Возвращая жизнь

      – Вы должны захотеть жить, Рой!       Молодой русоволосый мужчина в инвалидной коляске лишь покачал головой в ответ на эмоциональные увещевания стоявшего напротив него доктора, а после бросил взгляд в сторону стекла, за которым на операционном столе, освещенная мутновато-желтым светом ламп, лежала бледная девочка с обмотанной бинтами головой.       ...– Я не хочу выздоравливать.       Изумление, охватившее Роя в тот момент, когда маленькая разбойница нагло запрыгнула на его кровать и сделала это неожиданное заявление, было столь сильным, что он на несколько секунд потерял дар речи, переваривая эти странные слова, сказанные с диким акцентом.       – Что? – наконец выдавил он, уставившись в ясные серые глаза, полускрытые за незамысловатой маской, вырезанной из газетного листа.       – Я хочу остаться здесь, с тобой, – открыто и честно выпалил ребенок, устраиваясь поудобнее на постели больного. Признание заставило Роя тяжело вздохнуть и устало отвести взгляд от кристально чистых и наивных детских глаз, с ожиданием уставившихся на него. И на несколько мгновений совесть в нём подняла голову, надеясь образумить вконец отчаявшегося хозяина. Но злополучный ключ от тумбочки соседа по палате едкой металлической прохладой напоминал о себе под рубашкой, отрезвлял и придавал решимости...       Виски обжигающей волной прошел по пищеводу и рухнул в желудок. Стрелки часов, висящих на стене, давно перевалили за полночь, но Рою позволили побыть с девчушкой, и мужчина ждал и одновременно боялся того момента, когда она придет в себя.       ...– Знаете, Рой, за свою практику я встречал и куда более сложные случаи, чем ваш. Вы не имеете права отчаиваться, пока у вас остается надежда! Предстоит еще одна операция, после которой, я уверен, вы сможете встать на ноги и...       – Хватит, доктор. Я предпочитаю не тешить себя ложными надеждами, – горечь в глубоком голосе Роя смогла бы до краев наполнить собой, наверное, самый большой океан.       Доктор Уитакер удрученно покачал головой, сердцем чувствуя, что теряет своего пациента. Рой Уокер всем своим видом, каждым словом и поступком напоминал мученика, обреченного влачить жалкое существование калеки. Молодой, живой и жизнерадостный парень, коим Рой был до страшной трагедии на съемках, угасал на глазах докторов, друзей... даже в своих собственных.       Врач не мог осуждать его за нежелание жить. Судьба удар за ударом обрушивала на Роя свой безжалостный молот, и тут все зависело лишь от самого человека, его силы воли и любви к жизни. Уокер сдавался без боя, ломался и прогибался под судьбу так безропотно, что его хотелось схватить за ворот больничной рубашки и встряхнуть как следует. Брезгливо глянув на бутылку виски в его подрагивавших от волнения руках, Уитакер хотел было устроить пациенту выволочку за несоблюдение назначений, но, ещё раз взглянув на поникшие плечи и усталое лицо Роя, передумал.       – Вы использовали наивность и доверчивость ребенка в своих корыстных целях, мистер Уокер. Когда вы просили её принести вам морфий, вы подумали, что будет чувствовать девочка, если ваш план сработает?       Рой, оторвавшись от бессмысленного созерцания края белого халата перед собой, поднял на доктора красивое лицо. Губы мужчины подрагивали, но он не смог вымолвить ни слова вслух, потому что в собственных мыслях ему было страшно признаваться даже самому себе.       Уитакер не стал настаивать. Раскаяние витало вокруг Роя тяжелой аурой, пригибало его земле, давало еще один повод ненавидеть самого себя.       – Можно, я побуду с ней, доктор? – без надежды на согласие, тихо выдохнул мужчина.       – Если пообещаете больше не использовать её доверие, Рой.       – Обещаю, – в этот раз Уокер взглянул на доктора так, что в его взгляде тот впервые увидел былую твердость, свойственную характеру Роя, о которой он был наслышан от его друзей, навещавших его. Подобно им, врач недоумевал, как стойкость и внутренняя сила испарились из него.       – Знаете, – уже стоя на пороге, остановил Уитакер пациента, – иногда, после всех испытаний, судьба дает человеку второй шанс. Правду говорят, никому не дается сверх того, что он может вынести. Если на вашу долю выпало все это, Рой, значит, Бог верит в вас и в то, что вам по плечу эти испытания.       – Он сам сказал вам это? - саркастически и немного грубовато усмехнулся Уокер и добавил: – Глупо верить в пустое место, доктор.       – Верит. Иначе он не послал бы к вам своего ангела, – спокойно и уверенно закончил Уитакер и вышел, тихонько притворив дверь...       Ангел повернул голову, замотанную в желтоватые в свете ламп бинты, и улыбнулся своей беззубой, но открытой и искренней улыбкой, радуясь присутствию друга в этом жутком месте. Рой не мог не улыбнуться в ответ, даже не пряча глаз, покрасневших от слёз. Он знал, каким жалким выглядит сейчас. Хотя в глазах Александрии он никогда не увидит ни толики осуждения – она еще ребенок и не до конца понимает все - смотреть в чистоту кристальных озер ему было невыносимо тяжело, словно там, в глубине, он видел отражение всех своих грехов.       Пропащий калека с исковерканной судьбой и искалеченным телом, Рой твердо считал, что его жизнь кончена и он решительно никому не нужен. Ни в кино – кому, в самом деле, нужен беспомощный инвалид на коляске там, на съемочной площадке? Ни друзьям – ни к чему в компании морально раздавленный парень с абсолютно погасшей искрой внутри, пожаром которой он раньше зажигал окружающих. Ни любимой, которая так быстро променяла его на кинозвезду – здорового и отлично зарабатывающего Синклера, перспективы на будущее у которого разительно отличались от убогих надежд Уокера, отныне простиравшихся не далее робких надежд на то, чтоб хотя бы снова обрести способность ходить.       ...– Хочешь спасти мою душу?       Беззубая улыбка в ответ, и теплые лучики смеха в добрых детских глазах на несколько мгновений согрели Роя куда сильнее, чем жаркое калифорнийское солнце.       – Что?       – Облатка, что ты мне дала, спасает душу. Хочешь спасти мою душу?..       А разве ещё есть, что спасать?       Никому не нужен. Кроме ангела по имени Александрия, глядящей все с той же надеждой в подернутые мутной пеленой слез глаза Роя. И эта терпкая, насыщенная зелень растворялась в сером осеннем небе, дававшем ему надежду на прощение. Если не Александрией, то дай Бог ему быть прощённым самим собой.       – Я упала снова, – шмыгнув носом, пролепетал ребенок.       – Я слышал. Все об этом слышали. Ты знаменитость.       Александрия улыбнулась, обнажив широкую прореху в зубах, и с тревогой робко спросила:       – Они сердятся на меня?       – Да, – дрожащими губами выдохнул Рой, – но не на тебя.       На тебя невозможно сердиться, ангел.       Он едва заметно покачал головой, вслушиваясь в детский лепет, и думал про себя, насколько низко пал и как это недостойно с его стороны. Ведь именно таким его видит Александрия и принимает его таким – сломленным, разбитым во всех смыслах этого слова, безмерно уставшим от своих бед и боли. Вера в детских глазах не подтаяла на ни йоту, но Рой чувствовал, что не стоит даже сотой её доли.       – Я никому не выдала наш секрет. Даже когда меня пытали иголками.       Зеленое море его глаз выплеснуло пару скатившихся по щекам слезинок, и Рой чуть запрокинул голову и закусил губу, сдерживая рыдание. Осознание собственной никчемности холодило все внутри, делая мир вокруг тусклым, бесцветным и бездушным. Единственной яркой ниточкой в него неуловимо даже для самого Уокера вплелась неунывающая малышка с двумя темными косичками и озорным блеском живых серых глаз.       – Что было дальше? – робко спросила девочка, разглядывая заплаканное лицо мужчины.       – Нечего рассказывать, – уверяя скорее сам себя, ответил Рой. Зря он начал все это, безобидную игру, сказку, постепенно обретавшую все больше от жизни каждого из них.       – Ты обещал... - со слезами в голосе упрекнул его ребенок, но Рой, чуть подавшись вперед и покачав головой, прервал её: – Я рассказывал тебе истории, а ты должна была делать то, о чем я просил. Я был...       Всхлипнув, Уокер приложился к виски, ощущая, как злые слезы продолжают катиться по щекам. Чего было больше - жалости или ненависти к самому себе – Рой не знал. Он слишком часто жалел самого себя в последнее время, не замечая, как своим горем плавно отравляет судьбы других, сам не желал понимать, как тяжело было девочке, когда она в первый раз столкнулась со смертью.       ...– Рой, ты жив! Я видела, как санитары увезли на каталке тело... санитар сказал мне "Кыш!"...       Он слушал вполуха детский лепет, пытаясь сесть на кровати.       – Я принесу еще пилюли, если нужно, только не умирай...       Сунув на язык небрежно просыпанную вечером на постель пилюлю, Рой позволил дикой ярости затопить сознание.       – Сахар, – зло прошептал он, протягивая руку к занавеске. – Ему дают сахар...       Рок? Судьба? Скорее, её насмешка.       Он так страстно жаждал умереть, но всякий раз получал подножку от этой самой пресловутой судьбы. Второй раз она отказала ему, обрекая на мучения в пропитанной вонью лекарств палате, оставляя один на один с горечью его трагедии и одиночества, которое он не мог принять.       Добрый и светлый человек в душе, Рой не желал понимать жестокость мира, выбросившего его на задворки жизни. Нет, он вполне способен был смириться со своим бедственным положением, даже если бы ему сразу сказали, что он уже никогда не сможет ходить. Он мог бы принять и понять это, пережить и найти в себе силы идти дальше. Но... Только если бы это было кому-то нужно. Но единственный и любимый свет его жизни покинул его, его милая Элис, ради которой он рискнул пойти на этот сумасбродный трюк, пытаясь доказать всем, что способен на большее. Она ушла, даже не соизволив лично прийти к нему и объясниться. Просто закрылась от него, испугавшись трудностей, которые сулила связь с калекой.       Рой не хотел становиться обузой, телегой, которую до старости будут тянуть на себе все родные, потому что бросить – не бросишь, как бы эта телега ни скрипела и ни заслуживала того.       – Пусть другие расскажут. У моей истории не может быть счастливого конца.       Рой смахнул слезы и сжал пальцами переносицу.       – Ну пожалуйста, расскажи.       Не плачь, ангел. Не вини меня в том, что даже для моих героев нет счастья в нашей с тобой сказке. Нет и не будет, как и у меня.       Потому что в борьбе нет смысла.       – Почему ты всех убиваешь? Почему у тебя все умирают? – заплакала малышка, после того, как последний из соратников сорвался с крепостной стены.       – Это моя история, – вытирая безудержные слезы, ответил Уокер.       – И моя тоже!       Нет, ангел, нет! Ты не заслуживаешь этой боли. Ты поймешь, когда подрастешь, поймешь всё, что я хотел тебе сказать. Пусть я низко пал, но у меня нет сил и мне не нужно спасение. Только отчего же мне никак не дают уйти?       Судьба, неужели тебе так приятно играть с моей разбитой жизнью? Сначала давать надежду на забвение, а потом, смеясь, забирать её и улыбаться мне беззубой улыбкой Александрии?       – Не надо его убивать! Я принесу, я украду пилюли если нужно!       – Ему конец, потому что разбойник в маске неудачник! Он и не думал клясться! Пустышка, лжец и неудачник. Он скрестил пальцы... Он умрет.       Он тонул. Не сопротивляясь, не пытаясь нанести ответный удар тем, кто не верил в него, тонул, сам того желая, но отчетливо ощущал боль ребенка, который неосознанно и волей случая до сих пор удерживал его на Земле.       – В его жизни нет смысла, – отчаянно выдал свой главный аргумент Рой.       – А его дочь? – всхлипы Александрии жесткими ударами клинка проходились по сердцу, но он ничего не мог с собой поделать. Лучше остановить игру, пока еще можно.       – Он ей вовсе не отец!       – Она любит его! – честно и нисколько не раздумывая, пролепетала девочка и заплакала еще сильней.       – Переживет... Она ребенок.       Тепло, разлившееся в душе, растапливало ледяное основание стены, которую за бесконечные дни лежания на койке Рой выстроил вокруг себя. Не помышляя ни о чём, кроме смерти, он закрылся ото всех, воспринимая обнадеживающие слова за проявление жалости к себе окружающих, которые не хотят ему говорить горькую правду. А может, врачи правы и он встанет? Может... только зачем?       – Я не хочу, чтобы ты умирал!       Все понимает. Ангел прекрасно все понимает.       – Не убивай его! – плача, умоляла девочка.       Содрогаясь от рыданий, Рой чувствовал, как непоколебимость его решения начинала трещать по швам. Он не мог вынести её слёз и её веры. Не мог подвести едва обретенные детские мечты и надежды. Не мог взять и умереть вот так, сдавшись и оставив её на произвол судьбы.       И сказка, одна на двоих, замерла, впитывая кровь и слёзы тех, кто волей судьбы оказался её героями. Замерло, кажется, даже время вокруг них, и Рой понимал, что ему нужно принять решение. И он не мог бремя своего горя свалить на плечи хрупкого ребенка, которому до конца жизни придется тащить его на себе, вспоминая столь трагично закончившуюся дружбу.       – Пусть он живет, – её искренние слёзы и боль в детских глазах словно вытравливали его собственные терзания из души.       И в этой боли к нему, наконец, пришло осознание: ему есть, ради кого возвращаться к жизни.       – Не убивай его.       Уокер смог лишь кивнуть, успокаивая малышку, и со стоном уткнуться лицом в её постель, глуша собственные тихие рыдания.       – Обещаешь? И не скрещивай пальцы!       Проглотив ком в горле, Рой выпрямился и твердо сказал:       – Обещаю.       – Покажи руки, – потребовала девочка.       – Видишь? – решительно показал ей Рой кисти рук. И понял, что отныне не сможет подвести её.       И их сказка неожиданно обрела новый смысл, подпитанная окрепшей в душе Роя уверенностью. Прежняя сила его духа медленно, но всё же возвращалась к нему, расставляя точки над "i" и позволяя осмыслить новые жизненные приоритеты. Он дал слово своему ангелу, а значит не может подвести её и детскую веру в него.       Он сделает все. Перешагнет через любые препятствия – именно перешагнет. Восставший дух потребовал перестать жалеть себя и поверить в слова врача.       Вы все хотели, чтобы я захотел жить? Я хочу. Прости меня, Александрия, прости за все, через что тебе пришлось пройти.       Забавно, как измятый листочек с никому непонятными кракозябрами вместо букв, именуемый запиской и нечаянно влетевший в окно его палаты, смог изменить его жизнь. Связать вместе две души – детскую, добрую, едва начинавшую жить, но уже вкусившую простую физическую боль из-за собственной неосторожности, - и душу, отчаянно желавшую от этой жизни избавиться. Они нашли спасение друг в друге. Александрия – от скуки, которая терзала неусидчивую детскую натуру в стенах больницы. Рой Уокер – от собственного отчаяния, из-за которого он причинял душевную боль не только себе, и от собственной, осознанно выбранной им участи.       Так ненавязчиво, но раз за разом судьба намекала ему, что ещё не пришло его время, раз за разом сводя на нет все его попытки самоубийства.       – Мы с тобой странная парочка.       Александрия счастливо улыбнулась ему, а он и сам не заметил, как перестал плакать - стоило лишь понять, что на грани отчаяния и усталости ему была послана та, ради которой ему впервые за последнее время захотелось жить.       Ведь даже если Господь создал нас самих без нашего участия, то спасти нас без нас самих не получится даже у него*.