***
Иду по улице, врубив на полную катушку плеер, петляю переулочками, перехожу дорогу под самым носом у маршрутного такси и, конечно же, получаю порцию проклятий на свою голову, ну и ладно. Случайно натыкаюсь на какое-то рокерское кафе с интересным названием «Призрачная волчица», нахожу его символичным и вхожу внутрь. Из колонок орут монстры индастриал-рока Rammstein, эпатаж, ирония до сарказма, сумасшедшие тексты и мировая популярность. Ребята молодцы, не каждый вот так пробьется. Зубодробительный хит “Mutter” сменяется балладой “Весна в Париже”, я сажусь у окна и ухожу в себя. Весна, Франция, любовь и непонимание. Я бы не хотела, чтобы он знал о моей нынешней жизни. Этот цирк Декаданса и желание переделать саму себя никому не нужно. Я заказываю себе чашку эспрессо и принимаюсь рассматривать стены. Посетители – брутальные дядьки в цепях, с волосами раза в два длиннее, чем мои, пытаются заигрывать. Отвечаю им на финском, и охота общаться сразу пропадает, - хоть где-то Родина меня спасла. Первое время я ненавидела Германию, педантов-немцев с их непоколебимыми правилами, с хмурыми людьми и гей-парадами. Даже архитектура «Флоренции на Эльбе», как называли шикарный Дрезден, меня не впечатляла. Я просто пролетала мимо достопримечательностей и запиралась в университетской библиотеке. А потом как-то внезапно поняла, что мы с Германией – почти одно целое. Как она жила лишь музыкой в тяжелые бетховеновские времена, так и я пряталась в песнях, как ее рвали на части революционеры, так за меня принимались врачи. Запад воевал с Востоком, Германию наводняли иммигранты, так и я, подобно этим несчастным, скрывалась в шикарном городе и новой жизни. Прочный мир немцев пошатнулся с появлением бетонного чудовища – Берлинской стены, разделившей любимых, родных и друзей. Моя жизнь тоже разделилась на два периода, да только преграда ее, вряд ли, когда-нибудь пошатнется под ударами молотков. Людям было к кому спешить и ради чего сносить ненавистную стену, этим единственным я разнилась с Германией.***
Часы, дни, недели, месяцы и так далее. Как же быстро летит время! Когда я стартовала с отправной точки, мне казалось, что впереди меня ждет целая вечность. Скучная тяжелая и непобедимая…. Я ошибалась, конечно же, как и всегда. Финиш, казалось, сам тянул меня за шкирку, чтобы дать почувствовать этот светлый миг, когда тебе дарят цветы, жмут руку, говорят какие-то слова, которые забудутся через двадцать минут, но в сердце останется какое-то светлое ощущение сказки. Я окончила университет, мне вручили диплом хирурга. Нет, не так, мне вручили диплом!!! Прощайте, бессонные ночи, практика в морге, непробиваемая латынь, когда казалось, еще чуть-чуть, и вы вместе с сокурсниками вызовете злого духа вместо невинной лобной кости. Прощайте, конспекты, пропахший спиртом халат и дрожащие руки, впервые сжимающие скальпель. Прощайте невинные подшучивания друг над дружкой, и милый скелет, стучащийся по ночам в двери общежития. Прощай, мир, подаривший мне два с половиной года счастья! Спасибо, папа-Генрих. Доктор Готвальд сиял как солнце – меня прочили ему в преемницы, я ужасно гордилась собой и боялась даже представить грядущую ответственность. Диплом дипломом, а человеческая жизнь – штука хрупкая, и что бы там нам не говорили о благом деле, мне было как-то невесело. Я любовалась букетом лилий и поедала мороженое. Папа-Генрих повел меня в кафе и пообещал в часть праздника снять все ограничения и накормить свою девочку до отвала. Я не возражала, всё равно радость окончания университета разделить было больше не с кем. Только доктор Готвальд понимал меня и поддерживал, так было всегда. Подружки по факультету умели только шмотками хвастаться да по клубам шастать. Все искали меня только тогда, когда до экзамена оставалось часов десять, а конспект списать было не у кого. Девчонки вечно жаловались, просили помочь, посоветовать, поддержать. Роль «жилетки» мне осточертела, потому я просто послала подальше всех этих закадычных друзей, в который раз предпочтя компании одиночество. Папа-Генрих пожурил меня, да на том и порешили. Высокая миссия медика маячила впереди как свет маяка, прошлое понемногу забывалось, жизнь стремительно рванула вверх. Пару раз коллеги мужского пола пытались завести со мной душевное знакомство, незаметно перетекающее в нечто большее, но я всем упорно отказывала. - Девочка, вот что ты себе думаешь? – сердился доктор Готвальд. - Пап, разве тебе со мной плохо? - Ну, нет, почему же. Суп сварен, носки постираны, шнурки поглажены, но так дело не пойдет!!! Тебе замуж надо, дочь! - Мне и так хорошо. Да и некогда, ты же знаешь. - Ох, Йоханна, ты меня в могилу сведешь, - качал головой папа. И оказался прав…. Через год моей врачебной практики доктора Готвальда не стало. Я ходила чернее ночи, рыдала навзрыд и опускала на могилу все те же лилии – его любимые и мною ненавистные цветы. Утешить было некому. Все слова о том, что: «скорбим, разделяем, помним и поможем» до моего сердца не доходили, а если и доходили, то вместо успокоения получали раздражение. Я срывалась на всех, запиралась в кабинете, где и ночевала, только бы не быть дома среди вещей папы, а потом вставала, пила кофе литрами и заступала на смену. Как-то среди ночи, когда меня мучила бессонница, и я занималась переосмыслением ценностей, мне вдруг пришло в голову, что хватит уже разыгрывать бессмысленные драмы и прятаться от неудач. Ординаторская – это не дом, и вряд ли она когда-нибудь им станет. Портреты со стен я уберу, вещи папы отправлю по ящикам, одежду раздам и…. буду как-то двигаться дальше. Он хотел, чтобы я выжила, как я могу его подвести? С такими мыслями я и отправилась домой. В холодную молчаливость стен, где мне предстояло провести еще не один десяток дней. После смерти доктора Готвальда я, как прямая наследница, возглавила клинику святой Элизы, добавив зависти коллегам и ответственности себе. Ну и жизнь у тебя, Йохана Готвальд, так и не ставшая Холопайнен - говорила я зеркалу каждодневно и упорно надеялась, что отражение ответит мне когда-нибудь.***
Сегодня впервые пошел снег. Белые хлопья разбуженными злыми мухами ложились на промерзшую насквозь землю, гудела и плакала метель, сердился ветер. В единственном окне отражался белый свет, резные звезды слетали вниз, падали на ладони, сединой серебрили волосы, сковывали холодом суставы. Зима в начале ноября – так бывает. Я наблюдала за буйством погоды, краем уха прислушиваясь к жужжанию аппаратов, и строила планы на неделю. Зачем? Не знаю. Привычка, выработанная доктором Готвальдом и укоренившаяся во мне за долгие годы работы в клинике. Всё жду чего-то, упорно и безрассудно. Наше окно – как дорога в мир, в счастье, к свету, дорога, которая мне не нужна. Стою, вот, упорно карябаю на листочке свой “to-do list”, слушаю снег, удивляюсь шуткам судьбы. Помнишь ли, как гнал меня из своей жизни? Как прятался за софитами, скрывался в песнях и посылал меня на все четыре стороны? Помнишь, конечно, слышишь ведь мои молчаливые истерики. Я ругаю саму себя, но внутри вертится противный червячок какого-то дикого злорадства, из-за которого я себя ненавижу. Ты гнал меня прочь, накрывая праздничный стол и спугивая мою бесплотную тень, а теперь – не выживешь без меня. Да что это со мной? Как листки календаря пролетают месяцы и годы, снег сходит, распускаются листья, я иду, ползу, падаю, встаю, тащу тебя за собой, вырываю из лап смерти. Просто непогода, просто метель, просто еще одна зима без тебя. Знать бы, что все не зря! Небо покрывают лохматые тучи, и оно проигрывает им в битве за клочок света. Облако хмурится и выбрасывает целый ворох пушистого снега. Сейчас бы к костру, чтобы лежать рядом с огнем и наблюдать, как исходит паром одежда, как горят щеки, как весело после игр в снежки. Сейчас бы…. Куда угодно! Только бы не здесь. Только бы не больница, не лекарства, не горечь, только бы ты снова был со мной…. Я бы все приняла на себя, выпила бы весь яд, всю боль, впитала бы каждой клеткой уставшей души весь ужас и безысходность, только бы не видеть всего этого! Окно совсем скрылось в ночи, непогода утихла, месяц, смеясь, посеребрил выпавший девственный снег, я отошла от поста у подоконника и присела к тебе на край кровати. - Я с тобой, слышишь, любимый? Ты прости меня, дуру, за невольное отчаяние и за эту странную недожизнь. Там, снаружи, сверкающим столбом на землю вновь посыпались снежинки, напрасно или нет, а друг без друга нам не жить, нам просто не выжить.***
Зажигаю ночник в ординаторской, надеваю уличную одежду и ловлю себя на мысли, что не могу просто уйти домой. Ответственность не отпускает меня так просто, а отчаяние лишь подстегивает да еще больше укоряет. Впервые мне не хочется принимать никаких решений, но сейчас они как никогда мне необходимы. Коллеги качают головой, кормят меня пирожками и повторяют одну лишь фразу: «Ты устала, ты просто устала». Не знаю…. Я и устала, и запуталась, и растерялась, и сама втянула столько людей в эту непростую историю. У меня репутация справедливой начальницы и профессионала, но одна ошибка, всего лишь одна, стоила нам сейчас всей этой непонятной ситуации. Швыряю белый халат на небольшой диванчик желтого цвета, призванный дарить хорошее настроение в долгие зимние смены, и выхожу из ординаторской. Справа от меня, за дверью с красивым витражным стеклом, скрывается большая боль и сокровенная тайна. Прохожу мимо, стараясь заставить себя не броситься внутрь. Вхожу в ванную комнату и долго смотрю на собственное отражение. Как же все изменилось! По иронии судьбы я вновь покрасила волосы в рыжий цвет, по иронии судьбы прошлое и будущее сошлись в настоящем и сразили меня наповал! Ко мне бесцеремонно заходит Фридрих, который дежурит сегодня в регистратуре, и делает попытку меня обнять. Я ведь уже собралась за него замуж, подумать только! Конечно, согласия дать я не успела, да и предложения толком не было, но у меня впервые за столько лет появилось ощущение спокойствия, чувство того, что все проблемы можно с кем-то разделить, и вот…. - Ханне, ты устала, тебе надо поспать. - Не называй меня так, Фридрих, пожалуйста. - Хорошо, как скажешь, но ты все-таки иди в ординаторскую, а я пока покараулю. - Ты меня простишь? - Ты ни в чем не виновата. Вот так всегда. Я причиняю людям слишком много боли, хоть себе – еще больше. Он ушел, а я осталась. Что-то надо было решать, вновь придумывать какие-то аферы и надеяться. На обратном пути я не выдерживаю. Дверь с витражным стеклом беззвучно открывается, и я сталкиваюсь с прошлым. Прохожу к самой кровати, сажусь на небольшую табуретку, на которой мне предстоит просидеть еще не одну ночь, краем глаза посматриваю на аппарат поддержания жизнедеятельности и стараюсь не заплакать. Мне нужны силы, и время слишком дорого, чтобы тратить его на слезы. Я обеими руками сжимаю ладонь человека, который всегда был для меня эталоном силы, мудрости и доброты. Сейчас ко всем перечисленным качествам добавилась еще и самоотверженность. Он снова был рядом. Такой родной и долгожданный, такой любимый, такой близкий и далекий. Я прижала его голову к своей груди и обреченно вздохнула. Почему жизнь так несправедлива? Почему я должна терять его сразу же после того как обрела? Почему он умирает, едва вернувшись с того света? Почему во всем вновь виновата я одна…. Почему, Туомас, почему ты бросаешь меня?***
Осень.... в мир вновь пришла шальная госпожа с огненно-рыжими волосами и расставила всё по местам. Кровавые слезы ложатся на мерзлую землю, скоро белые перья упадут на истерзанную птицу, и она забудется до весны. Белая птица покинула свое гнездо в надежде достичь солнца, в надежде скрыться от холодов, но все не так просто, когда в мир приходит госпожа в золотом одеянии. Когда-то давно мои волосы тоже имели оттенок червонного золота, ты любил.... Сейчас мои виски поцеловал иней, мою любовь забрала осень. Я хожу по дому. Четыре стены, крыша, окна, чужие вещи, чужие мысли, чужая жизнь.... Кто же эта женщина, что смотрится в зеркало, собирается на работу по утрам и переключает каналы ночью? Кто она, та, что живет моей жизнью? Все слишком сложно и слишком просто, одновременно. Я потерялась. Все, что у меня было, я утратила по тем или иным причинам, мои мечты грубо растоптала жестокая реальность, мою надежду — мое дитя забрала болезнь, любовь стала жертвой благородства, за которое я давно уже себя проклинаю, силы покидают меня. Над головой лишь серое небо, так похожее на мою душу. С неба медленно опускаются кровавые слезы осени, я умираю, не имея права умереть. Когда-то давно ты учил меня верить. Ждать и верить. Я следовала этой простой мысли, но, знаешь, ни одна моя мечта так и не сбылась под Рождество. Еще одно Рождество со сказкой, рассказанной не мне. Я не имею права обвинять, не имею права жаловаться, мне ведь хорошо, я не одна — со мною всегда эти четыре стены, выходит, нас пятеро. Пятеро ценнейших собеседников в пустой темноте квартиры! Чужие мысли, чужая жизнь, разбитое счастье.... Кто ты, та, кого я вижу в зеркале? Кто может спасти меня от моих же проступков? Кто оправдает? Кто подаст руку, если я упаду.... Никто. Пора привыкать, девочка, надо смириться и жить дальше. Жить этой странной гонкой вперед, так непохожей на ту жизнь, что была у меня раньше... Жертва осталась без вознаграждения, сердце — без надежды, а я — без тебя, без себя и без нас. Знаешь, иногда мне кажется, что тишина меня понимает. Она выслушивает, не упрекая, не перебивая, не осуждая. Я схожу с ума, или уже сошла? Есть такие вещи, которые никому не расскажешь.... Я хожу по квартире и поливаю цветы, никакой шизофрении — просто милая беседа меня со мной. Фиалки фиолетовыми глазами смотрят на меня, они знают все. Всю боль, жгучее чувство вины, мои слезы в подушку, мое отчаяние.... Иногда ночью, когда лунный свет падает сквозь занавеску, фиалки серебрятся в его объятьях, и мне кажется, что я слышу тебя. Помнишь, «я всегда тебя чувствовала»? Так и есть. Что толку кричать в вакууме? Что толку ловить разлетевшихся птиц? Есть ли смысл в том, чтобы двигаться дальше.... Что будет со мной, если ты меня оставишь? Как бы я хотела.... Да и имею ли я на это право? Твоя песня, наша.... Помнишь? Она летела к небесам, в то время, как я оставалась на земле. Сейчас уже не осталось ничего, что было бы способно вернуть нам надежду и любовь. Я все так же разговариваю с цветами, я даже собаку не могу себе завести, ведь за ней надо ухаживать, а вдруг она заболеет? Я не выдержу еще одной потери. Худшего наказания нельзя и придумать! Ты рядом со мной, мой близкий и далекий, и я опять так нечаянно виновата. Мой-чужой мир разлетелся на осколки, заберите меня, слышите? Хотя, кому это я кричу? - Меня давно уже никто не слышит. Не оставляй меня, я не снесу этот крест, меня и так уже тысячу раз распинали. Смерть обнимет меня своей холодной рукой, туман окутает весь мир, осень горько усмехнется.... Я не в силах подняться, я поднимусь ради тебя! Что тебе снится в твоем вековом сне, прихожу ли я в твои ревностно хранимые мечты? Что будет со мной, если ты меня оставишь? Всего миг.... Как же я хочу, чтобы ты взял меня за руку, прошептал какой-нибудь утешительный бред, как ты умеешь, улыбнулся, вытер мои слезы, о, как же я скучаю! Неужели все так глупо исчезнет? Почему я продолжаю кричать в пустоту? Мои цветы увядают, я иду по улице, люди толкают меня — уставшую, обезумевшую, брошенную. Снова ночь, снова дорога ведет меня вперед. Я вновь и вновь пересказываю тебе новости, глажу по волосам. Их не тронуло время, они все еще чернее самой черной ночи, время не посмеет отнять тебя у меня! Я шепчу тебе на ухо какой-то бред, проверяю аппараты поддержания жизнедеятельности, сдерживаю слезы.... Ты ведь слышишь меня, я знаю, я чувствую! На нас рушится небо, мои крылья давно сгорели, раны не заживают, но я вновь и вновь встаю, не знаю,как долго еще смогу.... Наш рукотворный ад. Однажды ты подаришь мне фиалки, однажды мы вновь обретем право на свет. Я люблю тебя и, поэтому, я все еще живу чужой жизнью под чужим небом, и каждое утро просыпаюсь только для того, чтобы еще раз взять тебя за руку.***
- Я отравлена тобой, ты слышишь?! – кричала она в пустоту, прижимая к себе измятую подушку, сбросив на пол оказавшееся вдруг ненужным одеяло, и в отчаянии пряча лицо в ладони. Только ночь, только страх и прошлое, разбуженное щелчком выключателя. Тени сгущаются, старые мысли выползают из щелей и подобно Фуриям – мстительницам древних богов, вплетаются в сознание, заставляя утратить нить между реальностью. Отравлена, отравлена тобой! Полужизнь, полумысли, полуночь и только одиночество как всегда целостно. - Как мне жить дальше? Как может жить человек с половиной сердца? – крик достигает воспаленного ощущения реальности, а она лишь перекатывается на пустую половину кровати, и вновь прижимает к себе подушку, как будто она может успокоить….. Я вижу эти кадры как киноленту, старую разорванную киноленту, которая плавится и обжигает. Я чувствую себя героем фантастической саги, в мистику я не верил никогда, но жизнь показала, что чудеса существуют, хоть и очень страшной ценой мне далась эта наука. Кто сказал, что в жизни все просто? Каково это – присутствовать на собственных похоронах? Вокруг собрались люди: твои друзья и враги, слышен плач и лица искажены гримасой боли. Кто-то из них искренен, кто-то пришел просто «за компанию», да и тебе сейчас уже все равно… Льет дождь, противный осенний дождь. Люди кутаются в пальто, но тебе не холодно, тебе просто без-раз-лич-но. Когда-то давно один твой хороший друг сказал, что если на похоронах идет дождь, то само небо оплакивает умершего. Но даже если бы светило солнце – легче бы тебе не стало. Ты видишь их всех, осиротевших под холодными каплями, оставшихся без тебя. А еще – ты видишь свое тело, некогда дорогое и любимое, а теперь – лежащее восковым манекеном в деревянном ящике. И ты не понимаешь, почему плачут люди – ведь это не ты, уже не ты…. Ты стоишь рядом с телом, но они тебя не видят. А потом ты переносишься в место, которое звал домом. Твои вещи, неразобранный чемодан, пустые вешалки в шкафу, новая чашка, недочитанная книга, оставленная на самом интересном месте, недопитый кофе, нераспечатанные фотографии, пропущенный вызов на мобильном телефоне, несбывшиеся мечты, нереализованные стремления, твоя маленькая одинокая душа. Твое забытое имя… Нет, тебя будут помнить до тех пор, пока живы те люди, которым ты был дорог. Но, что ждет тебя там, за горизонтом, в лучшем или худшем мире? Ты не знаешь. И тебе страшно, страшно как никогда…. И не оттого, есть ли Рай или Ад, а оттого, что тебя больше нет, нет твоего «я» и ты уже не человек…. Сезоны привычно сменят друг друга, ветер за окном пошевелит вишню в цвету и подметет дорожку, запорошенную желтыми листьями. Все будет как прежде в этом жестоком и несправедливом мире, только в нем больше никогда не будет тебя…. В моем случае не было ни Рая, ни Ада, ни ужаса, ни холода, ни-че-го. Смерти не было! Кома – это не смерть, это вечный повторяющийся кошмар, когда ты висишь где-то в зазеркалье, все слышишь и чувствуешь, но ничего не можешь поделать. - Я отравлена тобой!!! – кричит Йохана и сплевывает кровь. Ей нельзя нервничать, слишком участились рецидивы, перед грозой всегда ноют старые шрамы. Она вдруг замирает, словно что-то услышав, и несколько секунд смотрит в темноту. Там стою я, вернее вишу в воздухе. Мне это снится каждую ночь, и я уже не понимаю, где реальность, а где грезы. Тяну к ней ладонь, силясь прикоснуться, но марево сна накрывает меня с головой. - Знаешь, ты мне снился сегодня! Казалось, что ты рядом, как раньше. Совсем как раньше…. У меня грипп, кашель с кровью, а мне некогда лечиться. Вот так. Ты занял мою жизнь, мои мысли и мои сны. Я отравлена тобой, любимый.***
Я опускаю глаза и натыкаюсь на стену сплошного тумана, ничего не различить: ни запахов, ни вкусов, ни ощущений. Мои руки проходят сквозь все, к чему бы я не предпринял попытки прикоснуться, все усилия что-то разглядеть заранее обречены на провал. Я понимаю, что смотрю откуда-то сверху, но не могу сообразить, что делать дальше. Есть только голос, который упорно продолжает звать, назойливой мухой жужжит в сознании, повторяя одно лишь слово: «Домой». Это куда, интересно? Куда-то, где тепло и спокойно, куда-то, где рождаются сны, и откуда нет возврата. Мне кажется, что я нахожусь внутри водяного матраса, в котором тонут все звуки. Я слышу если не все, то очень многое, меня же не слышит никто. Вокруг только вакуум, какая-то странная серость и ощущение огромной пустоты. Голос продолжает звать, но я отворачиваюсь, каким-то образом я понимаю, что сам должен согласиться последовать за ним. Как я могу, если даже не пойму, кто меня зовет: мужчина или женщина? Бесполое и бесплотное существо. Мне нечего делать там, где меня, как говорит голос, ждут родные. Родные ждут меня дома! Вот так. В бесполезной попытке сесть на кровать я впадаю в отчаяние. Если это сон, то очень странный и пугающий, но результатом каждого сновидения является пробуждение, значит, мне все еще есть на что надеяться. Я чувствую боль. Электрические импульсы пронзают меня как иголки, что-то горячее вонзается в кожу, парализует, отрезвляет. Боль! Почему-то вспоминается старая киношная истина: «Если чувствуешь боль, значит, ты еще жив», а жив ли? И вновь на помощь приходит интуиция, подсказав, что это не я мысленно агонизирую, я всего лишь ощущаю страдания Йоханы, ментальные страдания, который бьют не хуже физических. Если бы я умер, то мы бы встретились наверху, мне всегда так казалось, но я жив, следовательно – она тоже жива! Но как? Я делаю попытку получше рассмотреть то, что происходит в этом полусне, но меня прерывают новые волны боли. Я хватаюсь руками за голову, стремясь как можно скорее прогнать очередную ослепляющую вспышку, но мне ничего не удается. Я ощущаю ее боль ежесекундно, мы связаны всем: желаниями, снами, муками. Она плачет, моя бедная брошенная любовь. Это я тоже слышу. Она каждый вечер пересказывает мне свои нехитрые новости, почему-то просит простить, а еще – упорно твердит о том, что боится. Чего боится? Я не могу понять. Назойливый голос выдергивает меня из хрупкого облака ее мыслей и продолжает тянуть вверх. Я сопротивляюсь, я знаю, что пока Йохана рядом голосу меня не победить. Боже, как же все странно! Нет больше сил слышать, как ей плохо, так хочется прикоснуться к ней, обнять, посмотреть в глаза, спросить, наконец, что с нами произошло, но я не могу…. Слезы, боль и отчаяние – вот всё, что я чувствую каждую секунду длиной в вечность.***
Я захожу в ванную комнату, от всей души грохнув дверью о стенку, и облокачиваюсь на раковину. Я валюсь с ног от усталости, но дома мне делать нечего, потому я хватаю любую работу, записываю и переписываю диагнозы в медицинские карточки, пятый раз за прошедшие два часа делаю обход, поливаю больничный фикус, допиваю остывший чай. Нет больше сил. Сегодня к нам нагрянули проверяющие, знали ли бы они, чего мне стоило держать перед ними лицо и уводить окольными путями от одной-единственной персональной палаты! Коллеги успокаивают, говорят, что никто ни к чему не подкопается, а я продолжаю бороться с приступами паранойи. Три года назад меня, как ведущего хирурга и главного специалиста клиники, командировали в Финляндию на помощь коллегам. Раз в несколько лет мы ездили по Европе и крепили дружбу народов, заодно обменивались опытом. Я пару раз вела курсы повышения квалификации и была слушателем на них же, с финнами мы особенно тепло дружили, и не только потому, что я сама была родом из северной страны. В Хельсинки нас ждали и сразу же перешли к делу: местный хирург валялся с гриппом вот уже третий день, а операция задержек не прощала, и тут под руку коллегам так кстати подвернулась я – Йохана Готвальд – заведующая клиникой святой Элизы в Дрездене. Дело в том, что к друзьям поступила пациентка с какой-то сложной формой почечнокаменной болезни, ей срочно требовалась трансплантация, и все уже с ног сбились в поисках донора. Да.… Итак, на меня натянули медицинский халат и торжественно вручили ее медицинскую карту. Помнится, я чуть чаем не подавилась, когда прочла фамилию и инициалы: Мери Криста Холопайнен. Вот так дела…. Естественно мне сразу же расхотелось помогать кому бы то ни было, но клятва Гиппократа есть клятва Гиппократа, и против долга не пойдешь, как говаривал папа Генрих. На десять часов вечера была назначена операция, мне коротко сообщили, что нашелся донор и разбежались по вечерним обходам. Я прошептала молитву, что-то не давало мне покоя, я никак не могла определить причину нарастающей паники. Туомаса в операционную не пустят, я буду в маске, так в чем же дело? Все мои счеты с ним должны остаться за пределами клиники, сейчас гораздо важнее было сохранить здоровье…. соперницы. Часы пробили десять, все засуетились вокруг меня, ассистенты готовили инструменты, надевали перчатки, маски и так далее, карточку донора мне показать не удосужились, сообщив лишь, что у него четвертая группа крови, резус-фактор отрицательный. Сердце глухо ухнуло вниз, но волноваться не было времени – пациента ввезли в операционную, и мне пришлось схватиться за стоящего рядом анестезиолога: на стол передо мной положили Туомаса, а привилегию умереть прямо здесь и сейчас у меня забрали. Вот так донор! Я долго смотрела в его глаза, стараясь утихомирить вопящую изнутри панику, и только потом поняла, какую роковую ошибку я совершила, когда отвлеклась. У Туомаса больное сердце, ему противопоказан наркоз. Тапио, наш анестезиолог, об этом не знал…. Когда мы запустили сердце, легче мне не стало: Туомас впал в глубокую кому, в которой и находился вот уже три года. Естественно, ни о какой трансплантации не могло быть и речи, в ту же ночь на смерть разбился один байкер, и его почка досталась везучей госпоже Холопайнен. Позже мне рассказывали финские коллеги, что Мери, на которую после выписки из больницы обрушилась ненависть всея Суоми, предприняла попытку суицида. Ее, истекающую кровью, нашел Тони и доставил в больницу, в банке крови была только одна четвертая отрицательная…. Следовательно, Туомас внес свою лепту в спасение жены, в ее венах текла его кровь. Моя с Тапио роковая ошибка грозила нам тюрьмой, финны упорно повторяли, что я ни в чем не виновата. Совесть твердила, что это не так. Если бы я не поддалась желанию еще немного на него посмотреть, если бы потребовала у коллег медицинскую карту, если бы, если бы…. Что толку теперь говорить, когда он лежит как кукла в этой палате, скрытой от всех, и я трясусь над аппаратами, боясь чего-нибудь вновь не напортачить? Что толку переживать, если я не могу так жить дальше? Страх и отчаяние доконали меня, почва уходила из-под ног, а все несчастья мира вновь обрушились на мою рыжую голову. Какой сарказм, Боже, какой сарказм! Фридрих без спросу входит в ванную. Мне неудобно перед ним, как и всегда бывает перед человеком, который в тебя безумно влюблен. Была бы я сейчас его женой, нянчила бы карапузов и горя не знала, так нет же – одной осенней ночи угодно было все перевернуть! - Йохана, пойдем куда-нибудь? Сегодня же пятница. - Нет-нет, я не могу, у меня отчеты, карточки, фрау Мюллер просила почитать ей новости…. - Читать новости – это обязанность сиделки, Ханна, а ты – главврач. - Сколько раз тебе повторять: не называй меня Ханной! – устало огрызаюсь я. - Ну, конечно! А я-то дурак еще на что-то надеялся! Ты сейчас побежишь к своему коматознику, который придет в себя, укатит в Финляндию к семье и никогда больше о тебе не вспомнит! Это ведь он называл тебя Ханной, конечно, как же я мог забыть?! - Пошел вон и не смей больше ко мне приближаться – процеживаю я и с гордо поднятой головой выхожу из ванной. В коридоре я резким движением срываю с вешалки пальто и вылетаю на улицу, чтобы скрыться в потоках машин и людей, чтобы хоть на секунду забыть…. Забыть о том, кто больше никогда не назовет меня Ханни.***
На город медленно опускается ночь, забрав его, словно котенка, в свои теплые объятия. Он жмется к ней, испуганно моргая глазенками, тычется мокрым носом в ласковую ладонь, засыпает, все еще дрожа... загораются огни и неоновые рекламные вывески магазинов заманивают к себе клиентов, люди спешат внутрь — отдохнуть, поужинать, погреться. Спешат домой.... Мой дом здесь, он отражается в небольшом окне, закрытом симпатичной желтой занавеской. Мой дом и мой мир рядом с тобой, где бы ты ни был. Я скрещиваю руки на груди и долго смотрю на потемневшие окна большого красивого здания, с элементами позднего барокко, кто бы мог подумать, что больница может быть такой красивой? Кто бы мог подумать.... Мимо пробегают люди, проезжают машины, на небе загораются звезды... Всю жизнь все только и делают, что спешат по неотложным делам, мы бежим вперед, забывая оглянуться, забывая сказать о самом главном. Мы забыли, что значит-чувствовать, забыли, что значит жить! Вечером я была почти уверена в том, что мне нужен отдых, что мне необходимо просто поспать и не думать ни о чем, но как я могу? You'll be here even tomorrow, won't you? Знаешь, чего я боюсь больше всего? Прийти утром к тебе и увидеть кровать, накрытую белым покрывалом.... Слишком тяжело нести груз неразрешимых проблем, но, если ты сделал кому-то зло, пусть даже не нарочно, то будь готов сражаться до конца. Я виновата, мой дорогой, нечаянно виновата, ведь я приношу тебе одни лишь неприятности. Я не знаю как жить дальше, как заставить себя просто заснуть. Тенью брожу по улицам, терпеливо дожидаясь первой маршрутки, когда можно будет вскочить в нее и приехать к тебе. Приехать, чтобы все так же переживать, все так же держать тебя за руку и молить всех святых, чтобы ты услышал меня. Царство немой и глухой жизни отняло тебя у меня, меня саму заковали в цепи, которые я не в силах разорвать. Кто будет заканчивать мои предложения и понимать меня с полувзгляда, кто соберет меня по кусочкам, если я уже окончательно разбита? Больница и ты — такой близкий и далекий одновременно. Ты не слышишь, не видишь, не ощущаешь.... Я нахожусь рядом, я в сознании, но я тоже ничего не чувствую, я живу на автомате, ведомая призрачной надеждой на то, что когда-нибудь.... You'll be here even tomorrow, won't you? Люди бегут мимо, шарахаются от меня.... я похожа на тень. Тень из прошлого, которая растает с первыми лучами солнца. Так неожиданно пошел дождь, но ему никогда не уменьшить мою боль, да и сказки всё.... Я устала сражаться с целым миром, но я готова и на большие испытания, если это поможет тебе возвратиться. До рассвета еще так далеко.... Я бегу обратно, я спешу к тебе в больницу. Я не могу без тебя. Ты — моя боль, огонь, что сжигает изнутри, надежда, которая сгорает от этого огня, ты — моя жизнь и моя смерть, я внутри тебя, внутри этой боли. Я вбегаю в палату, желтая занавеска приветливо колышется на ветру. Я падаю у кровати, прижимаю к губам твою ладонь.... Я плачу. Впервые за столько лет я даю волю слезам, даю себе право на эту непростительную слабость. Та сила, что возвращает птиц обратно домой, то волшебство, благодаря которому расцветают розы, толкнуло сегодня меня к тебе. Не уходи, не бросай меня... Мой крик разрывает ночную тьму. Я еще так много не сказала... Твоя рука на мгновение сжимает мою ладонь. I'll be here even tomorrow.... Люблю.... Ты — мой бесконечный сон, мне нет нужды просыпаться...