Одна атмосфера для двоих

      Все ощущения казались смазанными, а происходящее вокруг, лишенным реалистичности. Усталость, поселившаяся в его теле, после того, как темный дух, наконец, покинул его, неподъёмным свинцом сковывала каждое движение. Как будто что-то тяжелое и невидимое глазу навалилось на спину, и не сбросить и не двинуться.       Стайлз изо всех сил старается соответствовать ожиданиям. Прилежно встает по утрам, готовит шерифу завтрак, и, кажется, что-то отвечает на вопросы, но с большим трудом может сказать, что он делал час назад, и делал ли вообще хоть что-то. Все, что его окружает, выглядит бессмысленным и наигранным.       Каждый раз, когда он закрывает глаза, ощущение соленой влаги на руках начинает сводить с ума. Кажется, что горячая липкая кровь, стекает по пальцам, почти болезненно контрастируя с его ледяной кожей. Но стоит только открыть глаза, и наваждение развеивается. Стайлз видит только худые дрожащие руки, испещренные синими дорожками вен. Это ощущение ни на секунду не покидает его, как остаточная фантомная боль, преследует каждую минуту его существования.       Стайлз не видит во сне, как безжалостно он разделывался с людьми в больнице, или как хладнокровно поворачивал клинок, глядя в наполненные болью и разочарованием глаза своего лучшего друга. Он не видит ни мертвой Эллисон, ни теперь бесконечно печальных глаз Итана, потерявшего своего брата. Сны Стайлза наполнены болезненной тишиной и искусственным светом раздражающих ламп.       Он ночи напролет ходит по пустому помещению, лишенному каких-либо ориентиров, и в центре всего этого стоит этот отвратительный трухлявый пень. Под ноги то и дело попадают шашки, от рассыпанной по всему залу игры в Го. Но самой отвратительной была вонь, преследующая его повсюду. Ноздри забивает запах металла и сырого, прогнившего дерева, и эти ароматы кочуют вместе со Стайлзом из его муторных видений в не менее муторную реальность. Воздух кажется тягучим и ядовитым и не приносит никакого облегчения.       Стайлз просто бесконечно устал, и единственное его желание — бесконечно прилечь.       Порой ему кажется, что он чувствует, как погружается куда-то еще глубже Марианской впадины, и прохладная тяжелая вода смыкается где-то над его головой, а в недостижимой отдаленности, через огромные пласты влаги видны смутные очертания реальности. Вода приносит облегчение и обволакивает приятной тишиной, вымывает из головы все тягостные мысли, укачивает на волнах его же безумия.       Стайлз бы никогда никому не признался, насколько ему не хочется выныривать обратно на поверхность. Каждый раз погружаясь в эту бескислородную толщу, он хоть и на время, но избавляется от преследующей его вони. И выбирая между вариантом, при котором он не дышит вовсе или травится вязким отвратительным воздухом, Стайлз предпочел бы смерть от удушья. Еще несколько таких погружений и он уже не найдет дорогу обратно, особенно если учитывать, что эту дорогу искать нет ни сил, ни желания.       И все может и кончилось бы по подходящему Стайлзу сценарию, если бы однажды, свидетелями его погружения не стала стая, определенно не разделившая его пристрастий.       Сидя на очередном совете по поводу чего-то несомненно важного, Стайлз бы даже под страхом смерти не смог вспомнить, ради чего они собрались, он настолько глубоко ушел в свои мысли, что сам не заметил, как снова над его головой с тихим плеском сомкнулась вода. Деревянные доски, на которых он валялся, медленно становились прохладным илом или мягким морским песком. Стайлз загреб полную горсть этого чего-то и начал с вялым интересом наблюдать, как оно по крупинке вымывается легким течением, исчезая где-то в холодной синеве.       Несомненно солнечный день, мягкими приглушенными бликами зеркалил от поверхности и убаюкивал тихими шепотом волн. Тяжелая прохлада медленно наваливалась на грудь, а звуки становились все более приглушенными и гулкими. Вода медленно забиралась в легкие и позволяла, наконец, выдохнуть в последний раз и окончательно слиться с окружающей стихией.       Очередная волна слишком настойчиво ударилась о его щеку, заставляя встрепенуться. Наверное, над поверхностью собирается буря. Нет повода для беспокойства, Стайлз слишком глубоко, чтобы хоть что-то могло его достичь. Он снова расслабляется и возвращается к безмятежному созерцанию, когда звонкая пощечина вытряхивает его обратно на сушу.       Щека болит, окружающие предметы выглядят болезненно четко, а лица людей собравшихся вокруг смутно знакомо. Стайлз с легким удивлением узнает Дерека в хмуром человеке, яростно уставившемся на него. Хейл сидит с занесенной рукой и, кажется, готов прописать ему еще пару раз, но его удерживает Скотт, намертво вцепившийся в запястье. Довершает картину мертвенно бледная Лидия, кажется, едва сдерживающая слезы.       Стайлз все не может взять в толк, что происходит, он пытается спросить и даже чувствует, как шевелятся его губы, но звук так и не достигает поверхности. Похоже, это и не требуется, его беззвучное «что» вызывает нездоровую реакцию среди этой толпы. Дерек с силой стискивает зубы и пытается сжечь его силой мысли, Скотт выглядит так, как будто на его глазах зарезали щенка, а Лидия явно готова кого-то убить, вполне возможно самого Стайлза. Оплотом спокойствия среди этого безумия становится Питер, безмятежно восседающий на ступеньках, ведущих на второй этаж. По его лицу вообще не видно, задевает ли его хоть сколько-нибудь происходящее.       Первой не выдерживает Лидия, она глубоко выдыхает, стараясь совладать с собой, и на мгновение кажется, что ей это удалось, но ультразвук, на который срывается ее голос, разбивает все надежды. — Что? Ты еще спрашиваешь что? Ты не дышал, Стайлз! Ты, черт возьми, посчитал себя выше обыкновенного человеческого дыхания!       Слезы все-таки начинают течь по ее лицу, но не вырвавшийся наружу крик, как зараза клокочущий где-то под ребрами, срывает все предохранители. Мысль о том, что только что она почти стала предвестницей смерти, и не кого-то абстрактного, а вполне определенного человека, совсем не помогает вернуть самообладание.       Стайлз все еще растерян, но после слов Лидии начинает чувствовать неправильность происходящего. Щека, пострадавшая от рук Дерека, болит, пол кажется слишком твердым, а кислород, наполнявший комнату, все таким же неподходящим для дыхания.       Кислород! Стайлз с ужасом осознает, что за все это время не сделал ни одного вздоха и с усилием пытается возобновить, вроде бы врожденные рефлексы. Но воздух, как вата забивает глотку, расцарапывает горло, и словно кислота выжигает легкие. Не приносит облегчения.       Сфокусировать зрение хоть на чем-то кажется непосильной задачей, все превращается в мутные, мельтешащие пятна, подающие неразборчивые голоса. Краем глаза Стайлз улавливает легкое движение. С большим трудом повернув голову, он видит Питера, скептически вздернувшего брови. Эта раздражающая семейная черта, оказывается такой привычной и родной, что в раз снимает часть напряжения с его плеч. Стайлз во все глаза пялится на дядюшку, подмечая извечно скрещенные на груди руки — абсолютно закрытая поза, никому не пробраться.       Стайлз сосредотачивает свой взгляд на размеренно вздымающейся груди и с удивлением обнаруживает, что неосознанно копирует его почти мертвое спокойствие. Питер сидит, не меняя позы, как волчий будда, вымеряет каждый вздох. Не делая ни одного лишнего движения, он словно светится изнутри, воздух вокруг него выглядит чистым и прозрачным. Стайлзу кажется, что около Питера закручивается его собственная атмосфера, пахнущая озоном и бергамотом. Сто процентная концентрация свежести. Стайлзу хочется урвать хоть глоток, но вместо этого, он с облегчением втягивает уже знакомый запах земли и гнили и закашливается от накатившей слабости. Руки подламываются, и он валится на спину, стараясь выровнять дыхание и придумать удобоваримое оправдание.       Подняться выходит не с первого раза, а когда все-таки удается, Стайлз почти падает обратно на деревянный пол — реальность дает нехилый крен вправо.       Питер вздергивает полуобморочного мальчишку так, как будто он ничего не весит, хотя это недалеко от истины. Больно сжимая загривок, тянет к выходу, через плечо кидает, что отвезет щенка домой и на удивление не встречает сопротивления со стороны остальных свидетелей этого преднамеренного самоубийства.       Закинутый на сидение Стайлз, тихо упирается головой в боковое стекло и старается дышать как можно реже. Он выглядит настолько отлично от своего вечно мельтешащего альтер-эго, что вызывает беспокойство даже у повидавшего уже две смерти Питера.       Мужчина решает отложить все умозаключения на потом и полностью сосредотачивается на дороге.       Стайлз начинает ощущать подвох, когда осознает, что машина выезжает куда-то за черту города, вглубь леса. Хотя зная Питера, глупо было даже надеяться, что его просто безвозмездно отвезут домой.       Питер тормозит на небольшой поляне, перед обрывом, с которого открывается прекрасный вид на город, в любое другое время Стайлз бы наверняка оценил ироничность ситуации и красоту пейзажа. Но сейчас ему едва хватает сил, чтоб выпасть из машины и доковылять до уже устроившегося на капоте мужчины. Он садится рядом и тоже устремляет взгляд на разливающийся по горизонту закат. Сил говорить нет, а красивый лес, покрытый золотыми бликами заходящего солнца, все так же тянет гнилью и смертью.       Питер выглядит слишком неподвижно и смотрит слишком пристально, чуть ведет носом над мальчишкой и снова вздергивает свои невозможно-живые брови. — От тебя несет сыростью… и кислородным голоданием. Поверь, олененок, даже оборотням нужно дышать, чтобы жить, так что твоя безвоздушная бравада выглядит более чем нелепо.       Стайлз поднимает на Питера совершенно больные глаза и не решается говорить. Он давит каждое слово через силу, голос хрипит и срывается. — Мне нечем дышать, — Стайлз кажется совершенно безумным. — Мне не подходит этот воздух… больше не подходит, он отравляет меня запахом леса и этого проклятого дерева, веришь Питер, ты мне веришь? — мальчишка смотрит так умоляюще, что оттолкнуть его сейчас кажется ужасным преступлением, — Под водой нет этого…нет этой...       Он смотрит куда-то сквозь пространство, вяло перебирает своими невозможными пальцами, как будто касается чего-то видимого только ему. Питера не покидает ощущение, что прямо сейчас ему придется отнимать эти руки от собственной шеи. Но вместо этого мальчишка с силой растирает утомленное лицо и наваливается на его плечо. Он не издает ни звука, но через несколько минут воздух вокруг наполняется запахом соли и влаги, Стайлз тихо глотает слезы и, кажется, снова забывает, что надо дышать.       Питеру всегда нравились сломанные вещи, одна мысль о том, что он может их починить и отрегулировать под себя, вводила его в неимоверный восторг. Стайлз был желанной добычей еще будучи совершенно целым, он манил и заставлял волка внутри рычать от нетерпения и желания присвоить. Сейчас, когда его олененок сидит под боком, надломленный, выпотрошенный, и наспех зашитый кривыми стежками, Питер, наконец, без внутренних противоречий обнимает его, крепко сжимая в нечеловеческие объятия.       Парень, кажется, только этого и ждет, он утыкается лицом куда-то в область груди, так сильно сжимая в руках хенли своего утешителя, как будто хочет оставить себе на память клочок. Жадно втягивает в себя запах, с удивлением обнаруживает знакомые нотки усталости и, как и предполагал, бергамота и, наконец, затихает. Дышит глубоко и размеренно, и впервые за последний месяц не чувствует давящее присутствие магического пня и вины.       Питер не знает сколько они так просидели, но минуты, которые он провел уткнувшись в мальчишеский затылок, кажутся самыми мирными за последние несколько лет. Он чувствует невероятную потребность защитить это недоразумение и совершенно не собирается бороться со своим желанием. Ему, дважды обманувшему смерть, как никому другому известно, что некоторым обстоятельствам бессмысленно противостоять. И если, чтобы приручить Стайлза, ему потребуется разделить с ним дыхание и атмосферу, он без сомнений сделает и это и еще больше.       Хотя глядя на то, как доверчиво мальчишка льнет к его груди, и на то, как аккуратно сам Питер старается дышать, чтобы не спугнуть его неосторожным движением, он совсем не уверен, кто из них двоих кого приручил.