Надежда

Прода!!!:) Надеюсь, вы не заплюете свои мониторы от прочитанного! В качестве извинений за долгое отсутствие я вновь создала всеми так вами любимый флэшбэк про детство Кэр! Побольше милоты – мой подарок всем вам в честь вымученного 2 сезона Древних и 7 сезона ДВ :) Читаем, критикуем, хвалим, комментируем, ругаем, не молчим! *** ФЛЭШБЭК С КАМИЛЛОЙ ( от тапков увернулась:) Холод. Потоки ледяного зимнего ветра, вторгшиеся в распахнутые створки окна, неприятно обжигают обнаженную кожу. Сонно потянувшись в постели, Камилла машинально проводит рукой рядом с собой. Пусто. Впрочем, как обычно. От осознания собственного одиночества сердце на мгновение сдавливают тугие тиски. Девушка непроизвольно хмурится, отгоняя от себя прочь тоскливые мысли. – Клаус? – тихо зовет она. Оглушающая тишина в ответ заставляет окончательно проснуться. Насторожившись, Камилла присаживается в постели, притягивая одеяло к груди. Щурится, пытаясь привыкнуть к мраку глубокой ночи. У дальнего окна своей комнаты она различает мужскую, субтильно сложенную, поджарую фигуру, озаряемую бледным светом луны. Обнаженный торс бугрится жилами и перекатывающимися под кожей мышцами. Слегка сутулый силуэт можно спутать во тьме с бездушно замершей античной, задумчивой статуей. Успевший облачиться в брюки мужчина непроизвольно застывает у распахнутого настежь окна, забывая обо всем на свете. Женское сердце непроизвольно сжимается от глухого, болезненного укола ревности. Клаус... Казалось, он пытался дотянуться до чего-то в темноте, прикованный и взглядом, и душой к звездному морозному небу. Мысли мужчины находились далеко отсюда. Где-то в иной Галактике. В параллельной Вселенной. "Очередной приступ ночной меланхолии", – делает про себя вывод психолог и зябко обхватывает себя за плечи. Скрываемая непроходимым циником тайна, заключенная в недрах ночных небес, не дает покоя. Что же так привлекало беспощадного убийцу в звездах? До чего он так отчаянно пытался дотянуться? Что так упорно скрывал, готовый с остервенением защищать ото всех до последнего? – Расскажи мне, – подходя сзади, Камилла робко касается вздрогнувшего мужского плеча. И впервые за три года знакомства Никлаус неожиданно решается вдруг на откровенность. Видимо подошла черта того предела, когда он уже не мог продолжать и дальше носить все в себе. – Пять лет назад я вернулся в место своего рождения переполненный ненавистью, злобой и отвращением. Отвращением ко всему и всем... В каждом я видел заговорщика и предателя. Каждым я был разочарован и каждого хотел убить. Не отрывая взгляда от полярной звезды, гибрид говорит тихим, несколько отстраненным голосом. Его речь звучит ровно, с легким налетом ностальгирующей грусти. Рассказ словно горькая исповедь. Девушка-психолог затаивает дыхание, опасаясь пропустить хотя бы слово. – Лишь один человек меня не раздражал... – Кем он был? – осторожно интересуется Камилла, закрывая окно. Взгляд синих глаз обдает девушку равнодушным холодом. – Моим врагом. – То есть ты хотел сказать – другом? – теряется в выводах специалист, проявляя повышенный интерес к запутанной истории жизни своего любовника. Никлаус отворачивается к оконному стеклу, погружаясь в воспоминания не столь далекого прошлого. – Каким был твой "враг"? Первой не выдерживает затянувшегося молчания любопытствующая натура. Алые губы трогает теплая, с примесью тоскливой светлой печали улыбка. – У нее был удивительный дар надежды с неистребимой верой в добро! – с нотками восхищения в голосе приступает к рассказу гибрид. – Прежде я никогда не встречал такого. И вряд ли встречу снова... Слова мужчины без ножа режут женское сердце лоскут за лоскутом, ничуть не беспокоясь о чувствах несчастной жертвы. Камилла вдруг отчетливо ясно понимает, что НИКОГДА не сможет заменить тоскующему монстру его давней, скорее всего погибшей, возлюбленной. НИКОГДА она не станет ОСОБЕННОЙ для него. НИКОГДА не займет хоть какое-то значимое место в черством, бездушном сердце. Никогда... Но наблюдать за вдохновленным собственным рассказом гибридом удивительно. Таким барменша его еще не видела. Жестокое мужское лицо выглядит непривычно одухотворенным, воодушевленным, живым... – Она обладала повышенной чувствительностью, когда дело касалось меня. – словно бы хвастается Никлаус, и у его глаз собираются солнечные лучики потрясающе сексуальных, мимических морщинок. Словно гибриду вспоминается нечто забавное и невероятно смешное, известное лишь ему одному. – Она была прибором, который улавливает малейшие колебания земли за многие тысячи миль. Я обожал это в ней и ненавидел. Она странно влияла на меня... Видела насквозь. Никлаус замолкает, вдумываясь в собственные же слова. Чуткие пальцы художника начинают задумчиво выводить по оконному стеклу невидимые узоры. – Где вы познакомились? – слегка дрогнувшим голосом интересуется Камилла, все больше и больше заинтересовываясь той уникальной личностью, что сумела вопреки всему обуздать дикое, неуправляемое чудовище. – Там, где мне больше нет места. – резко обрывает свой рассказ Первородный. Боль от воспоминаний поражает в самую душу подобно разряду молнии в бурю. Становится хуже, чем было. Хочется забыться в одурманивающем голову алкоголе. Никлаус задергивает окно занавеской и наспех накидывает на себя рубашку. – Мне пора. – коротко поясняет свои торопливые действия король Орлеана. Он злится на самого себя за излишнюю откровенность, за проявленную в очередной раз слабость. Ненавидит себя за то, что до сих пор не смог выкинуть из сердца так и не решившуюся отправиться следом за ним малолетнюю вампиршу. – И ты вот так просто возьмешь и уйдешь? Снова? – плаксиво восклицает Камилла, чувствуя себя жалкой, использованной заменой. – Доверься мне! Хотя бы раз! Прошу – останься! Давай обсудим! – Я больше не хочу говорить об этом! – категорично заявляет Никлаус, желая как можно скорее удалиться из маленькой дешевой квартирки, в которой, как ему часто казалось, на него давили сами стены, и жутко не хватало кислорода, свободы. – Тогда напиши! – возражает смирившаяся с собственным положением дел девушка. – Опиши воспоминания, события, место... – Я позвоню. – Клаус! Не смей так... Камилла замолкает, осознав, что стоит посреди комнаты в абсолютном одиночестве. Слышен лишь тихий хлопок входной двери, да шуршание зашторенных занавесок. Становится горько, уныло и одиноко. Превозмогая гордость, девушка подходит к окну, в надежде увидеть обращенный к ней взгляд холодных циничных глаз. Проходит минута, другая. Но пустынная улица остается пустынной. Лишь одинокий музыкант фальшиво играет где-то вдали на саксофоне, пребывая в дурмане опьяняющего марева. От жаркого дыхания девушки начинает частично запотевать окно, проявляя на лунный свет удивительной красоты узор. Отстранившись, Камилла буквально впивается взглядом в тающий на глазах рисунок. Чтобы убедиться в реальности увиденного, приходится усиленно подышать на стекло еще раз. Истекающее кровью вокруг полярной звезды сердце, как унизительная пощечина для влюбленной в монстра барменши. Медленно оседая по стене на пол, Камилла обхватывает себя руками за колени и начинает плакать навзрыд. *** ФЛЭШБЭК 2 – Кэ-ро-лайн! – взглядом Никлаус пытается отыскать среди ячменных полей светловолосую макушку неугомонной девочки. Вот она только что собирала по пути домой цветочки, а вот ее нигде уже не было видно. Лишь слабый теплый ветерок играл в кронах размашистых старых деревьев. – Кэролайн! Первородного монстра охватывают давно им позабытые чувства. Чувства из глубокого далекого детства, когда отец, уходя с братьями на охоту, поручал тщедушному недостойному отпрыску оберегать ценой собственной жизни мать и сестренку... Данное поручение глупый мальчишка принимал за оказанную великую честь, пока однажды его не просветили соседские дети, поведав о том, что остающийся дома воин является лишь никчемным слабаком, Недостойным... Ведь женщины викингов прекрасно умели обороняться от недругов собственноручно. Беспокойство и встревоженность создают мощный, удушающий узел привитой когда-то ненавистным тираном ответственности за чужую жизнь. Приходится в который раз напрячь слух, чтобы различить частое, упоенное счастьем сердцебиение маленькой проказницы. – Я здеееесь! – простодушно откликается девочка, продолжая упорно прятаться в высокой траве. И тревога моментально отступает от бессмертного сердца. Сменяется на раздраженность и злость. Втягивая носом побольше воздуха, лишь бы не сорваться, Никлаус мигом перемещается к заигравшейся шкодливой пигалице. Неожиданно резкое появление гибрида вызывает не совсем стандартную реакцию. Восторженный взвизг и заливистый, хрустальный детский смех заставляют взлететь в небо целую стаю притаившихся неподалеку возмущенных птиц. Еще никто и никогда не реагировал на появление рядом Первородного убийцы столь позитивно и счастливо. Злость мигом улетучивается, сменяясь на нечто удивительно трепетное и приятно щемящее в груди. – Ты всегда находишь меня! – восхищается Кэролайн, поднимаясь с земли на ножки. – Давай еще поиграем?! Только теперь я волк, а ты заяц! Прячься от меня! Беги, заяц, бегиииии! Детская непосредственность заставляет сурового мужчину, в который раз за сегодня, тепло улыбнуться. – Я всегда волк. – авторитетно заявляет Никлаус и протягивает перевозбужденной непоседе руку. Та послушно вкладывает свои крошечные пальчики в широкую, крепкую мужскую ладонь. – Ты МОЙ волк. – неожиданно серьезно заявляет Кэролайн, и для надежности стискивает руку мужчины чуть сильнее. – Никому тебя не отдам. По-видимому, дитя настроено крайне решительно. В который раз за сегодня Никлауса посещает дикая мысль. Если бы он в свое время успел завести ребенка, то наверняка это была бы девочка. Точь-в-точь такая же ревнивая проказница как и эта. – Я первая тебя приручила! Теперь ты только мой и ничей больше... Не забывай это! – сурово повторяет Кэролайн, абсолютно уверенная в правоте собственных слов. – Давай будем самыми лучшими друзьями на свете? – На веки вечные. – заверяет малютку гибрид. Он ведет доверчивую кроху через солнечные ячменные поля. И память тысячелетнего, уставшего от жизни Первородного, беспокойная, исколотая иглами память начинает медленно, но верно потухать, успокаиваться. Забывается зло. Отступает мрак. Рассеиваются тени. Остается лишь крепко держащая его за руку, доверяющая ему как никто и никогда прежде, пятилетняя девчушка. Аромат яблонь наполняет легкие умопомрачительной сладостью. Бесконечный простор полей радует взор. Исчезает одиночество, уныние, тоска, меланхолия. Их место занимает... покой. "Боль прошла". – понимает вдруг Никлаус. – "Ее больше нет". Незнакомое прежде чувство начинает заполнять восхитительным теплом каждую клеточку организма. Будто яркий, исцеляющий свет изгоняет раз и навсегда из недр проклятой души, скопившуюся за столетия тьму. Это сравнимо с тем, что чувствует после чудотворного исцеления раковый больной. Умиротворение. Искупление. И долгожданный, божественный покой. Тепло нежной ладошки, что доверчиво сжимает мужскую руку, вдруг поспешно исчезает. – Кэролайн? Никлаус, словно верный старый пес, тут же отвлекается на улегшуюся посреди травы маленькую хозяйку-затейницу. Что на этот раз задумала эта проказница?! – Тшшш! – шикает та, прикладывая палец к губам. И доверчиво подзывает к себе застывшего посреди поля гибрида. – Гусеничка превращается в бабочку. Давай посмотрим?! Щенячий взгляд ребенка способен уговорить и камень. Никлаус послушно возвращается на шаг назад. С напускной строгостью во взгляде он насмешливо взирает на пятилетнюю непоседу сверху вниз. Любознательность малютки не знает предела, не видит границ! – Тебе не пора к родителям? – пытается надавить на детскую совесть Первородный. – Серьезно?! – забавно хмурит лобик любительница-натуралист. – И пропустить волшебство? Усмехаясь, Никлаус равнодушно смотрит на вылупляющееся из кокона насекомое и честно пытается понять, что же в таком примитивном процессе может так восторгать... До глубины души мужчину трогает умение ребенка искренне радоваться даже самым незначительным мелочам. Любой безделице. Когда-то, много веков назад он и сам был точно таким же... Часами пропадал вместе с Коулом и Ребеккой в глуши, чтобы хотя бы издали полюбоваться на величественных королей леса, статных красавцев оленей, которых десятками истреблял ради мяса не знающий пощады отец... – Солнце садится. Ты не боишься темноты? Вопрос искренне удивляет девочку. Она даже на секунду отвлекается от наблюдения за процессом рождения новой жизни. – У меня есть ты! – невинно хлопает длинными густыми ресницами малышка. – Чего мне бояться? И приведенный крохой довод ставит Первородного в тупик. В абсолютнейшее замешательство. Идиотский вопрос! Наиглупейший! Конечно, ей нечего бояться! Ведь рядом самое могущественное и сильное существо на планете, что порвет любого, кто осмелится оскалить свою мерзкую клыкастую пасть в сторону невинной малютки. И ребенок понимает прописную истину гораздо быстрее, чем успевает это осознать сам тысячелетний Древний! "Приручила..." – взрывается в сознании алой вспышкой мысль. Наивная кроха коварней, чем кажется! – Я видел много бабочек. – неожиданно для самого себя заявляет вдруг Никлаус. – Сколько? Сто? – начинает допытываться заглотившая наживку Кэролайн. – Тыщу?! – округляет глаза она. – Гораздо больше. Наплевав на эстетику, гибрид присаживается к ребенку на траву. Снимает с себя пиджак и кидает на прохладную осеннюю землю. Делает вид, будто стелет для себя. Озябшая Кэролайн шустро перебирается на предоставленную роскошь, опережая своего сурового джентльмена. Аккуратно ложится на животик, подпирает ручками подбородок и начинает болтать по воздуху ножками как ни в чем не бывало. Все внимание ребенка приковано к вылуплению бабочки из кокона. Курносый носик-кнопочка шумно сопит. Зрачки предельно расширены от максимальной концентрации внимания. Даже сердцебиение малышки замедляет свой ход. Сплошное очарование. Наметанный глаз художника упивается непревзойденной небесной чистотой, наслаждается светом... – Один мой знакомый говорил, что бабочки являются хранительницами Золотой Пыли Вечности... Эта пыль является пылью Знания... Голубой невинный взор отвлекается на рассказчика. Глаза девчушки наполняются любопытством и щенячьим обожанием. Она вся – сплошное внимание и сосредоточенность. Готова впитывать в себя информацию словно губка, неустанно, без остановки. – Аристотель, следуя древним натурфилософам, одним и тем же словом обозначал бабочку и душу. – нравоучительно поясняет Никлаус, как никогда чувствуя собственную весомость и значимость. Горящие глаза ребенка вдохновляют на дальнейшее повествование. – Платон в античном искусстве иногда изображался с крыльями бабочки, потому что он красноречивее других говорил о бессмертии души... – Бессмертие? – моргает Кэролайн, не совсем точно понимая о чем идет речь. – У греков олицетворением бессмертности была Психея – девушка с крыльями бабочки... – Хочу стать бессмертной! – тут же восторженно восклицает малышка. Заявление ребенка заставляет Первородного гибрида внутренне содрогнуться. Никлаус Майклсон не позавидовал бы тому вампиру, что посмел бы обратить этого непорочного ангела в исчадие тьмы, вечно жаждущее крови... – Я тоже хочу себе крылышки... Наверно хорошо быть бессмертной... Летать везде... Куда угодно! Смотреть на мир... – мечтательно вздыхает дитя, и миловидное личико приобретает вдруг налет великой тайны. – На бабочках летают феи. – шепотом поясняет Кэролайн. И замечая легкий намек на скептическую улыбку у своего собеседника, недовольно сдвигает бровки домиком. – Одна фея прилетала ко мне ночью! – хвастливо заявляет выдумщица. – На двух синих бабочках! В золотой карете! Она забрала мой зуб из-под подушки и поменяла на монетку! – Тебе так мама сказала? – иронично улыбается Никлаус. – Это правда! Моя мама никогда не врет! – запальчиво возражает блондинистая кроха. – Зубная фея бессмертная, и она существует! – Ты ее видела? Не понимая истинных причин собственного раздражения, Никлаус намеривается представить ребенку истинный взгляд на реальность происходящего в мире. Хуже будет, если малютка осознает жестокость бытия в более зрелом возрасте, когда ее наивностью и добротой решит воспользоваться какой-нибудь мерзкий, недостойный ее ублюдок. Под пытливым взором доверчивое дитя тушуется. Малышка умеет сочинять и фантазировать, но не врать. – Нет. Не видела. – грустно вздыхает Кэролайн и обидчиво насупливается. – Но я верю в волшебство! – уверенно заявляет она. – Если не верить, то феи умирают! – Веришь в добро? – глухо интересуется Никлаус, собираясь уничтожить вбитую в голову ребенка чушь раз и навсегда. – Конечно! – не задумываясь, утвердительно кивает белокурыми хвостиками девочка. – Зла не бывает! Данное заявление ставит Первородного убийцу в кратковременный немой ступор. – То есть... как? Выразительно взглянув на собеседника с видом "Эх, все-то вам взрослым надо объяснять", Кэролайн закутывается в мужской пиджак плотнее, как в одеяло. Вечер становился промозглым. Сырым. Поздняя осень вступала в свои законные права, покрывая под вечер все холодом. – Вот так. – бурчит пятилетняя зазнайка с видом великого гения, которого оккупировал глупыми вопросами какой-то недостойный проходимец. – Злых людей не бывает. – Ошибаешься, милая... Чувствуя нарастающее внутри негодование, Никлаус готов вступить с ребенком в жесткую полемику. Но невинный, чистый взор голубых глаз, направленный на убийцу прямо и открыто, заставляет раздосадованного мужчину ненадолго повременить с критикой. – Даже самый злой злодей когда-то был маленьким. Кто-то его очень сильно обидел, и поэтому он разозлился. Стал обижать в ответ. Ему стало страшно. – размышляет вслух Кэролайн. – На самом деле каждый человек хороший. Просто это надо уметь увидеть... Я умею, а ты? Первородному нечего ответить. Странный спазм перехватывает горло, не позволяя опровергнуть истину, что выдает так легко и просто пятилетний смышленый ребенок. Положение спасает родившаяся на свет бабочка. – Какая миленькая! – солнечно улыбается Кэролайн, напрочь забывая о разговоре. Все внимание девочки приковано теперь к хрупкому созданию. – По весне, в Андах, стаи бабочек можно спутать с осенним листопадом... Они собираются у шумных бурлящих водопадов, и солнечный свет отбрасывает бриллиантовые блики на их разноцветные пестрые крылья. – Как красиво... – только и может выдохнуть раскрывшая в изумлении рот благодарная слушательница. – Когда-нибудь я тоже поеду в Панды! Мы вместе поедем! Ты и я! – Вместе? В Панды? – усмехается Никлаус, чувствуя несвойственную ему невероятную нежность к любознательному, жаждущему приключений ребенку. – Да! – уверенно кивает хвостиками малютка. – Я все придумала! Мы сядем на лошадок дяди Сэма. Возьмем рюкзачки. И поедем смотреть на бабочек! Ничего сложного! Главное отпросить меня у мамы! Никлаус не в силах сдержать вырвавшийся из его груди смешок. Детская простота обезоруживает. От смеха на глаза наворачиваются слезы. Величайшая редкость. Давно он так искренне не веселился. Малышка недовольно хмурится. – Не смейся надо мной! – сердито укоряет она. – Немедленно прекрати смеяться! Впервые за долгие столетия Никлаус вынужден подчиниться. – Извини. Извини... Он перестает хохотать, тогда как внутри ликует. Вибрации давно позабытой радости не позволяют сойти улыбке с лица. Какое-то время двое проводят в молчании. Каждый думает о чем-то своем. Новорожденная бабочка успевает высушить свои крылышки в лучах догорающего солнца и срывается ввысь, устремляясь навстречу наступающей ночи. Белокурые хвостики подскакивают вверх упругими пружинками. Дитя сбрасывает с себя временное оцепенение. – Панды – это дом для всех бабочек? Наша туда полетела? А семья у нее есть? Не заблудится? А какой этот мир? Он очень большой? А правда, что мы живем на шарике? А если он проколется и сдуется, что будет с нами? А почему небо голубое? А зачем...? А как...? Вопросы сыпятся нескончаемым метеоритным дождем. Неуемное любопытство усмиряется достаточно развернутыми, доходчивыми ответами. Тысячелетний эстет слишком долго прожил на этой земле, чтобы чего-то не знать. – А где ты жил? Что видел? Выразительные, глубокие, как сам космос, глаза, завороженно глядят на застывшего рядом мужчину, которого Кэролайн готова слушать часами. – Я видел пустыню. – задумчиво произносит Никлаус, погружаясь не в самые свои лучшие кровавые воспоминания. – А что там? – округляет глаза малышка, затаивая дыхание и предвкушая очередной интересный рассказ. – Джинны? Алладин? Разбойники? – Песок. – А где же люди? – разочарованно интересуется Кэролайн. История не впечатляет любительницу сказок. – В пустыне одиноко... – делает вывод она. – Среди людей тоже одиноко. – противоречит Никлаус и тут же вскидывает полный подозрений, опасливый взгляд на взгрустнувшую малютку. Этот ребенок, сам того не ведая, творил с ним невозможное, с легкостью добиваясь того, над чем веками тщетно бился Элайджа. Никлаус проявлял человечность. Несвойственное ему доверие. Раскрывался. Абсолютнейшая дикость для купающегося в крови параноика. – Я люблю людей. – откровенничает вдруг Кэролайн, проявляя вдруг невероятное сочувствие к чудовищу. – Мистер Бейтс, наш почтальон, всегда дарит мне конфеты, пока мама не видит! А Мари, кассир в магазине, постоянно хлопает в ладоши, когда я пою ей песенки! Может тебе надо попробовать подружиться с кем-то еще, чтобы перестать чувствовать себя одиноким? – Не думаю, что это хорошая идея. – категорично заявляет Никлаус, нисколько не желая обсуждать свою уязвимость с болтливой пятилетней девчонкой. Кэролайн тяжело вздыхает и укоризненно качает головой. Молчит. На смазливой мордашке застывают укор и порицание. – Будут еще советы, дорогуша? – саркастически приподнимает брови Никлаус. Мужчину забавляет ребенок, что пытается походить на взрослого. Раздосадованная несерьезным к себе отношением Кэролайн резко подскакивает на ножки. Пиджак остается нелепо висеть на ней, придавая тем самым еще более комичный образ. Малышка гневно упирает руки в бока, становясь похожей на великого полководца времен гражданской войны. Никлаус продолжает сидеть на траве, наслаждаясь потешным зрелищем. С этим ребенком невозможно соскучиться! Всегда в центре внимания! Сотня эмоций в секунду! – Дразнись, сколько влезет! Вы взрослые все равно никогда ничего не понимаете! – с пылом восклицает девочка. – А для детей очень утомительно без конца вам всё объяснять и растолковывать! В льдисто-синих глазах Первородного вспыхивает удивление. Прозвучавшее вслух заявление успевает заинтриговать прожженного циника. – Неужели? Малышка грозно топает ножкой. И сжимает кулачки. Ей не нравится тон, с которым смеет говорить с ней друг. – Объясни мне. – разводит руки в стороны Никлаус, насмешливо улыбаясь. – Я весь во внимании. Растерявшись на пару секунд, кроха насупливается. Ей явно не хватает нужных слов и знаний в силу своего малого возраста. Но хорошенько все обдумав, она наконец решается и выдает. – Когда говоришь взрослым: "Я видела красивый дом, похожий на сказочный дворец, он весь в цветах, там много фонтанов, домашних зверюшек, а на крыше есть сад ", – они никак не могут представить себе этот дом. Им надо сказать: "Я видела дом за сто тысяч долларов". И тогда они восклицают: "Какая красота!" Никлаус усмехается, наблюдая за эмоциональным, потешным ребенком, точно копирующим поведение людей, принадлежащих к испорченной прослойке богемной элиты. Неожиданно звонкий голосок начинает опасно дрожать, предвещая самое настоящее стихийное бедствие. – Врун! Я говорю, что хочу видеть тебя счастливым, а ты только смеешься надо мной, хотя на самом деле тебе очень грустно! А если грустно тебе, то и мне выть хочется! А я не люблю плакать! Я хочу, чтобы все было хорошо, как в сказках! Хочу чтобы мама, папа и ты жили со мной во дворце, хочу чтобы ты подружился с ними и больше никогда-никогда не чувствовал себя одиноким! Потому что это неправильно! Потому что это плохо! МНЕ от этого плохо! Наступает гробовое, глухое молчание. Насмешка начинает медленно покидать самодовольное выражение мужского лица. Искренность ребенка беспощадно распарывает душу. Одним ударом. Разом. На живую. Миловидная кроха вот-вот готова разреветься. Милосердное сердечко колотится в груди безостановочно, как маленький, но очень старательный, жизнестойкий моторчик. На молодое лицо мужчины накладывается печать многовековой скорби и боли. – Ты очень умная, Кэролайн. Ты умеешь ВИДЕТЬ людей. Комплимент звучит без единого намека на насмешку. Гибриду больше не кажется смешным подшучивать над развитой не по годам, уникальной, особенной девочкой. Проницательность малютки бьет на поражение, точно в цель. Глубокомыслие девочки приобретает вдруг особенную значимость для уставшего жить в крови и жестокости из года в год, из века в век Первородного. Забавное осеннее времяпрепровождение незаметно перетекло в глубокую привязанность со стороны ребенка. Чистая непорочная душа ранимой натуры переняла на себя боль проклятого силами тьмы бастарда. Так не должно было быть. Так неправильно. Всему наступает когда-нибудь предел. Слезы дитя стали наивысшей точкой совершенного зверства. Пришло время остановиться. Прекратить. – Сказок в жизни не бывает, Кэролайн. Влажный всхлип в ответ. Еще немного и наступит водопад из слез. – Но я могу построить для тебя дворец... Наступает затишье. Всхлипы прекращаются. – Настоящий?! – переходит на восторженный шепот доверчивое, переменчивое в своем настроении солнечное дитя. – Из белого кирпича?! – И там будет полно фонтанов. – добавляет Никлаус, чувствуя, как непривычно начинает щипать в глазах, и взор постепенно застилается сумеречным туманом. Обсуждать с ребенком недостижимую фантазийную мечту сродни ирреальному прекрасному сну. – И сад! Мы посадим там яблони! – подпрыгивает на месте от переполняющего душу счастья малютка. – Мы заведем щенков! И котят! Можно??! Один лишь согласный кивок головы в ответ способен осчастливить ребенка, вознеся до небес. Восторженный счастливый взвизг отдается звонкой радостью в мужском суровом сердце. Кэролайн с разбегу запрыгивает гибриду на колени и прячется у него на груди. – Со мной тебе никогда не будет одиноко. – тычется носом гибриду в шею продрогшая, распереживавшаяся за день кроха. – Я что-нибудь придумаю. Вот увидишь. Когда Никлаус хочет было подняться, чтобы все-таки довести человеческого неугомонного детеныша до дома, малышка начинает беспокойно елозить у него на коленях, пытаясь умоститься поудобнее. К родителям она явно не торопится. Возникает шальная мысль забрать это солнышко с собой, подальше от Мистик Фоллс, поближе к огням ночного шумного города, к роскоши, шику, к блеску бриллиантов, искусству ... – Звездочки... – закутанная в пиджак по самый подбородок Кэролайн задирает голову к темнеющему небу. – Никки...? – Клаус. – поправляет беспардонную кроху гибрид. Звездное небо завораживает и его. В городах такую красоту не часто увидишь. – Никки...? – вновь тихо окликает друга настырная малютка. – Ммм? – вынужденно отзывается мужчина, не имея никакого желания спорить с пятилетней, доверчиво льнувшей и пригревшейся у него на руках малышкой. – Мы друзья, верно? – тихо шепчет Кэролайн, беспечно играясь с собственным кулоном, что слабо поблескивает на кожаном шнурке на мужской шее. – Верно. – улыбается Никлаус, прикрывая глаза. Непривычное тихое счастье заполняет его без остатка. Хочется продлить момент блаженства на всю оставшуюся вечность. – И мы всегда будем вместе. Правда? Девочка отстраняется от гибрида, чтобы положить на его лицо свои крошечные маленькие ладошки. Приходится открыть глаза и вернуться в реальность. На этот вопрос у мужчины нет ответа. Он не имеет права забирать ребенка с собой. Не имеет права подвергать опасности. Подставлять под основной удар. Делать пушечным мясом для бесконечной кавалькады врагов. Слишком долго он потакал собственному эгоизму, капризам, прихотям. Настал черед совершить хоть один стоящий, достойный поступок в жизни. Но цена этого поступка выходила запредельно высокой. Кэролайн боязливо льнет к мужской груди, словно почувствовав состояние Первородного, и там затихает. Стрекот сверчков и цикад действует умиротворяюще. Вступившая на небесный трон луна озаряет своим волшебным светом обширные, бесконечные, сказочно прекрасные поля. Повсюду царит небывалая безмятежность. – Великие короли прошлого смотрят на нас с этих звезд. – подает голосок притихшая девчушка. – Серьезно? – криво усмехается Никлаус, закутывая малышку в пиджак поплотнее. Он поднимается с ребенком на руках и медленно бредет вперед, полагаясь на звериное ночное зрение. – Да. Так сказал Муфаса. – тихо шепчет малютка, крепче обнимая мужчину за шею. – Кто??? – ревниво интересуется гибрид, не осознавая, что речь идет о мультипликационном персонаже. Детские ручки плотнее обвивают мужчину за шею. – Когда тебе станет одиноко, вспомни, что эти короли всегда помогут тебе. И я... – Ты? – Я же стану феей... Бессмертной. Забыл? Никлаус понимающе поджимает губы, якобы извиняясь за собственную несообразительность. – А почему звезды светятся? – Кэролайн задает один из тех многочисленных вопросов, что ставят в тупик многих взрослых. – Наверно, затем, чтобы рано или поздно каждый мог отыскать свою... – туманно отвечает Никлаус. Каждый шаг дается ему все трудней и трудней. Хочется плюнуть на все, послать к чертям подальше и рвануть с ребенком из пригорода первым же рейсом, куда угодно! Кажется, малютка мечтала о Париже, Риме, Токио... – Эта будет моя! – тычет своим крошечным пальчиком на самую яркую звезду непоседливая малышка. – Когда ты будешь смотреть на небо, то всегда будешь вспоминать обо мне! Обещай что будешь! Обещай! Никки?!!! – Если перестанешь так называть меня, – обещаю. Кэролайн счастливо льнет к гибриду. – Ты самый лучший, Никки! Никлаус недовольно закатывает глаза, но больше не предпринимает попыток исправить упрямицу. Безнадежно. Да и уменьшительно-ласкательное прозвище, что дал ребенок, на самом деле нравится ему. – Хорошо, что мы с тобой встретились, правда?! – сонно жмурится Кэролайн. – Подумать только... Раньше ты ничем не отличался от миллионов других людей. Но я с тобой подружилась, и теперь ты Единственный на целом свете, как и я для тебя... Мужчина лишь крепче прижимает обвисшую в его руках, уснувшую малютку и, скрепя сердце, одной силой воли, заставляет себя двигаться вперед, дальше... В эту же ночь он срочно покидает первым же рейсом, вернувший ему тягу к жизни Мистик Фоллс. Слишком велик соблазн все уничтожить, поддаться губительному саморазрушению. Самолет уносит Древнего прочь, оставляя глубоко в душе кровоточащую рану от насильно разорванных уз. Так будет лучше... За иллюминатором господствовала сама Вселенная, будто бы нарочно разбрызгав по черному шелку неба россыпь ослепительно прекрасных бриллиантов. Но лишь один, самый яркий, скромно выделяемый из большинства всех остальных привлекал внимание печально-задумчивого мужчины. Никлаус Майклсон не мигая смотрел на полярную звезду как будто не глазами, а самой мыслью, всей своей волей, как гипнотизер. Смотрел невольно, не имея силы не смотреть.