задумчивости развела руками. — Да, он. Папа ещё выглядел так странно, когда спрашивал об этом: весь какой-то растерянный, смятённый… Ещё и зевал постоянно, как будто очень хотел спать. Даже не знаю, что и думать, — вздохнула шатенка, рассеянно оправляя своё платье. Между тем Анджи хмурилась и всё яростнее сжимала в руках документы, почти не замечая, насколько они измялись. Они ни о чём не узнают. Не смогут. Не посмеют.  — Не думай об этом, Вилу, — покачала головой она, переминаясь с ноги на ногу и прикусывая нижнюю губу всё сильнее. — наверное, он просто не выспался. И я ведь здесь, правда? Тебе не о чем беспокоиться, — выдав эти негромкие, наполненные глухой злостью слова, она откинулась голову назад и попыталась удержать на своих губах улыбку. Виолетта, чуть замешкавшись, кивнула, улыбнувшись так светло и тепло, что у Анджи отпали всякие подозрения.  — Ты права. Всё хорошо. Тем более, папа сегодня встречается с Присциллой, так что он определённо развеется… — рассудила она, только секундой позже осознав, почему тётя столь странно смотрит на неё. Анджи не знала о Присцилле — вот о чём Виолетта забыла в гуще последних событий. Анджи смотрела на Виолетту так, будто впервые видела.  — Кто… Кто такая Присцилла? — нахмурилась она, оущая себя в крайней степени странно: столько обескураживающих фраз, что это сбивало с толку и заставляло без конца задавать вопросы. Она не была в Буэнос-Айресе всего лишь два года, а возникало ощущение, что целую жизнь.  — Оу… — Виолетта смущённо опустила взгляд, отчего Анджи мгновенно охватили мрачные догадки. В смятении сцепляя свои пальцы, она неуверенно заговорила: — Это… ну… подружка папы. Новая, — добавила она, и при этих словах Анджи едва не рассмеялась, но вовремя спохватилась; конечно, новая. У Германа, считала Анджи, их было уже столько, что такие слова отнюдь не лишние. — Она ещё мама Людмилы, — продолжала рассказывать девушка, — они с папой познакомились как-то здесь, в студии… Подружились, стали вместе гулять. Ну, а потом всё как-то само пошло… Виолетта ещё что-то говорила, всё больше смущаясь, запинаясь и сбиваясь с мысли, но Анджи уже ничего не слышала; воспоминания и мысли уносили её куда-то далеко, за пределы реальности, ограждали от неё огромной глухой стеной. Вспоминая прежнего Германа, вечно колеблющегося между ней, Джейд и Эсмеральдой, вспоминая его поведение на том «семейном ужине», то, как он общался с ней, девушка с каждым мгновением становилась мрачнее и мрачнее, и улыбка её уже не излучала мнимое тепло: она была холодна, яростна и насмешлива. В глазах отразилось мрачное злорадство. А ты, Герман, тот ещё подлец… — Ну, я всё поняла, — резко оборвала племянницу Анджи, брезгливо передёргивая плечами; её голос теперь звучал пусто и холодно. — Твой отец, как всегда, времени даром не теряет. Знаю-знаю, — неприятно усмехнулась она. Теперь настроившись более решительно и твёрдо, она развернулась и готовилась уйти; разговоров для неё на сегодня было более чем достаточно. — А теперь прости, я правда опаздываю. Всего хорошего. Ответ Анджи напугал Виолетту; её слова, прозвучавшие слишком холодно и безразлично, заставили её отпрянуть. Растерянная и испуганная, Виолетта, оставшись одна, стояла так ещё несколько минут, глядя вслед Анджи карими и блестящими от слёз глазами.