Крылья

1.

Юи всегда говорила ей, что у всех людей есть крылья. Говорила и непоседливо вертелась вокруг, держала за руку Мирай и вела за собой, а еще заговорщически прикладывала палец к губам и просила никому не рассказывать. Мирай восхищенно слушала и всегда-всегда соглашалась; соглашалась не из желания угодить, а просто потому, что каким-то мистическим образом слова подруги всегда оказывались правдой, и спустя немного времени находилось им подтверждение. Мирай верила. Юи начинала новый рассказ. Переплетение слов складывалось в узорчатую рамку, сквозь которую даже реальность воспринималась под иным углом. Память Мирай — помятый лист, кляксы на котором складывались в исковерканные фигуры, что обжигающими взглядами твердили бесконечно: «не место, не место, не место»; угольные силуэты безымянных людей, вечно гонящих её, вытеснялись улыбкой Юи и добротой. Память Мирай — немного солнца, звездные ночи и люди, которые умеют летать. Юи никогда не падала. Она приходила и показывала Мирай, что даже жизнь взаперти можно превратить в сказку. Свобода в четырех стенах — сомнительная роскошь, но Курияма радовалась, ведь у неё, кажется, появился дом. Свобода в четырех стенах — Юи просто отодвигала границы на полжизни дальше и позволяла Мирай чувствовать себя такой же нормальной, даже несмотря на обвязанную бинтом руку, словно пойманную змеей, кусающей внутреннюю сторону ладони с желанием обратить яд её крови в сильнейшее оружие. Мирай реже и менее панически проверяла, на месте ли повязка. «Летим», — говорила держащая её за руку Юи. «Да», — робкий, но полный веры ответ. Мирай чувствовала, что больше не одна, и это отгоняло кошмары от её снов лучше любого оберега. Крылья есть у каждого — оказывается, даже у девочки-которая-из-самого-ненавистного-клана, и семья Инами помогла ей их расправить. Юи поддерживала Курияму и летала высоко-высоко.

_____

Юи держала Мирай за руку, прямо там, где в нетерпении извивался бинт-змея, желающий отравить своим ядом всё, что она любит. «Обожжешься», — испуганно лепетала Мирай, пытаясь одернуть руку. «Нет», — Юи всегда улыбалась искренне. Яд на клыках змеи оказался безвредным.

_____

Инами хотела вступить в стрелковый клуб, верила в исключительно светлое будущее и неизменно шагала рядом с Мирай. Та, в свою очередь, имела безграничное желание поддерживать подругу и помогать ей в любых начинаниях, а еще всегда держала при себе флакончик наилучших пожеланий — ну так, на всякий случай. «Это называется «счастье», — думала Мирай. — Всё как будто налаживается». «Это называется «счастье», — вулканами взрывалась кипящая в венах кровь, — и у проклятых его никогда не будет». Жизнь сломалась за секунду. Этот темный, тянущийся липким туманом ветер — Мирай успела лишь подумать, что всё кончено. Оцепенение накрыло её волной, будто это не Юи стала жертвой. Мирай не могла думать, шевелиться и даже беззвучно кричать — Юи, её лучшая подруга Юи, показавшая мир в светлых тонах, кричала и умирала как будто за двоих. Ночные кошмары оборачивались стаей чернокрылых воронов и кружили бесформенным ёму вокруг, по крупицам высасывая жизнь. Мирай смотрела и видела в хороводе страхов отражение себя — с клинком в руке. Убивающую Юи. И позабытые лица кричали изнутри: «убийца, убийца, убийца». И собственная сила соглашалась с ними: «проклятая, проклятая, проклятая». Оттягивая время, Курияма (не) понимала, что обеим делает больнее. Мирай сломала свои крылья, снимая с пальца кольцо.

_____

Фотография, эта единственная фотография, имеющаяся у Куриямы, остается последним, что будет напоминать о веселом перезвоне колокольчиков — таких же, как и сама Юи. Мирай чувствует себя кругом виноватой, боится смотреть в глаза отражениям и семье Инами, а еще думает, что обязана стать сильнее. Сакура оказывается рядом, и это то, что Курияме сейчас необходимо и чего она боится больше всего. Мирай смотрит ей в глаза через силу, и к своему удивлению не видит там всепоглощающей ненависти. Глаза Сакуры такие же: пустые и стеклянные. Но она видит лишь на секунду, как за спиной Сакуры расправляются дымящиеся черно-синие крылья, и это как будто частичка-отголосок Тени пустоты, и внутри всё леденеет и ломается. Мирай надеется, что ей показалось, и пытается успокоиться. Сакура протягивает бутерброд — безобидный вроде бы жест, но Мирай накрывает новой взрывной волной, она рыдает громко и понимает, что для неё больше нигде нет места, и надо отсюда уехать.

2.

Прошлое пылится аккуратным свертком в чемодане, капает прозрачными чернилами на бережно лежащую в руках фотографию, перечеркивая надпись на обороте таким же невидимым отпечатком губ. Прошлое гонит и внутривенно пускает по три капли яда в день, свертывается в руках кровью-оружием и расщепляет всё, что любит Мирай. Прошлое загнанно в кольцо на пальце. По кармашкам распрятаны слезы от бессилия и жгучей лавой стекает к пальцам её проклятие — Мирай в этот город приезжает не одна, ей в спину дышит клеймо изгнания и неизменно нашептывает голос на ухо: «проклятая, проклятая, проклятая». Когда Мирай только приезжает в этот город, она понимает, что воздуха здесь для неё попросту нет, как нет и места — чужак будет оставаться чужаком везде. Когда Мирай только приезжает в этот город, она понимает, что ей нужно научиться переступать через себя и хватать за горло свои страхи. У неё в кармане телефон, в памяти — место встречи, а на руках бледным инеем оседает память. Мирай, вроде как, приезжает не одна, но ей нечеловечески одиноко и самую малость страшно. Мирай не умеет врать даже себе. На станции её не встречает никто, в квартире всегда пусто и по жизни она идет одна. Когда Мирай приезжает в Нагацуки, она понимает, что задыхается.

_____

Мирай напоминает себе, что приехала, чтобы одолеть ёму «за гранью». Мирай напоминает себе, что она очень сильная и с такими способностями пора уже забыть о страхе. Мирай держится и напоминает, что сдаваться еще рано. И, словно мысли могут обращаться в действия, раздается звонок. Изуми говорит ей: «только ты можешь остановить его». Изуми говорит ей: «за гранью». Изуми говорит ей: «бессмертный». Мирай отвечает: «Мне все равно придется убить его, да? Если так, лучше не тянуть». Насе вторит ей: «Убить, — и тут же спохватывается, обеспокоенно добавляя, — а ты сможешь это сделать?», и у Мирай внутри всё неприятно сжимается. Это не самоуверенность или тщеславие, но Мирай думает, что если бы она была ёму, то только из категории «за гранью», и это единственное, что заставляет её не так уж плохо относиться к своей силе. Она пропускает обед и ужин, заваливается на кровать и воспроизводит всё, что слышала за сегодняшний день. Вместо фотографии в руках лентами свертываются контуры человеческого лица странного полуёму, и Мирай даже кажется, что она жалеет Акихито. Всего на секунду — а потом ленты растворяются кровью, кружат вокруг и опадают обугленными перьями к ногам. Мирай хочется верить, что ей не жаль Канбару совершенно, и она обязательно убьет его.

_____

У Акихито нет крыльев, и это Мирай замечает сразу. Каждая неудавшаяся попытка убить его втыкается иглой в её фигуру на шахматной доске; дни тянутся отсчетами бесполезных попыток перечеркнуть чужую жизнь, и Мирай бы совершенно точно знала, куда бить, будь он таким же, как все. Но у Акихито нет крыльев. Тем не менее он может летать, и это Мирай тоже замечает сразу, сжимая трясущиеся руки в кулаки от обиды. У Мирай, в отличие от него, крылья красивые, пусть и обугленные по краям, а еще они вообще есть, существуют, но она не может остановить мгновение парения даже во время прыжка. Мирай хочется кричать громко-громко.

_____

Неудачи преследуют одна за другой. Быть бессмертным — что за абсурд? «На самом деле так говорят из-за его быстрой регенерации», — вспоминаются слова Изуми, и всё, что касается Акихито, начинает раздражать еще больше. На самом деле Мирай привыкла к одиночеству, провалам и унынию, поэтому не очень-то и удивлялась. Но она должна доказать, что способна на большее, чем просто скулить от бессилия. Она должна доказать, что стала сильнее. Мирай должна доказать себе, что годы, проведенные в скорби по Юи, не были пустыми. Когда Акихито спрашивает причину, по которой Курияма переехала в их город, Мирай просто выпадает из реальности. Ей хочется сказать: «я слабая». Ей хочется сказать: «я боюсь». Она отвечает, что это не его дело, и разговор вроде бы идет дальше, хотя Мирай трудно его воспринимать и поддерживать. Кажется, это — действительно самый неподходящий для неё город, и она исчерпала свой лимит кислорода еще до приезда, раз сейчас сидит и спокойно разговаривает со своим врагом, не замечая, как тонкими ниточками струится в разговор то, что рассказывать совсем не хотелось. Мирай вылавливает из разговора вопрос о попытках жить нормально и это возвращает её на место. Пара глупых и нелепых фраз слетают с губ прежде, чем озвучивается: — Я пыталась, — у неё надрывный и разбитый голос, и Курияма думает, что если этот чертов полуёму пожалеет её, она точно сорвется. — Пыталась жить нормальной жизнью. Мирай действительно хотела быть нормальной — но вся её «нормальность» растворилась в вихре проблем, который называют Тенью пустоты. Нет, даже задолго до этого. Мирай пыталась жить обычной жизнью, но обжигающие ртутные шарики, катающиеся по венам, никогда не позволят забыть, как страшен этот мир и как одиноко в нём людям из клана проклятой крови. Люди вообще одинокие, думает Мирай, а жертва напротив серьезно слушает её, даже не думая жалеть. И тогда Мирай не выдерживает. Она просто говорит ему, человеку-монстру, которого должна убить, всё, что накопилось в ней за долгие годы. Говорит, не до конца понимая причины, говорит, едва сдерживая выступившие на глазах слезы. Акихито просто отвечает ей: — Я тебя понимаю. В его улыбке Мирай видит копию своей, когда только привыкала жить без Юи.

_____

Канбара предлагает вступить ей в литературный клуб, что сбивает Мирай с толку и путает. Не интересуют взаимоотношения — таков её ответ, и Мирай честно признается себе, что слова не до конца правдивы. Когда Акихито приводит её к Аяке, чтобы Мирай получила вознаграждение за убитого ёму, сразу появляется чересчур много людей. Их взаимоотношения выглядят слишком сумасшедшими и необычными, а еще наваливаются разом, отчего всё кажется немного нереальным. Новые знакомства знакомствами и остаются, и Мирай хочется верить, что она сможет поддерживать со всеми границы холодных отношений. Акихито ведет себя на удивление дружелюбно и слишком человечно, а Мирай не привыкла к такому количеству внимания, чтобы реагировать на любой жест в её сторону как-то более хладнокровно и менее эмоционально. Мирай вообще не привыкла, что рядом есть люди, не желающие её убить, и это спутывает окончательно, заставляя теряться в своих чувствах и разбирать навалившиеся друг на друга эмоции, отыскивая: какая же правильная? Мирай, кстати говоря, теряется не только в попытках осмыслить чужое поведение. Когда она самостоятельно пытается найти кафе Аяки, и у неё не получается даже с третьего раза, хочется расплакаться от бессилия, подобно маленькому ребенку. Но рядом, словно из ниоткуда, появляется Мицуки. Навевает воспоминания, и Мирай старается отогнать их как можно быстрее. — Что преследует тебя? — Мицуки, шедшая почти всю дорогу молча, спрашивает немного тихо и на полном серьезе. Заплетаются чужие локоны в звенящую пустоту и расслаиваются змеи, иголками входящие под кожу; живые участки кожи отмирают быстро, фрагментно превращая чужое тело в подобие ёму. Мирай чертыхается и смотрит почти виновато, и она прикладывает нечеловеческие усилия, чтобы в глазах читалось что-то вроде «знаешь, даже если бы мне было до зубного скрежета плохо, я бы всё равно не рассказала тебе». Мицуки на удивление четко всё считывает и отступается от своего быстро. А Мирай хочет крикнуть в пустоту: красный. Глаза её прошлого были темно-красными.

_____

Когда Мирай слышит про Тень пустоты, она понимает, что время платить по счетам. Только не знает еще, кто должен платить-то: девочка-изгой или бесформенный ёму, но это — дело второе. Нераспутанные мысли просто уходят под воду и оборачиваются тиной да рыбами, не всплывая — Мирай не уверена, что вернется, а потому позволяет себе оставить проблему нерешенной. Настенные часы ударами секундной стрелки отрезают по кусочку от ленты уныния. Мирай жалеет, что приехала, и не понимает, почему все так хорошо к ней относятся. Хироми, Мицуки, Аяка, Ай — все они слишком добры к ней. Особенно Акихито. Но у Мирай нет времени думать, её отражения звенят окровавленными колокольчиками и нацарапывают сшитыми пальцами улыбку, обращают стекающую по рукам лаву в оружие и всё твердят: «убийца, убийца, убийца». Мирай вторит им: — Убийца. Рассыпаются стекла бисером к ногам и обращаются битым цветным стеклом, искажая картинки памяти. Мирай устала убегать, она просит Канбару больше не общаться с ней и подчеркивает, что они разные. Просто у Мирай в жизни наперекосяк всё идет через раз. Просто Мирай не думала, что ёму, пусть и наполовину, но один из этих гадких и ужасных монстров, которых она должна истреблять, окажется... ну, вот таким вот. Мирай даже слова для него подходящего подобрать не может, на языке вертится только «раздражает», и это действительно неимоверно раздражает. Просто Акихито добрый к ней через край, а держаться дальше нет сил. Мирай слабая, и даже себя обманывать у неё выходит недолго. Она честно признается семпаю, что убила. Это должно его оттолкнуть и показать расстояние между ними — на это, по крайней мере, позже имелась надежда. Все твердили, что Тень пустоты приближается, надо быть осторожнее, а у Мирай в голове взрывалось небо. Когда сквозь окна видно лишь исковерканное страхами и чувством вины прошлое, луну, смотрящую чужими глазами, а часы в доме останавливаются, Мирай понимает, что время пришло. Акихито проявляет удивительное упорство и не отстает от Куриямы даже после того, что она ему сказала. Только отговаривать поздно, занавешенные зеркала не простят, а фотография больше не посмотрит добрыми и прощающими глазами. У Мирай нет права свернуть, а Акихито совершенно ничего не понимает. — Что ты можешь знать? Ты говорил, что такой же, семпай. Но у тебя есть друзья! Когда Мирай идет умирать, она почему-то думает, что кругом ошибается.

_____

Всё происходит в одно мгновение. Мирай прошедшие дни даже в единую картинку уложить не может — всё рассыпается, исчезает и ускользает из рук, оборачивается теплым ветром, что перелистывает страницы старого фотоальбома в спешке. Отпускать прошлое, все эти годы державшее тебя в оковах, оказалось немного легче, когда рядом есть кто-то. Стаи воронов больше не живут под сердцем и не смотрят часы окаменевшими карими глазами. Акихито тогда поддержал её — и Мирай чужая протянутая рука освещала ярче солнца. Зеркало отражало её — живую, настоящую, без оружия в руках и окровавленной одежды. Зеркало отражало Мирай без искажений, а безоблачное и ясное небо, оказывается, светило ярким солнцем чаще, чем лило дожди; когда Мицуки хватает Мирай за руку и куда-то ведет, улыбаясь совсем беззлобно, Мирай видит, словно со стороны, что рядом с ней, почти с самого её приезда, помимо кричащей таблички «проклятая» был еще кто-то. И Мирай, не привыкшая к количеству оказываемого ей внимания, впитывала каждый проносящийся разноцветными вспышками день, училась смеяться вместе со всеми и «быть такой же». «Быть такой же», на самом деле, получалось едва ли, потому что нет лекарства, обращающего яд, текущий по её венам, в нормальную кровь, но у Мирай получалось «быть» — она никогда не сможет подавить в себе нечеловеческую силу, но она может не сдаваться и продолжать идти вперед крохотными шагами. Мирай помнит, что тогда Акихито еще сказал ей, что «такой же» не требуется, достаточно просто «рядом». Мирай тогда осознанно прикоснулась к семпаю — и позже он сказал, что пальцы у неё холодные. Мирай тогда осознанно прикоснулась к семпаю — и почувствовала, что крылья за её спиной слишком тяжелые. Мирай помнит фестиваль, помнит Сакуру и помнит, как сказала Изуми совершенно противоположное своим мыслям. Каждая секунда её новой жизни падает разноцветной крупинкой на дно песочных часов. Мирай переживает слишком многое, чтобы забыть хоть момент, но не может думать ни о чем, осознавая, что ёму внутри Канбары когда-нибудь придется уничтожить. И точно так же ярко осознавая: она не может. Не хочет. Мицуки на фестивале сказала Мирай то, что легло отдельным отпечатком поверх памяти: все люди одиноки. Мирай не может убить Акихито, и это кажется ей самым правильным решением.

_____

— Семпай, могут ли люди летать? — кроме Юи Мирай ни с кем об этом не говорила, но ей правда интересно услышать ответ. Его, конечно, ждать долго не пришлось, но немелодичный и тихий храп Мирай явно не устроил. — Семпа-а-а-ай! Мирай нравится её жизнь. Нравится быть нужной, нравится проводить бессчетное количество времени с ребятами и смотреть, как они порхают под небом, даже не замечая этого. У них у всех есть крылья. У Сакуры в самом начале её пути они были иссиня-черные — и когда Мирай сражалась с ней, она поняла, что это действительно последний отголосок Тени пустоты, вошедший в чужую жизнь с первым днем под звон колокольчиков без сестры; снова обретя место, куда можно возвращаться вновь и вновь, у Сакуры и крылья стали бледно-желтыми — обычные, на первый взгляд, каких множество, но Мирай слишком долго и часто видит людей с крыльями, поэтому может смело утверждать, что этот свет излучает самое настоящее тепло. У Мицуки и Хироми крылья одни на двоих, и Мирай думает, что это может сказать о них многое. У Изуми крылья, наверное, самые большие и красивые, какие только видела Мирай: со множеством переливов голубого и фиолетового, отходящие от золотистых веток её силы ломаными потоками энергии, и по пути расплывающиеся — водная гладь в крыльях Изуми отражается серебристой зеркальностью и очаровывает своей аккуратностью нереального узора. Наверное, это называется «быть первой». Наверное, это называется «быть сильной». Наверное, это то, чего у Мирай никогда не будет. Крылья самой Куриямы в последнее время приносят относительно мало проблем: болят не так сильно и никто, вроде, не замечает, что они такие же неправильные, как и она. Курияма верит, что всё налаживается, и когда убеждает себя в этом окончательно, чей-то голос говорит ей: «Тишь приближается». «У проклятых никогда не будет счастья», — крылья Мирай поджигаются внезапно.

_____

Теперь её дни — полуоткрытое окошко в реальный мир, бессонные ночи и непрошенное волнение. У Мирай есть дурная особенность принимать всё слишком близко и слишком быстро привязываться, и если любить что-то, то полностью, и никак не вполовину. И она уже успела полюбить эти разговоры и шутки, провоцирующие комментарии, радость, обиду, смех и переживания, разделенные всеми четырьмя. Она успела полюбить жизнь, и без Акихито точно будет по-другому — Мирай не позволит ему разрушить то, что она почти осмелилась второй раз в жизни назвать счастьем. Она не позволит ему... вот так... Курияма совершенно точно уверена, что не позволит семпаю исчезнуть так просто, не позволит ему уйти от всего, что она еще не успела сказать, в конце концов, это его «милашка в очочках» слишком раздражает, и Мирай не даст ему никуда пропасть, пока он не расплатится как минимум за все разы, когда называл её подобным образом; теперь очередь Куриямы поддерживать Акихито. — Семпай, а, знаешь, мы похожи, — его пальцы, сравнивая с Мирай, контрастно теплые. — Семпай... Мирай готова жертвовать многим, и вот именно сейчас — отказаться от всего, лишь бы проливные дожди не кричали ей каплями на стеклах: «убей, убей, убей». Если бы Мирай сейчас снова думала, что она слабая, то точно ничего не смогла бы — а потому Мирай лишь ищет силы, выход и правильное решение. Она впервые чувствует, что не собирается сдаваться, что бы ни случилось, и это ощущение кажется новым и странным. «Можешь лететь». Кровь в голове пульсирует и отзывается дикой болью за лопатками сложенное и отброшенное — хруст ломающихся крыльев врастает в кожу с первой непринятой рукой и невысказанным сожалением. У Мирай перед глазами не жизнь проносится, а провода замыкаются и исчезают все сохраненные изображения, чередой черных экранов сбивающие цифры столбца громкости на «ноль» — невысказанное должно таким и оставаться, у Мирай были возможности и был голос; Мирай могла кричать о главном, но она всегда молчала. Крылья ломаются и как будто подбрасывают на выдохе куда-то за. Мирай не может убить семпая, никогда не могла, и эта уверенность, что всё получится, была лишь иллюзией, хранящейся для оправдания убийства Юи, но Мирай может его спасти — и она это сделает, пусть это будет первым и последним её поступком, который действительно чего-то стоит и кому-то нужен. «Здесь не страшно», — думает Мирай, расправляясь с очередным чудовищем. «Здесь не страшно, семпай», — почти слезно говорит одними глазами фигуре, которую пообещала защитить здесь любой ценой. У Мирай сгорают и догорают крылья, и это не позволяет ей сражаться в полную силу. У Мирай, если говорить об этом, крылья были большие, нечеловеческие даже по меркам сверхъестественного, а еще неправильные и обжигающие — они всегда горели ярко-рыжим пламенем, загорались и сжигали саму Мирай, заставляя обращаться к ночи призрачной фигурой, следящей за городами с крыш небоскребов. У Мирай крылья были кричащей табличкой «другая» с обугленными контурами, по которым раз за разом проходила её кровь, прежде чем обратиться кислотой в руках. Мирай думает, что вот он, конец, всё действительно когда-нибудь прекращается, и не жалеет даже о том, что ни разу так и не смогла взлететь. Мирай думает, что приходит конец всему, но из падения в безвременье её вытаскивают чьи-то руки и крепко прижимают к себе. — Семпай... Расплываются огненные таблички капающей на клинок магмой, мир ломается надвое и переворачивается, а снег продолжает сыпаться по подсчетам: снежинка — секунда — две снежинки — секунда. У Мирай были крылья — и она разменяла их на проклятую силу. — Курияма, ты не изменилась. Очаги возгорания взрываются далеко за её миром, расползается шов, стягивающий реальность, и счастье в руках смотрит, как обычно, слишком по-доброму. У Мирай нет крыльев, но она, кажется, может лететь — Мирай просто знает, что больше никогда не останется одна. Мирай не жалеет.