.
10 января 2015 г. в 16:46
Для начала я бы хотел подвести некоторые составленные мною итоги, как это часто любил делать мой отец – записывать подсчеты, или чертить своего рода диаграмму сделанной за неделю работы в своем маленьком блокноте, беря во внимание каждый потраченный впустую, и проведенный с пользой в день час каждого из членов семьи. Это была одна из моих любимых в нем особенностей, хотя поначалу я находил её довольно занудной и бескорыстной в быте. Но теперь хотел бы попробовать сам.
Итак.
Пожалуй, мне стоит начать с того дня, ставшим зачатком моей чёрной полосы, как оказалось годами после, избранной неотступно следовать за мной на протяжении всего моего жалкого существования.
Первой я убил свою мать. Это было в начале первого года, одним необычайно холодным для наших краев летним вечером.
Она умирала, захлебываясь колющими её нежную кожу ледяными вспенившимися волнами, с жаром бьющимися о её прекрасное, нетронутое старостью лицо, неспособная вытащить себя из сдавливающей легкие и конечности мерзлоты на поверхность, полная тупых надежд, и подло преданная не спасшим её своим же ребенком.
Я был виновен.
Меня убедили в моей непричастности к совершенному.
И я был зол на весь Мир.
Вторым я убил своего брата. Сразу спустя восемь месяцев и еще шесть дней после смерти мамы. Он умирал от удара смертоносной ведьмы-паучихи, верно, как пес, ожидая моего прихода под Деревом Жизни вместе с бутылкой лекарства в руке. А потом, так и не дождавшись, испустил свой последний болезненный вздох, и отдал свое обмякшее тело моим слезам.
Это случилось потому что я был слишком слаб, для предотвращения его гибели.
Это была моя расплата за все мои погрешности.
И я был зол на себя.
Третьим я убил своего отца. Простите, я не считал, но, как мне кажется, прошло не больше года с момента смерти Ная, моего старшего брата. Случилось это, потому что он был уже доведен до ручки, благодаря моим бережным, ненамеренными стараниям провести его до виселицы самоубийц.
Сейчас вы должны меня выслушать, понять и не осуждать.
Во-первых, мне гадко было видеть его слезы. Мне тоже была нужна чужая рубашка.
Во-вторых, мне гадко было его утешать. Мне тоже были нужны теплые слова.
В-третьих, мне гадко было выводить его из бара каждый вечер на протяжении не одного месяца, хмельного, с заплетавшимся от вина языком и не державшими более его веса ногами. Мне тоже нужно было отвлечься и проветрить голову.
Но я держался, в отличие от него.
Родители должны быть примером. Они должны утешать. Они должны не давать своим детям стать не на ту дорогу. Они не должны стать грязью на ногах.
И я был зол на папу. На его слабость, прежде с которой мне не приходилось никогда сталкиваться. На пустую робость, олицетворявшую его податливость Отчаянию. Опустившиеся руки, некогда служившие для меня опорой, нужные для поднятия меня со дна боли и горя.
А сейчас он стал для меня разочарованием.
И я поплатился за свое пренебрежение его не способной найти свой спасительный якорь жизнью. Я не хотел, правда не хотел, чтобы все приняло такой оборот.
Но, признаться, я не удивился, обнаружив его подвешенную к потолку за веревку тушу, бездыханную, потерянную, разившую на приличное расстояние гнилью и разложением. Стыдно признаться, но первой вспыхнувшей в моей голове мыслью стало: «Ну вот. Опять копать могилу надо». И только потом ко мне пришло осознание произошедшего несчастья, и я помчался спасать свою последнюю родную кровь. Конечно, было уже поздно, некоторые еще шевелящиеся в моем мозгу извилины отлично это понимали, но мой рассудок был ослеплен солью льющихся из моих глаз слез, слишком занят тщетным выискиванием несуществующей соломинки надежды на спасение отца.
И это был единственный истинный раз, когда я был вправду виновен.
И я опять копал могилу.
И я опять вырезал слова на камне.
И я остался один. Окончательно и навсегда.
А раз никого больше нет, то кто убьет меня?
Надеюсь, это будет скоро.
