I keep crying baby, baby please
Мобильник тихо звенит в правом кармане старых джинс, но брать трубку что-то совсем не хочется. На мгновение я думаю, что взять все-таки стоит, ведь это может быть важно; возможно, что именно сейчас я кому-то нужен; мысль быстро улетучивается. Быть нужным кому-то - еще одна часть моей жизни, которую я сторонюсь. Иметь на себе тяжелый груз заботы слишком скучно и совершенно ненужно для меня, если учесть, что одного промаха я надышался на всю мою жизнь. И все свои следующие жизни тоже.***
— Как тебя зовут? — спрашивает молодая девушка, оглядывая меня с ног до головы. — Я ведь имею полное право не отвечать, да? — отвечаю вопросом на вопрос, но не грубо, как вполне мог бы; скорее, открыто флиртуя. — Но тогда ты не узнаешь, как зовут меня. — Я буду винить себя всю оставшуюся жизнь, если упущу такую возможность. Непонятно, кто кого тогда сразил. Я — ее со своей шикарной улыбкой, или она — меня всем своим существованием.***
Прокручиваю прошлое быстро, но болезненно морщусь каждый раз, когда дело доходит до наших невинных поцелуев; и не невинных; и не просто поцелуев. Да что уж там, морщусь при одном упоминании о тебе; слишком прекрасный сон, очнувшись от которого, я больше никогда не захочу жить дальше. В этом сне ты — несносная рыжеволосая принцесса, а я прекрасный во всем твоем олицетворении принц. В этом сне я выгляжу счастливым, а ты не уходишь, оставляя меня один на один со всем этим дерьмом.***
— Это делается не так, — говорит она и улыбается. — Ты всё делаешь неправильно. Потом она нагло забирает телефон из моих рук и фотографирует нас. На фото мое лицо наполовину отрезано, а сама она как-то слишком приближена; я начинаю громко смеяться. — Это ты сейчас тренировалась или показывала мастер-класс? Наш второй кадр выглядит намного лучше, чем первый. Оглядываясь назад, я думаю о том, что, если бы у нас и сейчас был второй кадр, то мы могли бы быть счастливыми.***
I look around but it's you I can't replace.*
Я звонил тебе, я писал тебе, я узнавал у твоих друзей и родителей, но все они лишь отрицательно качали головой. Конечно же они знали, где ты и как ты, но ты ведь не позволила им сказать. Ты не позволила им уберечь меня от еще большей боли, а я тем временем задыхался от ненависти и нехватки тебя одновременно. Я пытался убедить себя, что ненавижу тебя, что ты была лишь очередной моей ошибкой, которую я забуду через неделю, что не ты причина моих слез и уж тем более — не ты виновата в шрамах на моих руках.***
"Здравствуй, Фэш, Сегодня 16 марта; имеет ли смысл писать год? Я просто боюсь сказать тебе в лицо и боюсь твоей реакции, поэтому пишу посреди ночи, когда ты сам уже крепко спишь. Утром, когда ты проснешься, я уже сяду на поезд и уеду, потому что так надо. Не стоит мне звонить или писать, я уже сменила номер. Помимо всего прочего я боюсь оставлять тебя одного, потому что ты глупый и практически беспомощный, но навсегда запомни, что продукты в твоем холодильнике не вечны и если не закончатся, то хотя бы испортятся к концу месяца; а потому прошу тебя хоть иногда выходить на улицу и вдыхать полной грудью, а потом идти в ближайший магазин и закупаться на месяц вперед. Береги себя, не кури много и не стой на балконе больше пятнадцати минут, иначе простынешь. Не теряйся, Василиса."
***
С каждой твоей фальшивой улыбкой умирает чья-то душа. Например, моя.***
Василиса боялась признаться в том, что вынуждена выйти замуж за некого Марка Ляхтича, и что этот брак ей навязал отец еще до того, как Огневой исполнилось восемнадцать, а потому уехала, оставив глупого и несносного Драгоция на самого себя. Фэш не знал, что улыбка Василисы — единственное, что осталось настоящим.