Солнце.

Аврора была вампиром. Она носила тёмные тяжёлые одежды, украшенные крупными красными рубинами, заплетала светлые, словно мятый лён, волосы в косы. У неё были глаза цвета холодного янтаря, хищные и с плескающейся расплавленным золотом из-под ресниц хитростью и лукавством. Улыбка была подобна оскалу дикого зверя, а кожа была словно пепел: серая и сухая. Она была вампиром – тёмной, проклятой в своём тяжёлом бремени поглотителя солнца. Аврора любила легенды Тору. Она всегда приходила к нему, садилась на корму лодки и слушала. Слушала внимательно, впитывая слова старика, дрожащие, невнятные и судорожно прерывающиеся хриплым кашлем, словно морской воздух, пропитанный запахом старого рассохшегося дерева. А Тору рассказывал ей о солнце. - Оно было круглое. Как монета, - его тонкие сухие пальцы впивались в золотую монетку, лежащую на низком приземистом столике. – И оно красиво сверкало. Если на него посмотришь, то можешь ослепнуть. Аврора легким, невесомым жестом проводила по рельефу монетки и после вскидывала её, зажав пальцами рёбра, над головой и, прищурившись, смотрела, как золотой кругляш блестит на тёмном небосклоне, окутанном мягким одеялом вечной, уходящей в небытие ночи. - Солнце всегда подымалось вон там, - Тору устремил взгляд на горизонт, тёмный и непроглядный. – А садилось с противоположной стороны. Казалось, будто бы оно растворяется в морской пучине, будто бы оно разливается золотом, рассыпается миллионом монет там, на дне беснующих вод, глубоко-глубоко. Такой момент был по-настоящему дорогим, неподдельным и завораживающим. Тору смеётся, хрипло, тихо, почти беззвучно. Смеётся этой сказке, этим словам, бессмысленным, брошенным на растерзание ночи. И ночь тоже смеётся лавиной громкой тишины. Ночь смеётся, сверкая бледным серпом луны. «Да, бессмыслица». - Ты думаешь, это всё миф? - Аврора хмурит тонкие брови. Смех Тору прерывается свистящим порывом холодного крепкого ветра – полы его старого разодранного плаща, шелестя, вздымаются. - Нет. Всё это правдиво, - он смотрит на девушку трезвым ясным взглядом бесцветных водянистых глаз. Смотрит так, будто бы она сказала глупость, невероятную, вздорную. – Акеми когда-нибудь вернётся и принесёт солнце. И Акеми появляется из прибрежного тумана призраком, белоликим и светлым, словно крупные жемчужины звёзд, рассыпанных по бархатному подолу мантии ночи в неповторимом хаосе переплетения нитей созвездий. Но Тору её не видит – он спит. А Акеми тянет к нему свои маленькие сверкающие нежным перламутром ладони и поглаживает его сгорбленную спину. «Я вернусь». Её слова подхватывает порыв тёплого воздуха. Ветер переменился. * Аврора не любила бывать на арене. Внешне это приземистое здание, неминуемо пёстрое и завораживающее, выглядело торжественно и несколько празднично. Из широких окон лился мягкий золотистый свет, он процеживал острыми тёплыми лучиками бездонную бархатную темноту и широкими квадратами ложился на прилегающую к арене часть площади, окрашивая сизые камни в желтоватый цвет. Яркая вишнёвая черепица блестела как натёртая воском лампа и отражала тусклый лунный свет. Однако весь этот облик празднества, невесомый и обманчивый в своей непоколебимости, нарушался холодным скрежетом металла, лязганьем тяжёлого оружия и судорожными криками, сопровождаемые солоноватым запахом крови. Арена всегда была заполнена бесконечным потоком людей. Они требовали «хлеба и зрелищ», хотели увидеть шоу, фееричное в своей неповторимости, и громко-громко кричали и топали ногами. Нет. Авроре определённо не нравилась арена. Но занятия по стрельбе из лука пропускать не стоило. Сегодня в главном зале на удивление было тихо. Эта хрупкая тишина отмерялась лишь глухими ударами мечей об набитые сосновыми опилками чучела для тренировок. Аврора сидела на трибуне, устало откинув голову и прикрыв глаза, когда тяжёлая дубовая дверь настежь распахнулась, и раскатом внезапного шума тишина разбилась на маленькие осколочки, острые и осыпавшиеся градом под ноги. Мариотт был вампиром, он любил чёрные рубахи, расшитые золотом, и постоянно при себе носил серебряный меч с зазубренным в причудливых узорах лезвием. «Этот меч выковал сам Лунный Кузнец». Он всегда говорил это с нотками хваленой торжественности, вульгарно и броско кидая слова в лицо любому. Аврора лишь скептически подымала брови и холодно смотрела на Мариотта, на его лицо, исказившееся в гадкой ухмылке. «Что за Лунный Кузнец?». На этот вопрос он кривился, как мальчишка, и молча уходил, а Аврора просто пожимала плечами очередной его неоригинальной выдумке. И сейчас он пришёл в окружении своих верных и преданных дружков, громогласно, демонстративно заявляя о себе. Аврора нехотя открыла глаза. Мариотт приходил сюда только с одной целью – позабавится, поиздеваться над паладинами, дабы доказать первенство, превосходство своей расы над низшими существами, которые достойны только лежать в дорожной затхлой пыли и багровой луже собственной крови. Мариотт по привычке окинул присутствующих равнодушным, прохладным взглядом и медленно подошёл к сегодняшней жертве. Юнец был мал, узкоплеч и, казалось бы, с трудом подымал тяжёлый простой меч. Он испуганно поднял глаза на подошедших вампиров, но всё же он был переполнен тем подвигом бесполезной решимости; дрожащие пальцы крепко вцепились в рукоять меча. Сначала паладин дрался хорошо: он решительно наносил удары и с каменной непоколебимостью принимал их обратно. Но всё закончилось привычно, словно по сценарию. Паладин рухнул на пол, неожиданно и издав громкий вздох. - Мариотт, не надоело тебе это делать, - Аврора старается растягивать слова, неприятно и гадко. Она сверкает глазами и ждёт ответа. Мариотт поворачивается, на его лице выражение победителя, фальшивое и надменное. - Нет, не надоело. А тебе не надоело заступаться за этих… - он с омерзением смотрит на распластавшегося у его ног паладина. – Ты ведь падаешь до такой низости. Аврора действует решительно. Она подходит к Мариотту быстрыми и порывистыми шагами и, резко остановившись на расстоянии в несколько метров, вскидывает лук, прицеливается – тетива больно врезается в подушечки пальцев – и отпускает две стрелы. Раздаётся тихий свист мимолётного мгновения, и стрелы достигают цели. Одна оставляет глубокую царапину, разорвав тонкую ткань рубашки. Другая пробивает левую ладонь. Насквозь. Мариотт падает на колени с коротким резким вскриком, хватаясь за раны; его дружки отрешённо, испуганно косятся на девушку. Аврора подходит к паладину – он уже пришёл в себя - и протягивает свою руку. Но юнец испуганно смотрит на неё и пятится, собирая последние силы, убегает прочь. - Да, Аврора, никакой благодарности, - голос Мариотта режет уши – он невыносимо оглушителен. – Ты ведь тоже вампир. Не забывай. Мариотт с неминуемой злостью отламывает конец стрелы и кидает его к ногам Авроры. Девушка разочарованно вздыхает. «Да, я тоже вампир». * - А что если Акеми не вернётся? – Аврора опустила ноги в леденящую воду и посмотрела на Тору. – И не принесёт солнце? Тору улыбается слегка безумно. - Аврора. Твоё имя означает утренняя звезда. Ты осветишь наш мир золотистым светом. Если Акеми не вернёт солнце, то вернёшь его ты. Пусть ты и вампир. Тору снова засыпает. Акеми приветливо улыбается и растворяется в тумане. Аврора смотрит на небо, тёмное, бездонное, усеянное хороводом звёзд. Аврора знает. Солнце вернётся.