Это просто бомба!

Ночь была затянута дрёмой. Лишь кое-где я слышала шорохи за окном, и шумящие сверчки, казалось, разбудят в мгновенье спящего рядом со мной человека. Немного поерзав на своей части кровати, я повернулась лицом к Леви. Лицо было умиротворенное и спокойное. На лбу не было морщин, хотя он вечно хмурился, дыхание было спокойное. Леви ведь мало спит? Я переместила взгляд на ключицу, которая виднелась из-под одеяла. Там был маленький след зубов, наверно, моих. Да, даже сомнения нет, они точно были мои. Я потянулась рукой, провела пальцем по "ранке" и усмехнулась. – Очень смешно, – он сонным взглядом посмотрел мне в глаза. Я немного смутилась, потому что вспомнила все события, недавно случившиеся, и в спешке закрыла глаза, невольно улыбнувшись. Можно подумать, что я якобы сплю. Рука скользнула по моей шее, а затем спустилась под одеяло, пробежав кончиками пальцев по моей талии, где на месте образовались мурашки. Я, сморщив все лицо, продолжила притворяться, хотя знала, что он уже догадался – не сплю. Он прикоснулся рукой к спине, где находился позвоночник, и провёл пальцами по этой выпирающей части. Я лежала, думая, что он уже прекратил эти "пытки", оставив свои руки на моей спине. Но пока я расслаблялась, меня внезапно схватил хохот… Он начал щекотать меня, задевая самые слабые места, от чего я открыла глаза и наблюдала недовольную физиономию, казалось, почему? Сам ведь начал. Он заткнул меня своими губами, от которых жар по всему телу начал расползаться. – Всех перебудишь. Бу-бу-бу, ворчун. Сам начал и меня обвиняет. Он укрыл меня своей рукой, и я распласталась на кровати с довольной улыбкой, чувствуя, как он поглаживает спину. – Завтра ночью вы вернетесь домой, – прислонился ко мне ближе Леви. То есть у нас остался всего лишь один день вместе? И всё? – Почему завтра? Вроде через два дня луна будет полная. – Завтра. Ночью, – отчеканил он, как будто его раздражало, что я задаю вопросы. Я закрыла глаза и начала заставлять себя засыпать, так как завтра предстоит тяжелый день. Очень тяжелый. ~~~ Я проснулась оттого, что мне стало слишком свободно на кровати. Поняв, что этот человек уже не лежит со мной, я немного нахмурилась и повернулась, чтобы встать с кровати. За столом сидел Леви, что-то писав на своих бумагах, он был нахмуренный, впрочем, как обычно. Кто-то постучался в комнату, и тут до меня дошло, что я в комнате капрала и, абсолютно голая, прикрываюсь одеялом. Он посмотрел на меня, а потом на дверь, казалось, тот человек, который был вчера со мной, исчез. Он сказал: "Войдите!", но не повернулся к двери. В дверях показалась Настя с синяками под глазами, видимо, она не спала. – Алис, можно на минутку тебя... – по ее тону было слышно, что она хочет сказать что-то важное. Ее круглые глаза стали больше, когда она поняла, что я без одежды. Она вышла за дверь, и я начала искать глазами свои вещи. Леви встал из-за стола и потянулся к какой-то тумбочке, а потом достал всё мое "барахло". – Соберите все свои вещи, которые вы сюда привезли. – Он положил одежду ко мне в руки и отвернулся к своим бумагам, я лишь едва успела кивнуть. Я вышла из комнаты, где стояла Настя. – Прости меня, я вернусь. Я вчера погорячилась, – налетела на меня она. – Успокойся, бывает, – сказала я с облегчением. Она наклонилась, чтобы обнять меня, если бы нас поставили вместе, мы выглядели бы как сестры. – А где Маша? – немного отстранилась я. – Спит в твоей комнате. Я пошла к себе, чтобы покормить соню и сделать все дела, которые было нужно. ~~~ Вот уже солнце начало уходить за горизонт, а я смотрела в окно своей комнаты, где виднелись просторы за стеной Роза. Всё было спокойно, ничего не предвещало беды, только то, что я вот-вот покину этот мир и заживу своей обычной, нормальной жизнью. Нормальная жизнь... Нормальная жизнь? Что это в моем понимании? Это просыпаться под шум своей музыки в наушниках, долго еще лежа до того, как прозвенит будильник, словно сигнал, что нужно начинать этот день. Вставать со своего уютного ложа, надевать махровые тапки и идти умывать свою моську, которой с утра явно нужен холодный душ. Затем слышать, как мама кричит с первого этажа, чтобы я подходила к завтраку. Как же я соскучилась по ее завтраку: гренки с яйцом, персиковый сок и ее улыбка, кажется, всё просто, но это такое родное. Потом идти обратно и надевать форму, которую я так не люблю, мама меня вечно ругает за то, что я надеваю какие-то дурацкие футболки с ужасной физиономией какого-то человека. Нет, она не осуждает меня за то, что я что-то смотрю, за то, что что-то люблю, какую музыку слушаю или еще что. Она просто слишком сильно волнуется, хотя ни к чему. Расчесать свои непослушные волосы, позвонить своей подруге и бежать к ней на встречу, словно долгожданную. За этот период времени, когда мы попали сюда и по сей день, я заметила, что мы отдалились слишком сильно, но вроде сейчас всё стало улучшаться вновь. А после школы вновь заходить в кафе и есть мороженое, разговаривая с ней обо всём, чём можно, хотя балаболю я только о том, что мне понравилось или что я люблю. Люблю. Люблю мороженое, белый пористый шоколад, люблю дождливую погоду, грустные песни, но и ненавижу их, люблю сидеть дома и наслаждаться тишиной в темноте, люблю рисовать, хотя не очень получается, я просто делаю то, что я люблю. А что любит она? Она любит слушать, помогать, она мало говорит со мной о себе, но я точно знаю, что она со мной действительно хочет дружить и быть рядом. Я знаю достаточно про нее, достаточно для того, чтобы понимать ее перепады настроения, понимать по ее кислому взгляду, понимать, что ей плохо, без слов. Я все равно спрошу, всё ли у нее хорошо, даже если она улыбается. Так всегда, люди привыкли скрывать всё за улыбками. И ведь только близкие люди поймут, что у них на душе. Потом же идти с ней до моего дома, прощаться долго-долго, еще минут тридцать с ней болтая, и махать ей рукой, глядя ей вслед, как она уходит всё дальше и дальше. А потом вновь чувствовать пустоту, которая меня посетила, когда случилась ужасная трагедия в семь лет. Смерть главы семьи – отца. Могу сказать, что он понимал меня так же, как и Настя. Он понимал лучше, чем моя мать, но сейчас же мы с ней в хороших отношениях. Он учил меня рисовать, так как он сам художник, поэтому раньше, когда мне не было еще семи лет, денег было мало, и мама постоянно работала. А папа просто продавал картины, а потом что-то случилось, и он заболел. Я помню день, когда все молчали, и я два дня не видела отца, а на мои вопросы родственники не отвечали. Затем были завешаны все зеркала, стали всё больше и больше появляться иконы. А потом в гостиной, как ни странно, моя мать повесила папину картину, хотя раньше она их не вешала. А однажды меня одели в черное платье и кинули на голову черную шляпку, от которой по моему телу пробежались мурашки. Мама склонилась со слезами на глазах и, чмокнув меня в щечку, сказала: "Мы сейчас пойдем к папе!" А потом бесчисленные голоса, когда мы начали подходить к машине, которые выдавали то, что не раскрывала мне мама. Среди них слышалась что-то про "она еще маленькая" и доходило до другой грани: "она должна уже знать суровую правду жизни". Я просто оглядывалась по сторонам, а потом щелчок, и двери машины закрылись. То надгробье, плач моих родственников: мамы, бабушки, дедушки и других людей, которых я не знала тогда, просто разрывал мои уши. Я не понимала, что случилось, мне сказали, что я увижу папу. А потом я посмотрела на крест, где белым по черному было выгравировано имя моего отца. Тогда я встретила ее – пустоту. Я не плакала, во мне ничего не осталось живого. Ничего и никого. Словно пустышка, камень, который бросили на дно, и он не может сдвинуться. Потом, дождавшись окончания этой ужасной сцены, я поняла, что не увижу его никогда. Я не увижу никогда. Нет, он не уехал, он не бросил нас, он умер. Его нет. Тогда я спокойным шагом двинулась к машине, залезла и захлопнула дверь, оперевшись локтем на окно и наблюдая, как несколько десятков людей оплакивали человека. Эта утрата ничем не восполнится. Тогда была хорошая погода: солнце, в небе ни единого облачка, свежо и тепло. Тогда я возненавидела ту погоду? К моей точке окончания я дошла только дома, когда вернулась к себе в комнату. Рывком захлопнув дверь и сев за столом, перебирала рисунки, где рисовала семью, собаку, дом, рисунок "Папе". По сердцу скользнуло ножом, каково в семь лет терять близких? Ты еще настолько хрупкий человек, но уже приходится смириться с мыслью, что уже всё, кончено счастливое детство. "Папе" – четыре буквы, два слога, две гласные, две твердые согласные. Тогда эта твердость во мне исчезла, и из глаз хлынули слезы, крик, звук рваной бумаги, и от этого еще сильней, в два раза больше слез, а потом осознание того, что ты уже не будешь ждать его с работы. Человек, чья работа была ему по душе, про которую он говорил, что он не горбатится на ней, а занимается любимым делом. Я ставила его в пример, рассказывая еще тогда в садике, что мой папа самый лучший, но добавляя "для меня". После тех событий я жила отстраненно, ходя в школу, не дружа с одноклассниками, считая их полными идиотами, от которых меня тошнит. Но вдруг, как молния среди ясного неба, эти слова над головой: "Привет, я новенькая, давай дружить?" И потом она вытащила меня из этой ямы, в которую я зарыла себя сама. Вернув меня. А теперь пора нам возвращаться. Я выдохнула накопившийся в груди воздух, убрала маленькую капельку слезинки с одного глаза, подойдя к рюкзаку, взяла всё, что нужно, и посмотрела последний раз на эту комнату. Солнца уже не было видно, только красная полоска вдалеке виднелась за стеной. Пора...