Мальчик и Смерть

Когда Вирт передаёт командование Грегу, становится холоднее. Старший брат никогда не был падок до власти, предпочитая не искать решение проблемы, но чётко выполнять всё, что поможет. Правда, Вирт признаётся тайком, что предпочитает вообще не попадать в сложные ситуации: выход ищут те, кто попадает в сложные лабиринты человеческой жизни, а он старается их обходить — хэй-хэй, встретимся на другой стороне, весёлый человек. Они засыпают под деревом, и Вирту на самом деле не столько хочется спать, сколько хочется не просыпаться. Ему совершенно не хочется вспоминать, по чьей именно вине они оказались здесь. Вирт создаёт вокруг себя мир неверных причин и следствий, отравленный ядовитым соком несуществующих деревьев. Старший ворочается во сне то ли от холода, то ли от страха — а может, птичья душа, рвавшая крылья, цепляясь за колючие ветви, пытается вырваться в своей предсмертной лихорадке. Вирт не задаёт вопросов — ответы искать совершенно не хочется — и просыпается будто бы от каких-то разрывов внутри. Будто бы промёрзлые ветви этого холодного леса проникали сквозь него. Грег спит — или, может быть, путешествует где-то по детскому отделу рая. Вирту почему-то так всё равно, и он почти пугается. Встаёт и замечает, что не чувствует холода. Впервые задумается о том, что это всё нереально. Вирт нутром чувствует, что это сон. Он, как утопленник, хватается за каждую деталь, чтобы не упасть на колени и не обессилеть даже в новом выдуманном пространстве. А потом он видит тень. Оборачиваясь, Вирт отстранённо думает, что мог бы и извиниться перед Грегом за всё, да только поздно уже. Перед ним стоит мужчина, выглядящий удивлённо. Это кажется странным — в этом мире неизведанного никто не удивлялся потерянным братьям. Вирт проглатывает: если этот человек тоже не из сумасшедших местных, то он может знать... может знать что-то... что-то важное, но Вирт не может сосредоточиться и понять, что же именно он должен спросить. - Ты кто? - мужчина спрашивает первый. - Вирт, - юноша пожимает плечами, - потерянный и уставший. - Ты умер? - зачем-то уточняет человек, подходя ближе, но сохраняя порядочное расстояние. Вирт оборачивается на дерево, под которым спал, и не может разобрать, просто ли там куча уродливых веток или его тело лежит под ними. - Я не знаю, - он смотрит обратно на своего собеседника. - А Вы кто? Зверь? Предположение ошибочно, и он сам это знает. Мужчина усмехается как-то криво и словно бы неумело. - Нет-нет, я всего лишь Смерть. Вирт чуть хмурится, покачивается, а потом пожимает плечами. - Смерть так Смерть, - протягивает он. - Я, пожалуй, не буду мешать. Смерть издаёт какой-то неопределённый звук. - Я очень давно не говорил с людьми. Проводи меня до дома, - он пересекает расстояние между ними за несколько шагов и резко сжимает плечо Вирта. Смерть словно сошёл с каких-то хорошо прорисованных комиксов с тёмной атмосферой: угловатый, с рваными зрачками, похожими на маленькие осколки самых холодных уголков космоса, жилистый и очень высокий. Его нельзя назвать старым или молодым; впрочем, о нём и думать не хочется — стремишься уйти поскорее или хотя бы отвернуться. “Дом, дом...” - вертится в голове у Вирта, но он больше не знает, что это такое. Просто здание с картинки какого-нибудь учебника по грамматике, где все живы, где никто не учит, как нужно вести себя на похоронах и что делать, если хочется смеяться над трупом. Юноша пожимает плечами. Какая разница, что ему сейчас делать, если просыпаться не хочется, но оставаться одному в этом сне опасно? - Ладно, - он кивает. - Только если Вы не будете так сильно сжимать моё плечо. Смерть пьяно смеётся. От него веет каким-то затхлым весельем, и сразу представляется заброшенный, но вполне работающий парк аттракционов. Карнавал на кладбище, пьянка у подножия Голгофы — такова сейчас и вся жизнь Вирта. - Пойдём, - хрипит Смерть и тянет потерянного за собой. Вирт молчит ровно до тех пор, пока не осознаёт то, что вертится у него в голове: он идёт за Смертью. Он замедляет шаг. - Разве у Смерти есть дом? - бормочет он так, чтобы его всё-таки услышали. - Да, - Смерть кивает. - У нас у всех он должен быть, разве не так? - У меня, кажется, его нет. Смерть добродушно — действительно добродушно, прямо как герои тех учебников, где никто не умирает — улыбается. - Найдёшь ещё. Сегодня не день, когда я прихожу к тебе по работе, сегодня день, когда я приглашаю тебя в гости. Я иногда чувствую себя одиноким. Вирт продолжает путь, но всё равно не ускоряет шага. - А знаешь, что я могу? - резко оборачивается Смерть, и Вирт останавливается. Фокусы Смерти — это не то, что ему хочется видеть. Смерть вытягивает свою руку — она у него вся в неправильно сросшихся переломах, потому что живые очень резко отталкивают эти руки от себя — и прикрывает юноше глаза. Вирт должен, должен бояться, но всё внутри так вымерзает, и птица-душа — определённо не сиалия — стыдливо прячет голову под рваным крылом. Когда он открывает глаза, то видит себя. Смерть полностью копирует его внешность, оставив прежними лишь глаза. - Ну, теперь-то ты будешь вести себя доверчиво и общительно, как положено нормальному живому человеку? - с нотками недовольства спрашивает Смерть. - Нет, - неуверенно качает головой Вирт. Смерть тяжело вздыхает: так редко выдаётся случай пообщаться с кем-то живым, слышать чей-то голос и не сходить с ума от собственных обязанностей, не чувствовать себя одиноким, а тут попадается потерянный. Смерть любит таких, потому что они не сопротивляются, когда приходит время, и не пытаются сломать ему руки. Но те, кто хороши в смерти, не могут быть так же хороши в жизни. И всё-таки Вирт сдаётся; может быть, видя перед собой самого себя, он начинает испытывать чувство вины, а это хорошее чувство, чтобы проснуться. Он отмерзает у подола Смерти, и здесь, в долине Неизведанного, это кажется правильным и почти успокаивает. Он говорит Смерти о своей жизни неохотно, обрывками, забывает, что умеет играть на кларнете и не может вспомнить, как он попал сюда. Смерть, не привередливый и не имеющий предпочтений в рассказчиках и рассказах, ловит каждое его слово. Он стар, а перед всем живым остаётся наивным ребёнком. - Вот мы и пришли, - губы ненастоящего Вирта изгибаются в странном подобии улыбки, и настоящий юноша обещает себе никогда так не делать, потому что это пугает. Смерть живёт на мельнице. Не сравнить с той, что была у Лесника, — у Смерти гораздо надёжней. У мельницы стоит очередь из скелетов. Некоторые из них покрыты паутиной, у кого-то венки на черепах. - Кто это? - тихо спрашивает Вирт. Он не уверен, что хочет знать ответ. - Самоубийцы, которые делают всю работу за меня. Смерть их тоже любит. Самоубийцы приветливы, тянутся в его объятия и иногда даже плачут от счастья. Смерть, наверное, любит всех. Скелеты подходят к мельничному колесу и позволяют себя перемалывать. Вирту слышится смех сквозь скрип и скрежет. Костная мука сыплется щедро, и Смерть выглядит довольным. - Что они делают? - недоумевающе смотрит Вирт. - Разве им не больно? Смерть закатывает глаза. - Серьёзно, я не должен тебе объяснять всякие тонкости между состояниями смерти и жизни. Ты находишься в пространстве выбора. Видишь, - он показывает на скелета, который вдруг вышел из очереди и пошёл обратно в лес. - Он где-то в своём мирке передумал. А к этим, - Смерть кивает на оставшихся, - мне ещё идти, потому что здесь они сделали свой выбор в мою пользу. Вирт понимает совсем немногое, разве что каждый в ответе за свою жизнь и всем, по большому счёту, плевать на твой выбор. - Иди... - Смерть не может подобрать слово. Он помнит, что у его спутника нет дома. Он не может его туда отправить. - Обратно, - находится он. - Надеюсь, ты будешь более разговорчивым, когда мы встретимся в следующий раз. И почему-то до жгучего чувства внутри Вирту захотелось, чтобы эта встреча произошла через много-много лет. Смерть указывает ему дорогу. - Разве мы пришли не с той стороны? - он снова начинает сомневаться в каждом своём шаге — он словно бы возвращается. - Здесь короче. Да и разве ты всё ещё веришь времени и пространству? - Смерть хмыкает. Вирт думает, что, может быть, и не нужно верить в это. И смело шагает вперёд. ...потом, много позже, они не раз с Грегом обсудят всё, что произошло в том лесу. Они решают никому не рассказывать про своё путешествие и тайно друг от друга считают, что верят в него больше. Грег, несмотря на взросление, не забывает подробностей и иногда просыпается от кошмаров. Вирт кормит птиц прямо с рук. Он не посвящает брата в то, что видел Смерть; сон во сне, сон в другой реальности, надуманные галлюцинации Зверя — Зверя, которого, может, и не было вовсе — вот от чего можно сойти с ума. А Вирт не сходит, вопреки тому, что держит это в себе. Его птичья душа строит гнездо на этих хранимых воспоминаниях. Он ездит в метро на работу пять дней в неделю, и очередной четверг не становится исключением. Вирту позволено дремать, потому что ехать восемь станций — он никогда не пропускал свою остановку, вовремя реагируя на объявления. В этот раз Вирта будит ярый спор соседа и какого-то человека. - Это конечная, - вкрадчиво говорит молодой человек. Вирт готов поспорить, что нет. Пожилой мужчина спорит в голос: - Да нет же, просто взгляни на карту, ты, пьяница! С чего сосед решает, что ошибающийся пьян, - Вирту неизвестно. - Нет-нет, это конечная, - молодой человек вдруг встаёт. Вирт не понимает, почему в вагоне никто не обращает на этот спор никакого внимания, словно не слышит. Он бросает задумчивый взгляд на спорщика и вдруг видит рваные, нечеловеческие зрачки. Какой-то ритуальный страх сковывает его. - Это конечная исключительно для тебя, - говорит Смерть, смотря на пожилого человека. - Зажмурься. Он закрывает глаза сидящему ладонью, и тот пытается сопротивляться, пытается оттолкнуть руки Смерти, но не может. Потом он затихает. Смерть отходит от него. Они прибывают на станцию, и он сливается с толпой выходящих. У самых дверей Смерть оборачивается и подмигивает Вирту. Тот сидит, боясь пошевелиться. До него едва доходит крик женщины, которая заметила, что в вагоне мертвец. Состав останавливают, санитары быстро забирают труп, и почти никаких заторов не возникает. Смерть выходит где-то не здесь, где-нибудь в Токио или Санкт-Петербурге, появляется на станции двадцать третьего века или возникает среди клубов пыли во времена чумы. Смерть никогда не чувствовал себя потерянным. Вирт впервые проезжает свою станцию.