1984

"Do you remember writing in your diary,' he said, 'that it did not matter whether I was a friend or an enemy, since I was at least a person who understood you and could be talked to? You were right. I enjoy talking to you. Your mind appeals to me. It resembles my own mind except that you happen to be insane.' " © G. Orwell, 1984 Стоило разлепить веки, и ослепляющее белое безмолвие вокруг враждебно оскалилось, норовя броситься прямо в глаза. В комнате, где ее держали, не было ничего. Ни мебели, ни картин, ни узоров на полу и стенах. Целиком белое пространство неизменно оставалось полностью пусто. Лишь тихое гудение генератора тока, но и его шум она давно перестала различать. Трудно было придумать лучшую комнату для пыток. Из всех испытаний, через которые прошло ее тело за прошедшую неделю, это было самым тяжелым. Однажды в какой-то книге рассказывалось, как бесстрашного человека спросили, чего он боится. И тот ответил: “ничего”. Всю жизнь ей казалось, что просто-напросто не существовало того, чего он боялся. И только теперь поняла, что тот имел в виду на самом деле. При попытке вытянуть руки, металлические кандалы обожгли ее запястья резкой болью. Так кусает чужака цепной пес. Боль - вот и единственное, что осталось. Самый ясный признак того, что она еще существует. И единственный доступный. Усталая дрема истощения почти захватила ее, когда дверь в комнату резко распахнулась. Рюко уже знала, что будет следом. Для этого не надо было долго гадать. Когда Кирюин Сацки вошла, кто-то будто бы разом приостановил пытку: краски вернулись, появились звуки, время возобновило ход. Звук от ее шагов, стук каблуков по плитке, глухо отдавался от пола. Как будто тишина, озверевшая от голода, радостно накинулась на брошенную подачку. И не только это: все ее существо излучало свет, от которого окружающие покорно закрывали глаза. Человеческий глаз был просто не приспособлен к сиянию Кирюин Сацки, как не был приспособлен смотреть на солнце. - Матои Рюко, - сказала она, вставая ровно напротив. Волосы Сацки за спиной качнулись, будто подхваченные ветром. Как будто даже он мог вернуться в эту комнату, если б она захотела, - я вижу, ты все еще не понимаешь. И Рюко лишь обессилено качнула головой: нечего тут было понимать. Она подняла взгляд. Проще всего промолчать, когда ты не можешь говорить. Но она была уверена, что и взгляда будет достаточно. Однако кроме удивленного “О-о!” в ответ, на Кирюин он, казалось, не произвел ни малейшего впечатления: - Знаешь, - сказала она (Краем глаза Рюко заметила, как та начала обходить ее кругом), - было одно произведение. В нем говорилось, что не важно, является ли человек тебе врагом или другом, пока он понимает тебя и с ним можно поговорить. - Она сделала паузу, будто в надежде на диалог, но молчание продолжалось. Тогда Сацки приблизила лицо, настолько, что Рюко почувствовала ее дыхание на своей щеке. - Матои, - добавила Сацки, - со мной - можно поговорить. Внутри у Рюко что-то сжалось. Как будто последнее, что оставалось в ней светлого, целого и нетронутого, уже схватили щипцами, и едва потянули на себя. Так дергают зуб детям: сначала лгут, что больно не будет, а потом резко хлопают дверью. Боль, которая уже давно не вызывала удивления или шока, вдруг стала такой сильной, что по телу ее пошла дрожь. Будто уйти отсюда прямо сейчас было единственной возможностью выжить. Словно кто-то может это “я” стереть. Одной удачно сказанной фразой. Но уйти, конечно же, было невозможно. - Я... - Матои с трудом подбирала слова. Попытка сосредоточиться отнимала все силы, - не верю тебе. Ты. Ты как… паразит. Ты пробралась внутрь, и грызешь. Очень больно. На последнем слове голос ее предательски дрогнул, и Сацки по-доброму улыбнулась. - Рюко-Рюко... - покачала головой Сацки, - Я не могу прекратить боль. Иначе ты не поймешь. Этот мир состоит из правил, которые очень важно понимать. Ты же забилась в рамки морали, как в тесную комнатушку, и ничего не видишь. В страхе - свобода, – она протянула ладонь. И продолжила: - И поскольку я люблю тебя, по-настоящему люблю, мне очень нужно тебя освободить. Ухоженные пальцы скользнули сквозь волосы и легко прошлись по всей длине, слегка прихватывая крашенную красную прядку, когда она погладила Рюко по голове. И в этом жесте было столько честной, открытой нежности, что Матои стало по-настоящему, до тошноты плохо. - Ты наказываешь меня, - слова едва вылезали из глотки, голос предательски дрожал, - но мы обе знаем правду. - Она сделала паузу, как будто не была уверена, стоит ли продолжать. - Что Большая Мать уже давно умер... Но договорить ей не удалось. Разряд тока прошил тело с такой силой, что она завопила во весь голос. И когда гудение от генератора затихло, в повисшей тишине Сацки проговорила: - Ну зачем ты так? Но Рюко ничего не могла ответить. Больше – нет. Однако во взгляде ее еще теплилась жизнь. И, что самое страшное, Сацки это видела. Она еще раз провела по иссиня-черным волосам Рюко, улыбнулась и обняла ее. И без того недвижная, Матои с ужасом замерла в ожидании нового разряда. Но Кирюин лишь мягко поцеловала ее в лоб: - Я не твое наказание, Матои, - сказала она, - Я - твое спасение. И очень скоро ты это поймешь. И когда звук каблуков стал удаляться к двери, Рюко хотела крикнуть, что никогда в жизни не примет такую свободу. Сказать, что вся Хоннодзи – дешевая декорация, за которой скрываются фанатичность, страх и жажда власти. Что Большая Мать, - это мумия, символ - не более. Но скованные током, слова застряли в горле, и к тому моменту, как она смогла выдавить из себя хотя бы стон, Сацки уже исчезла в дверном проеме, и за ней следом исчезла жизнь. И в комнату вернулась тишина. В ней снова были лишь тяжелое дыхание Рюко, гудение генератора тока и белое безмолвие тишины, открывавшее голодную пасть.