Одетт оказалась совсем не такой хрупкой, не такой фарфоровой статуэткой, как думалось всем тем, кто окружал ее с самого детства. Она — не тот образ, что сложился у этих забавных в определенной мере слуг, разодетых в пух и прах, с натянутыми на холеные лица улыбками. Она — не та, какой виделась драгоценному отцу с нежным взглядом, с ослепленным заботой сердцем. И тем более она отличалась от того очаровательного лебедя, который своим появлением в роскошной зале покорил самовлюбленного принца, затмив все ближайшие свечи белизной едва пробившегося сквозь пух оперения. Покорил в одно мгновение. И на какой-то миг почудилось, что Дерек действительно влюблен, действительно готов вцепиться в нее, чтобы не отпускать... Нет. Конечно, нет. Просто роскошная птица всегда придется кстати при дворе, особенно если правильно укладывать перья и воспитать должный нрав. Конечно, так ведь положено законами жанра, верно? Но увы, так ее выряжали многочисленные няньки под предводительством короля, а не собственное желание. Одетт не была глупа, не была пуста внутри, и, хотя по воле судьбы ей полагалось носить титул «принцессы» и «будущей королевы», она не испытывала от этого большого удовольствия. Особенно от того, что будущий муж увидел в ней только чудную куклу, которой можно подбирать наряды и прически, время от времени целуя и прижимая к себе.
Их окружала по меньшей мере полусотня гостей, достаточно известных и богатых семей, чтобы слухи разлетелись со скоростью передышки между громом и вспышкой молнии. Руки смотрящего на нее Дерека держали ловко и бережно, но сам принц виделся каким-то призрачным. Ненастоящим. И все, все происходящее, было ненастоящим, слишком наигранно-сладким.
У Одетт заболели зубы.
Она упрямо поджала губы, скрашивая этим жестким жестом навернувшиеся на глаза слезы. Сладость переменилась на горечь в одно мгновение, и изменение привкуса едва не заставило девушку поморщиться. «Ты красивая» – так прошептал ей Дерек во время их первого и единственного танца. Темные волосы низко склонившегося принца почти касались ее лица, но оставались силы отстраниться. Полшага назад. «И разве это все?» – в глазах Одетт теплилась надежда на понимание. Ведь не могли их родители так просчитаться, что свели настолько разных детей, составили пару из таких ярых противоположностей... нет, ради всего святого, нет. Ей нужен, ей необходим кто-то близкий, отец ведь так быстро стареет, тлеет на ее глазах...
«Но... разве должно быть что-то еще?»
Одетт, разворачиваясь, удаляясь прочь, чувствовала впервые, каково это – когда разбивается сердце. Разбивается так, что после вечность, проведенная на озере при лунном свете, не покажется чем-то ужасающим и жутким. В бальном зале повисла гулкая тишина, лишь перешептывалось пламя, музыканты и приглашенные, заменяя этим резко смолкшую мелодию. Дерек не понимал... глупый мальчишка, совсем ребенок. Он ведь еще дитя...
Зато юная Одетт понимала все, как никогда ясно. На следующий день они уехали с отцом вон из королевства, ставшего отныне враждебным и диким по отношению к своевольной девчонке и ее отцу.
А после ее похитил Ротберт. Прошло несколько дней, а черный маг продолжал навещать ее, из раза в раз рассказывая одно и то же. Дерек предал ее, бросил птенца, подрезав ему перед этим крылья. Ротберт же никогда и ни за что от нее не отвернется, пусть только даст согласие, пусть хотя бы кивнет, если не хватает слов, если то, что душит изнутри, зажимает горло и мешает произнести даже короткий звук.
– Ты прекрасна. Ты умна. Он не достоин тебя, моя милая, прекрасная моя Одетт, – сухие пальцы мужчины норовили коснуться белокурых прядей, но каждая попытка заканчивалась неудачей. Принцесса уворачивалась, огрызалась, давала волю слезам, ненавидела тихо и громко, яростно и почти что нежно, не забывая суженного.
Но Дерек по-прежнему не желал приходить за ней, и по лесу не раздавались шаги принца, не слышался треск натянутого лука. Он не звал ее, и Одетт потихоньку стерла из памяти прежнее желание откликнуться на зов. Через три дня она не отдернулась от тяжелой, властной ладони, ставшей неожиданно теплой, несмотря на холод, который веял от ее обладателя. Так стало что-то меняться... стал меняться и сам Ротберт, влекомый за Одетт, влекущий вместе с тем ее. Он стал приходить без своей вездесущей помощницы, всегда один и молча, не распинаясь о том, как они рука об руку будут править великим государством, объединившим два королевства безо всякого Дерека. Колдун приходил с наступлением ночи, когда в отражении луны, в самом центре озера, его ожидала девушка с едва замоченным краем длинной сорочки и поблескивающими от воды ступнями. Они садились рядом. И происходило что-то, о чем ни за что не стали бы рассказывать лишний раз те же Скороход или Жан-Прыг.
До рассвета Одетт по своей воле держала его за руку.
Сегодня Ротберт пришел немного позже, был повод задержаться, так как слишком часто «храбрые вояки» стали наведываться на окраины по праву принадлежавших ему владений. По праву силы. Ночь была удивительно тиха и прохладна, хотя еще вчера казалась теплой. Ротберт приблизился к озеру, отстегивая плотную мантию и перекидывая ее через левую руку, словно заранее для чего-то приготовив. Сердце мужчины, огрубевшее, давным-давно потерявшее всю изначальную мягкость под слоем швов, рубцов и шрамов, ударялось в неведомый такт какой-то музыке.
Он слышал чудный голос Одетт, напевавший что-то совсем негромко, но переливы ее голоса он уже различал за тысячи миль.
Семь или восемь дней пылал огонь сердечный,
И, право, стоило, чтоб он и впредь не гас!
Ах, если бы любовь могла быть вечной, вечной,
Но счастье лишь блеснет и покидает нас...
На ней было то самое черное платье с алой каймой вдоль самого края подола и выреза, открывавшего ровно плечи и ключицы. Каскад волос был убран назад, открывая лицо с раскрасневшимися от долгой тоски глазами и влажные щеки, чересчур бледные для молодой красавицы. Ротберт понял, что угодил в ловушки, расставленные им изначально... его плащ лег на хрупкие плечи, придавив их своей тяжестью, пахнув на принцессу терпкой смесью аромата табака, высушенных трав и, как ни странно, почему-то роз. От изгнанных злых волшебников ведь пахнет совсем иначе? Кровью сраженных врагов, железом, смертью...
Одетт вдыхала запах роз, пытаясь подавить смущенную улыбку.
Ротберт наклонился совсем близко, но не достаточно, а после так быстро отстранился обратно, что казалось, будто не было никакого прикосновения меж губами. Одетт стало жаль, что первый свой поцелуй она отдала Дереку, никчемному, скверному Дереку...
– Это не значит, что я сдаюсь, – опасливо отозвалась Одетт, смотря в темные-темные омуты, что были глазами колдуна.
– Верно. Это значит, что сдаюсь я, – Ротберт хмыкает, но делает это как-то не в привычной ему манере. И уходит. Плащ остается на плечах порядком замерзшей девушки, внутри которой разгорается уже знакомое пламя...
С рассветом она остается собой, и черное платье не сочетается с солнечным светом, приходится отойти в тень. И ведь теперь можно сбежать, вернуться домой, к родным, к когда-то дорогому принцу...
Ах, если бы любовь могла быть вечной, вечной,
Но счастье лишь блеснет...
Одетт встречает Ротберта вечером неловкими объятиями, и этот Богом проклятый человек впервые понимает, что тоже может быть капельку счастливым.
