Слова надежды

Нет, это было даже не ощущение одиночества, перемешанное с чувством ненужности. Всё было намного хуже. Странное переживание того, что ты картонный герой, которым за ниточки управляют те, кто должен о тебе заботиться. Ты должен прятать слезы. Да, тебе больно, но это боль является нелепой и надуманной в чужих глазах.       — Прекрати! Ты позоришь нас! И он вздрагивал словно от пощечины при звуке этих слов. Казалось, что в Святом городе каждый знает, кем же он является на самом деле. Почему именно его всё так ранит? И часто не слова, а взгляд заставляли его внутренне сжаться, предчувствуя беду. Такая великая честь быть главой Священной Империи, оплота веры и настоящих ценностей, преградой на пути зла, распространяемого с Востока. Сколько раз хотелось сказать им: «Пожалуйста, прекратите кричать!», но он не решался это сделать. И никакой он не Папа, а просто Агнец Божий, уготовленный на заклание. Череда мыслей, которые не давали ему спать. Чувства, которые нельзя выразить потому, что рядом либо Франческо, либо Катерина. Вряд ли кто-то в Ватикане мог догадаться о том, что, глядя на фрески с муками грешников в преисподней, Папа Алессандро сочувствует этим несчастным потому, что знает, как им больно. И даже немного завидует им, прекрасно понимая, что боль физическая — ничто в сравнении с адом ежедневных духовных страданий. И ведь заяви он подобное, оба кардинала сказали бы, что он слишком юн и неразумен, чтобы рассуждать о таких вещах. Бед и тягот он не знает, и трапезы его проходят в богатом изукрашенном зале. «И повтори еще раз, что ты ничтожество!»       — Они желают мне добра, но я слишком глуп, чтобы это понять и оценить, — прошептал он, опираясь на столбик беседки, увитой зеленым плющом. Хотелось убежать куда-нибудь в тишину и безмятежность, туда, где можно было бы быть просто юным Алессандро, а не Его Святейшеством. Напрасные мечты! Он развернулся, чтобы отправиться к себе в апартаменты и …практически уперся носом в эту высокую фигуру. Инквизитор смотрел на него сверху вниз, но при этом у Алессандро не возникло привычного чувства самоуничижения. Тут мужчина упал перед ним на колени, отчего Глава Ватикана опять испытал неловкость, ведь он вообще-то тяжело переживал подобные знаки почтения в свой адрес, хоть и не показывал этого, боясь рассердить родственников.       — Ваше Святейшество, простите меня, ведь я решил, что сюда в эту беседку пробрался какой-то посторонний мальчишка. «Но я и есть мальчишка», — хотел ответить он, — «Вы не очень-то ошиблись в этом плане».       — Встаньте, — привычные слова сами слетели с губ. — Простите, но я не могу вспомнить ваше имя.       — Пётр Орсини, глава Бюро Инквизиции. Алессандро зажмурился. Нельзя забывать имена руководящих чинов Ватикана, но что делать, если ты сам редко с кем-либо общаешься лично и потому вполне способен проявить такую некрасивую оплошность в отношении служителей Божьей Церкви.       — Простите, у меня приступ рассеянности, — признался он инквизитору. — Я вас узнал, но… совершенно забыл ваше имя. Это… это ужасно… Я это признаю.       — Ничего страшного, — улыбнулся брат Пётр, — главное, чтобы в своих молитвах Вы о нас не забывали.       — Молитвах?       — Ведь Вы понтифик, — напомнил ему мужчина. — Каждый день мы идем сражаться за вас. Убивая разных тварей, мы делаем это во славу Господа нашего, но именно Вы — наместник Бога на земле. И тут Алессандро весь сжался, словно воробей, увидевший голодную кошку. Просидев в садовой беседке около часа, он не плакал, а просто размышлял о своей судьбе, но сейчас слезы стали подступать к глазам. Его словно полосовало на части. Вот он, мальчишка, почти что приравнен к Христу в глазах этого отважного рыцаря, но он не знает…       — Если Вы все же запомните моё имя, я буду вам благодарен, — суровый голос Орсини вдруг наполнился теплотой. — Мне бы хотелось, чтобы для Вас я был бы не просто безымянным воином Церкви. Ведь я знаю, что только Вы можете отмолить все мои грехи.       — Я… — Папа ощутил, как по щекам заструились слёзы, от которых ему внезапно стало легко. — Я обязательно упомяну вас в вечерних молитвах. Обещаю!       — Не плачьте, — в голосе брата Пётра не было осуждения, к которому так привык юный понтифик, — на ваших плечах тяжелое бремя ответственности, но я знаю, что Бог никогда не дает людям нести тяготы больше положенных. Именно Его воля была на то, что бы Вы стали Главой Ватикана. А Бог не ошибается.       — Я постараюсь, — Алессандро вытер слезы рукавом, понимая, что ему очень хотелось бы рассказать этому человеку всё то, что уже давно сдавливает его душу, словно тисками, но вместо этого он лишь тихо прошептал: — Спасибо! Было не важно, услышит инквизитор слова благодарности или нет. Было бы даже лучше, если бы Орсини ничего не расслышал. Брат Пётр еще некоторое время в полном одиночестве стоял возле беседки. На секунду ему показалось, что он заглянул в совсем другой мир. Мир, в котором первые уже давно стали последними. И от этого понимания ему было почему-то очень не по себе. Теперь он будет периодически спрашивать себя, в какой же из вселенных он находится. В той, которая выстраивалась из постулатов и крови убитых мафусаилов, или той, где простое человеческое слово может стать храмом надежды.