Никто не заметит подмены

Два пучка желтого света меланхолично проехались по розовой стене – черкнули, выхватив пару-тройку гротескных теней, и исчезли, мерно ворча чьим-то старым двигателем. Часы умолкли на долю секунды – набрать сил для очередного механического «тик». Немного запаздывая, оглушительно бухает из глотки сердце. У Лилии очень тонкие запястья и пальцы. Ганс сказал – паучьи, и это сравнение ей очень понравилось. Кожаные браслеты, правда, вечно перекручиваются, сползают на ладонь, отчего приходится дергать рукой, как паралитик. Как жаль, что их не делают меньше; для пауков – форменное неудобство носить такие. У Анжелы браслетов нет. Только на правой руке туго завязанная фенечка, кем-то когда-то подаренная. Бледно-желтые атласные узелки с умело выплетенными зелеными инициалами на симлише – А.Н. Сестра ее редко снимала: края на тыльной стороне запястья обтрепались, краски выцвели. В пору бы опустить в мусорный бак вместе с объедками, хрустящими пакетами из-под чипсов и просроченными избирательными бюллетенями с работы матери. Лилия бы так и сделала – очень уж велик соблазн посмотреть на расширившиеся в праведном ужасе и негодовании точно такие же, как у нее, глаза. Только поздно уже, и не потому, что стрелка часов движется в сторону первого часа ночи, а потому, что наблюдать уже не за чем. Когда они с Гансом вошли в темную прихожую, Анжелы уже не было в живых. Она полусидела под стенкой со страшно искривившимся лицом и остекленело смотрела перед собой. На шее – иссиня-черные полосы от чьих-то сильных пальцев. Исчез старинный торшер, привезенный родителями из свадебного путешествия в Санлит Тайдс – это второе, что бросилось в глаза. Вакуумная пустота в голове Лилии рассеялась всего на минуту: она вспомнила, как когда-то потеряла старое кольцо матери, стащив из шкатулки. Ей тогда знатно досталось, ведь за него могли дать неплохие деньги, а теперь оно принесет прибыль кому-то другому. Анжела сочувствующе смотрела на сестру, и за один этот взгляд Лилия страстно желала ее задушить. Что ж, теперь это сделал кто-то другой. Интересно, стоимость бронзовой фигурки негритянки со светящимся соломенным подолом платья покрыла бы расходы на похороны дочери? Ганс помог затащить тело на второй этаж – в ее комнату с отвратительно-розовыми стенами. Света никто не зажег. Под цветастым плафоном люстры перегорела лампочка. Лилия сидит на краю кровати и бездумно поглаживает кончиком указательного пальца глянцевую поверхность лака на ногте большого. Это так странно – в голове пусто, а сердце носится по организму, как псих: стучит в левом виске, горле, желудке. Стоит позвонить хоть куда-нибудь – матери, отцу, в полицию или скорую. Но девушка медлит, пусто рассматривает черное пятно трубки с полуистертыми цифрами. Кто бы ни был на том конце провода – уже поздно. В дыре дверного проема блеснули белые зубы и показались черные контуры. ― Дастин звонит. Это ее сотовый, наверное, грабитель не добрался… ― Она не придет. Лилия удивленно слушает свой голос. Он похож на тот, которым обычно вещают криминальную сводку в конце вечерних новостей – механический, с наслоением телевизионных помех. А вот у Ганса другой, достаточно низкий, живой. Очень взрослый, совсем как у его отца. «А ты специально носишь все черное, чтобы от дружка не отставать?» Это, кажется, случилось сегодня утром, когда сестра стояла у плиты. Розовая заколка в рыжих волосах раздражала Лилию, о чем она не преминула сообщить. Анжела шпильку вернула, привычно подбрасывая блин на сковородке. Наполовину пропеченное тесто неудачно подогнулось, прилипая. Из круглого он стал похож на расплывшуюся кляксу. Лилия довольно усмехнулась, выходя из кухни. Ганс подходит к девушке, но глаз не поднимает. Анжела лежит на кровати и давно уже не дышит, а рядом, с точно таким же лицом – ее сестра, живая и здоровая. Жутковато видеть две эти грани так близко, потому он передергивает худыми плечами, открывает рот, чтобы что-то добавить, но не решается. Вздыхает. ― Она прожила бы длинную счастливую жизнь. Окончила бы университет, стала доктором или на худой конец медсестрой, вышла за Дастина. Ее любили все. Еще бы – добрая, исполнительная, аккуратная. Просто ангел, ― Лилия говорит, сжимая руки в кулаки – ногти неприятно впиваются в кожу. В полутьме мертвого лица сестры не видно, но она смотрит туда, где угадываются его очертания. ― Не то, что я. Ее полная противоположность. Неудачница, изверг, ненормальная. И как еще на тебя не тыкали пальцами за то, что водишься со мной? Вопрос адресован тенью маячившему за спиной Лилии Гансу, но тот не отвечает. Он, кажется, вообще не имеет права существовать в этой комнате. Лилия молчит тоже. Она никогда не любила сестру. За что любить ее? Слабая, слишком слабая для того, чтобы дать отпор и спасти собственную жизнь. Наверное, так и смотрела на убийцу, пока тот душил ее – с ненавистной покорностью и смирением. ― Я была бы сильнее. Я из более прочного теста, ― Лилия не замечает, как говорит это вслух. Она стоит дороже, чем Анжела. Несправедливо. Почему ей всегда доставалось больше – любви, внимания, понимания? Кто первый сравнил двух совершенно одинаковых сестер, развесил осточертевшие ярлыки? Лилия искренне ненавидит его. Но теперь… теперь их обожаемого ангела нет, и придется терпеть. А если?.. ― Я многое делаю лучше. Я достойна всего, что получала она, ― Лилия резко поднимается на ноги, глухо стукнув по паркету подошвой тяжелых шнурованных ботинок. Кажется, она действительно ненормальная, думает Ганс, помогая стащить с трупа легкое ситцевое платьице в цветочек. А он – с ней за компанию. Когда парень входит в комнату через примерно полчаса, то видит почти что чудо: Анжела сидит рядом с мертвым телом сестры, нервно проводя пальцами по атласной фенечке на правой руке. ― Никто не заметит подмены, ― говорит она хрипловатым голосом и сжимает в ладони колпачок от черной помады. В темноте плохо виден контур губ, и накрасить ровно не очень-то получилось, но кого это будет волновать? Это Лилия сегодня осталась дома, когда грабитель решил подчистить дом семьи Новосельских. Это ее задушили чужие пальцы, это ее тело похоронят через день или два. Вместе с именем. В комнате слабо пахнет средством для снятия лака – Анжела никогда не красила ногти в бордовый. Домашний телефон противно ноет гудками, пока наконец не сменяется высоким женским голосом: станция скорой помощи слушает. Ганс приваливается к дверному косяку, сдавливая виски ладонями. Очень хочется проснуться, ведь это, конечно же, сон. Ему почти удается поверить и успокоится, пока до ушей не долетает наигранно-взволнованное: ― Имя? Мое? Анжела Новосельских.