Принц и лебедь

МИДГАРД. НИНА. Ногу свело судорогой. Словно в мышцу вставили раскаленный докрасна металлический штырь, и резко повернули вокруг оси. Нина вскрикнула и упала, как подкошенная, на пол. В самое последнее мгновение перед падением она успела услышать хруст. Нина, как могла, села на полу, и быстро развязала ленту, стягивающую лодыжку. Сняла пуант. Приподняла силиконовую подкладку. Ноготь на большом пальце безобразно треснул, в трещине выступала кровь и красная кожа. Нина едва не заплакала, так жутко это выглядело. Она принялась растирать сведенную судорогой ногу, чтобы можно было встать и пойти в ванную за аптечкой. Ноготь нужно обработать. Судорога – для балерины вещь привычная, как, впрочем, и сломанные ногти. АСГАРД. ЛОКИ. - Пора бы и тебе подобрать невесту, Локи, - ласково говорила Фригг, держа своего младшего принца за руку. – Помолвка Тора и Сиф состоится через два месяца, вот бы было хорошо, если б мы успели найти невесту и тебе к тому времени! У вас бы был общий праздник. Локи вырвал у Фригг свою руку и встал: - У меня будет мой собственный праздник, мама. И невесту я себе найду сам, без вашей помощи. Я же не Тор, который во всем вас слушает! Выдав эту раздраженную тираду, младший принц вышел из комнаты, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью. До чего же надоело слушать эти глупые советы! Локи заперся в своей комнате и подошел к большому напольному зеркалу, стоящему в углу. Младший во всем – начиная от возраста и заканчивая титулом. Тор – будущий царь, Локи – навеки младший принц, который получает право на трон только в случае смерти Тора и то, при отсутствии у него наследников мужского пола. Другими словами, родись у Тора сын, и Локи уже не видать трона никогда. Локи стоял у зеркала и внимательно смотрел в зеленые глаза своего отражения. Как бы он хотел хоть в чем-то опередить брата! Да хоть невесту раньше найти! И он делал предложение леди Сиф еще до Тора. Беда была только в том, что сама Сиф влюблена в старшего принца, будущего царя. Она так и сказала Локи, сказала, что хотела бы стать царицей. Локи прислонился лбом к прохладной поверхности зеркала, оперся на него рукой. Младший принц – строптивый, своенравный, знающий, чего хочет, меняющий обличия, как знатная дама перчатки. Он умел быть любым – только не послушным и все принимающим на веру. Потому что таким был Тор. Иногда Локи, может быть, и хотелось бы поверить родителям на слово, сделать так, как они говорят, но Тор и в этом опережал его. Отец не успевал пожелать чего-нибудь, как Тор выполнял это. И Локи ничего не оставалось, кроме как сделать все наоборот, чтобы не быть на него похожим. И, разумеется, он хотел сам найти себе невесту. Говоря начистоту, ему просто хотелось, чтобы это была такая девушка, какой леди Сиф никогда не станет. Такая, чтобы… чтобы хоть раз Тор завидовал ему. Прекрасная, милая, женственная, нежная, беззащитная… Локи знал, какие девушки нравятся брату. И точно знал, что леди Сиф такой никогда не была. Просто родители посчитали, что она будет хорошей партией, и Тор, конечно же, сразу согласился. Локи отодвинулся от зеркала и провел рукой вдоль тела. Одежда под его тонкими длинными пальцами сминалась, рвалась и видоизменялась. Через мгновение из зеркала на Локи смотрел парень, одетый в классический - по мидгардской моде - костюм. Черные прямые брюки с тонкими стрелками, светлая рубашка, темно-зеленый, почти черный пиджак и такого же цвета галстук. Младший принц Асгарда любил иногда посещать срединный мир. Обычно он ходил в какие-нибудь театры, или просто прогуливался по магазинам, в основном, книжным. Он любил человеческое искусство во всех его направлениях – оперу, театр, кино, живопись, балет. Один и Хеймдалль, правда, не одобряли частые посещения Мидгарда, но у Локи были свои, тайные пути. МИДГАРД. ТЕАТР. «ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО», ПРЕМЬЕРА. «Единственный твой враг – ты сама. Убей в себе себя и стань совершенством». Эти слова снова и снова звучали в голове Нины, когда она танцевала. Она отдавалась музыке, пытаясь добиться той самой легкости, о которой ей говорил Тома. И у нее получалось! Если бы не это проклятое падение… Нина, едва сдерживая слезы, вошла в свою гримерку и захлопнула дверь. - Ну и начало, - внезапно раздался голос Лили. Нина обернулась и увидела, что Лили сидит на ЕЕ стуле, и наносит грим ЕЕ кисточкой. - Уходи, - голос Нины обрел твердость. - Может, мне станцевать черного лебедя вместо тебя? – Лили положила кисточку и повернулась к Нине лицом. Но это была уже не Лили. Она сама, Нина, гадко ухмыляясь, встала ей навстречу. Нина схватила ее – саму себя – и впечатала спиной в большое напольное зеркало. Посыпались осколки, Нина-Лили лежала среди них и, казалось, не дышала. Нина наклонилась к сопернице и тут та схватила ее за горло. - Моя очередь, моя, - шипела Лили, сильнее сжимая пальцы на шее Нины. Нина почувствовала, что задыхается. Кровь ударила в голову, в глазах потемнело, мир потерял четкость, где-то далеко раздавался противный комариный писк. Нина не глядя, нашарила на полу осколок зеркала и вонзила его в живот Лили. - Моя очередь, - просипела Нина, вонзая осколок глубже, он обломился и небольшая его часть выпала из ее руки. Лили удивленно посмотрела на Нину, приподняла голову, сдавленно кашлянула – из ее рта брызнула темная вязкая кровь. Нина испуганно всхлипнула, глядя на дело рук своих. Голова Лили упала на осколки зеркала. * * * Локи очень любил «Лебединое озеро», и мог пересматривать его бесконечно. В этот раз он тоже отправился именно на этот балет и… не прогадал. Прима, танцевавшая партию Одетты, была божественно прекрасна. Легкая, воздушная, казалось бы, совсем невесомая, хрупкая и нежная королева лебедей. Когда партнер уронил ее на пол, Локи едва не вскочил на ноги, чтобы помочь ей подняться. И такие в этот момент у нее были глаза… В программке Локи прочитал, что партию Одиллии исполняет та же балерина, что и партию Одетты – Нина Сайерс. Он недоуменно пожал плечами. Да получится ли у такой милой и нежной девочки изобразить страсть одним только танцем? Оказалось, получится. Когда Одиллия и Ротбарт вышли на сцену, Локи затаил дыхание. Вот Одиллия танцует и каждый ее шаг – словно электрические разряды в сердце. Каждое движение ее руки отзывается почти болезненной пульсацией в паху. И эта сладкая, густая, как патока, похоть буквально разлита в воздухе. Ее танец пышет страстью. Локи аплодировал ей стоя, он даже сам не заметил, как встал, впрочем, стояли и все вокруг. Аплодисменты не смолкали минуты три. * * * Она убила в себе себя. Нина только сейчас ощутила боль и гадкий металлический привкус во рту. В животе что-то кололось. Осколок зеркала. Окровавленные пальцы сжимают окровавленный осколок зеркала, которым она убила Лили, которым она убила себя. В голове шумело, Нина никак не могла сосредоточиться. Нужно позвать врача. Нет, нужно нанести грим. Нужно танцевать последний акт. Течет кровь… Она почувствовала вкус свободы… Нина села на стул перед зеркалом и взяла мягкую пуховку, провела ею по щекам, стирая следы слез. Все мы знаем историю. Юная девушка, чистая и нежная, превращена в лебедя. И только любовь принца может спасти ее. И принц влюбляется в нее! Нина постепенно успокаивалась, нанося грим на лицо. Белая пудра, серебристые тени, серебристый карандаш… И она в смерти хочет найти свободу. * * * Локи затаил дыхание, наблюдая за последним танцем королевы лебедей. Последним, отчаянным танцем, танцем смерти. Она решилась, она больше не может жить так, она страдает, и в смерти хочет найти свободу. Вот она легко взбежала, почти взлетела на импровизированную гору и посмотрела в зал. Локи показалось, что она смотрит прямо на него, прямо ему в глаза. И он прочитал в ее взгляде решимость, и боль, и страх перед неизбежным, и горькую любовь к неверному принцу. И Одетта бросилась в озеро. Музыка стихла. Зал потрясенно молчал, наверное, минуту, прежде чем взорваться овациями и аплодисментами. Зрители снова аплодировали стоя. А Локи не хлопал, он заворожено смотрел на декорацию, которая изображала скалу. Спустя мгновение он растворился в воздухе, но никто ничего не заметил. Локи чувствовал запах крови – тонкий, металлический, страшный, он был таким густым, что, казалось, поскрипывает на зубах, как песок. Где-то совсем далеко, как музыка, доносящаяся из закрытого дома, звучало тяжелое, с присвистом, дыхание Нины Сайерс – примы, танцевавшей партию Одетты-Одиллии. Она умирала. Локи, воспользовавшийся своим магическим мастерством, невидимый для всех, оказался за сценой, и видел теперь, как гаснет свет в глазах белого лебедя – Нины. Она лежала на матрасе, белая пачка почти целиком окрасилась в красное, сгустки крови стекали по нежным губам балерины, которыми она хватала последние глотки воздуха. И свет в ее глазах мерк. Локи молча развернулся и исчез в темноте закулисья. АСГАРД. ЛОКИ. - Я знаю, ты можешь, пожалуйста, - молил Локи каменно-неприступного стража. – Взгляд твой простирается сквозь пространство и время, Хеймдалль, время! Пожалуйста! - Ты догадался сам, - не спросил, а констатировал факт Хеймдалль. – Об этой возможности знает только сам Всеотец. - Я просто подумал, - обреченно вздохнул Локи, уже начиная понимать, что страж ему не поможет. - За вылазку в Мидгард, - Хеймдалль бросил на младшего принца тяжелый взгляд, впервые за без малого, пятнадцатиминутный разговор, - ты должен быть наказан. За то, что знаешь о моей возможности путешествовать во времени, я возьму с тебя клятву. Наказание тебе определит Один. - Хеймдалль… Если я могу спасти… одного человека, - попытался Локи в последний раз. - Нельзя, - страж даже не дослушал. – Именно потому мое умение и держится в тайне. Ничего нельзя изменять ни в прошлом, ни в будущем. Локи понуро опустил голову и развернулся, чтобы уйти. - Постой! Я еще не закончил, - внезапно остановил его голос Хеймдалля. – Как ты попал в Мидгард, что я не смог увидеть тебя? В душе Локи снова вспыхнула надежда. Он постарался придать лицу как можно более невинное выражение, и обернулся к стражу. - Это совсем простой прием, - небрежно сказал он. – Странно, что ты его не знаешь. - Не хочешь ли ты сказать… - Хеймдалль подозрительно сощурил глаза. - Одна попытка, страж, - неожиданно жестко заявил Локи. – Отправь меня на месяц раньше этой даты, и я открою тебе секрет. Локи протянул стражу чуть помятый билет на «Лебединое озеро», где партию Одетты-Одиллии танцевала Нина Сайерс. - Ты смеешь… - Я смею! – внезапно вскричал Локи. – Я принц, я сын Одина! И я прикажу тебе, если ты не хочешь по-хорошему! - Младший принц, - спокойно уточнил Хеймдалль. – И приемный сын Одина. Локи чуть не задохнулся, никак нельзя было ожидать от этой глыбы воплощенного закона и порядка таких мелких чувств, как желание подколоть. Рука Локи с зажатым в ней билетом вздрогнула и опустилась. Хеймдалль аккуратно вытащил из хватких пальцев младшего принца билет и внимательно посмотрел на дату. - С одним условием, - тихо сказал он. – Ты ничего не будешь менять. Она умрет, как должна. - Сначала я узнаю, почему она умерла, - буркнул Локи. МИДГАРД. ЗА МЕСЯЦ ДО ПРЕМЬЕРЫ «ЛЕБЕДИНОГО ОЗЕРА». НИНА. Я бы, наверное, вела дневник, но мне не хватает времени. Весь мой день – это тренировки, работа у станка, стертые в кровь ноги, обломанные ногти, судороги и боль. Всегда боль. Постоянно боль. Я пытаюсь оттачивать движения до автоматизма, я никогда не прекращаю упражнения на растяжку, ни на один день. Но мышцы все равно болят. Я никому не говорю об этом, даже маме, особенно маме. От нее я ничего не добьюсь, кроме бессмысленных причитаний на одну и ту же тему. Всегда одну и ту же тему. Что я сама виновата. Что мне надо больше стараться. Что я должна быть лучшей. Вот и сегодня мы сидим за столом, завтракаем. Я мягко улыбаюсь маме и смотрю ей в глаза, пока моя рука с зажатой в ней ложечкой совершенно автоматически кромсает дольку грейпфрута на мелкие части. Ложечкой я кромсаю грейпфрут. И думаю: «О, господи, когда же ты оставишь меня в покое, когда ты уже перестанешь следить за каждым моим шагом?! Я хотела бы взять эту ложечку и воткнуть тебе в глаз, да в глаз, чтобы из него брызнула липкая, бесцветная слизь и кровь, да, кровь». И меня тут же бросает в жар от смешанного чувства удовольствия и стыда, страшного стыда. Я не должна так думать. Не должна! Господи, это же мамочка, это же моя мамочка! Почему я так подумала? Почему я так ярко представила себе эту кровь? Это моя мамочка. Она помогает мне одеться, и я выхожу на улицу. Разве я не лучшая, мамочка? Ведь я танцую партию Королевы лебедей, а ты никогда-никогда не танцевала главных партий. Тома говорит, что я танцую как труп, что я холодная и бесчувственная. Но мой танец совершенен, каждое движение прекрасно и точно. Внезапно я останавливаюсь и всматриваюсь в стеклянную витрину магазина, мимо которого я шла. Мне показалось, что позади меня стоит высокий молодой мужчина с черными волосами и зелеными глазами. Он одет в темные брюки с тонкими стрелками, светлую рубашку и темно-зеленый пиджак, на шее повязан галстук такого же цвета, как и пиджак, я не могу рассмотреть в витрине его обувь, потому что витрина заканчивается примерно на уровне его коленей. Я оборачиваюсь и вижу поток людей, спешащих кто куда, много женщин и мужчин, девушек и парней, детей, стариков… Но я не вижу этого парня, его нет. Я снова поворачиваюсь к витрине, но и там больше нет его отражения. Тома снова кричал на меня, он снова на меня кричал. И ловил взгляд Лили, стоило мне сделать хоть малейшую ошибку. Она хочет занять мое место, я знаю. Она смотрит на Тома так… плотоядно. Это слово неохотно всплывает в памяти, оно из тех книг в мягких ярких обложках, которые я прятала от мамы и читала только обернув в газету. Тома снова сказал, что я танцую, как труп. Моему танцу Одиллии не хватает страсти, сказал он, не хватает похоти. Мои щеки покраснели только от самого этого слова. А Лили смеялась, я видела, она смеялась в кулак, едва сдерживаясь. О боже, какая же она сучка. Стоило мне подумать так, как во рту появился противный жирный привкус мыла. Меня едва не стошнило. Когда я однажды случайно произнесла при маме это слово, она вымыла мне рот мылом. Я ненавижу ее. Я ненавижу Лили! Ей никогда не танцевать партию Одетты. Даже партию Одиллии. Никогда! Потому что я Королева лебедей. МИДГАРД. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО ПРЕМЬЕРЫ «ЛЕБЕДИНОГО ОЗЕРА». НИНА. Из зеркала на меня смотрела Лили. Снова Лили. Я расчесала волосы, стараясь не смотреть в зеркало. До премьеры всего несколько дней. Я должна постараться. Хоть бы мама прекратила это повторять. Я должна станцевать, как никогда. <i>Потрясающе станцевать. Я знаю, мама. Я обернулась, чтобы, наконец, сказать это вслух. - Мама? В коридоре клубилась тьма. Я видела, как она сворачивается в тонкие завитки, закручивается косичками, превращается… словно в чей-то человеческий силуэт… мужской силуэт… - Мамочка? – пытаясь прогнать свой собственный страх и остановить дрожь в ногах и руках, я встала со стула, на котором сидела, причесываясь, перед своим зеркалом. В этой темноте зашевелилось что-то. Нет, мне показалось. Я вышла в коридор. Не так уж и темно. Мамина комната была открыта и я увидела, что ее там нет. - Сладкая девочка, - донесся откуда-то голос, похожий на мамин. – Милая девочка. Сладкая девочка. Картины, висевшие у мамы в комнате. Это говорили они. Лица, на них изображенные, искажались, оплывали, как воск. Сладкая девочка. Милая девочка. Я вспомнила, как Бет вонзала пилку для ногтей себе в щеки. Это было сегодня. Или вчера. Я не знаю. Я не понимаю. Она вонзала пилку для ногтей себе в щеки. Я пощупала свои скулы. Там же кость. Пилка, наверное, скользила по этой кости и издавала едва слышный скрежет… Скрежет… И во рту ощущение, какое бывает, когда дантист ставит тебе пломбу и спиливает часть зуба своей бор-машиной. Я едва успела добежать до туалета, наклонилась над унитазом и извергла в него содержимое желудка. Я почти ничего не ела весь день, и меня рвало в основном желчью, противной, горькой желчью. Я вытерла рукой тянущиеся нити слюни, размазав их по лицу. Меня тут же стошнило снова. Умоюсь холодной водой, и мне станет легче. Мне станет легче. Мне танцевать самую главную партию в моей жизни всего через три дня… или четыре? Мне показалось, что воздух шевельнулся за моей спиной. Я обернулась. Никого. Я была удивлена, когда Лили позвала меня в клуб. Конечно. Это хитрый прием. Я сразу разгадала его. Она хочет мою партию. Конечно. Но я пила и пила один коктейль за другим. Они были крепкими, наверняка. И Лили подсыпала мне что-то в самый первый бокал с коктейлем. Какой-то наркотик. Мама говорила, что у девочек, которые принимают наркотики, отваливаются руки и ноги, они гниют и отваливаются. Она даже показывала мне сгнившее яблоко и легко ломала и мяла его на моих глазах. Я не хочу сгнить и развалиться на глазах у Лили. Поэтому я поехала домой одна, на такси. Без нее, без Лили. Я приехала и стала укладываться спать. - Нина! – это голос мамы из-за двери, которую я смогла закрыть, подперев снизу каким-то продолговатым предметом, найденным мною у мусоропровода. – Нина, ты что, закрылась от меня? Нина, открой! - Убирайся! – воскликнула я. – Уходи, оставь меня в покое! Мне уже не пять лет, мама! Оставь меня! - Нина, от тебя пахло спиртным, ты что, пила? – мама продолжила колотить кулаками в дверь, пытаясь ее открыть. - Уходи! – воскликнула я и со всей силы треснула дверью по пальцам, на мгновение просунувшимся внутрь. Мама закричала. Но впервые в жизни я испытывала от этого удовольствие, а не стыд и ужас. - Ты не любишь свою мать? Я резко развернулась. В кресле у моей кровати сидел тот самый молодой мужчина в классическом костюме, отражение которого я видела в витрине магазина. - Кто ты такой? – тихо спросила я. Вся моя ярость куда-то испарилась, улетучилась. Я обессилено опустилась на кровать и беспомощно посмотрела на него. МИДГАРД. НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО ПРЕМЬЕРЫ «ЛЕБЕДИНОГО ОЗЕРА». ЛОКИ. Она так беспомощно посмотрела, что у меня перехватило дыхание, такой она показалась мне в этот момент нежной, женственной… И это шло в разрез с тем, что я наблюдал в течение этого месяца (я не боялся, что меня хватятся в Асгарде, время там идет по-другому). Она постепенно ожесточалась, менялась, становилась другой. Нет, ее меняло заболевание, которое охватило ее. Этот спектакль выпустил на волю неведомых зверей, гнездившихся в ее душе. Столько силы и ярости в столь хрупкой оболочке… И именно это очаровывало меня. Эта двойственность – свет и тьма, нежность и ярость, беспомощность и сила, безумие и разум. Хотелось защитить ее саму от себя, как маленького ребенка, который познает мир, причиняя себе боль. - Кто ты такой? – жалобно спросила она. Меня охватил прилив необъяснимой нежности. И одновременно я сознавал, что ничего не смогу сделать. Я обещал Хеймдаллю не вносить ощутимых изменений в ее жизнь. Она должна была умереть во время спектакля. Я думал, что смогу очень аккуратно, внося слабые, незначительные поправки, уберечь ее от безумия, но оно слишком глубоко пустило в ней свои корни. Я ничем не мог помочь. В своей силе и своей слабости перед матерью и целым миром, она так походила на меня… Только я научился справляться с пренебрежением, общественным мнением, насмешками и прочим, другим, а она – нет. Мать оберегала ее от жестокости мира, и у нее не было возможности научиться сносить его удары с улыбкой. Меня никто не оберегал, кроме, может быть, Тора и Фригг. Но старший братец иногда, сам того не ведая, наносил мне жестокие обиды. Я мог отплатить Асгарду за его отношение – мелкими пакостями, непослушанием, непокорством. Это был и протест, и возможность отделить свою личность от личности брата, быть непохожим на него. У нее, у Нины, не было такого брата… не было никого… - Я ангел музыки, - прошептал я и встал, делая шаг к ней. – Я пришел успокоить и согреть тебя. - Ангел музыки, - она подняла лицо, вглядываясь в меня, ее глаза приобрели мечтательное, безмятежное выражение, губы чуть приоткрылись. Я нежно прикоснулся к ее щеке. Нина кинулась ко мне и обняла меня за талию, уткнулась лицом в мой живот и заплакала. Я гладил ее по голове и говорил, говорил, не останавливаясь: - Ты прекрасно станцуешь, Нина. Ты будешь изумительна на премьере. Ты будешь совершенна. Слышишь меня? Ты прекрасна. Не слушай никого, даже собственную мать не слушай. Иногда родители, желая нам добра, но, не вникая в наши собственные желания, могут сделать нам хуже. Никого не слушай. Ты знаешь, что ты совершенна, в глубине души ты это знаешь. Просто отдайся музыке, плыви по ней. Я буду рядом, Нина. Я твой ангел музыки. Отдайся мне, и все будет хорошо. Ты будешь прекрасна. А потом я целовал ее – нежно и медленно, наслаждаясь вкусом ее мягких губ, которые, мне казалось, пахли ванилью и молоком. Я прижимал к себе ее тонкое худенькое тельце и, в свете ночника, горевшего на прикроватном столике, мне казалось, что она прозрачная, нереальная. Ее прохладные пальчики чертили круги на моей спине. Ее темно-каштановые волосы разметались по подушке. Я перебирал их пальцами и прижимал к лицу, втягивая в себя их нежный аромат. Ваниль и молоко. В самый последний момент, когда она вытянулась подо мной и застонала, когда мой стон слился с ее, я словно впитывал ее в себя, надеясь запомнить навсегда. Моя королева лебедей. Мой белый лебедь, который никогда не сможет быть со своим принцем. Со мной. * * * Я почти взлетела на скалу, чтобы оттуда прыгнуть вниз, в волны всегда спокойного, но сегодня бушующего озера. Я в последний раз посмотрела со скалы вниз, туда, где оставался мой принц. Я нашла взглядом его пронзительно-зеленые глаза, они были наполнены слезами. Прощай, - мысленно сказала я ему. Прощай, - услышала я его мысленные слова. И я прыгнула.