Шаг с края

Она сможет. Она не отступится. Что такое собственная честь, когда на кону столько чужих жизней - и одна близкая смерть? "Проведите меня к Магистру. Я буду говорить только с ним". Каблуки стучат по полу в такт отчаянно бьющемуся сердцу. Перед глазами то и дело возникает лицо отца - он улыбается, зная, как этот вечер важен для его малышки, и ободряюще подмигивает, мол, будь умницей, потерпи это ненавистное платье еще несколько часов, а потом сможешь снова ходить, как тебе удобно. Элиза приподнимает подол того же самого платья, чтобы не споткнуться на лестнице, а перед глазами бледное, без кровинки, лицо лежащего в гробу отца. Она близко. Бесконечно близко. От цели ее отделяют несколько заветных шагов. "Да, это Вы, Алойс?" Она входит в комнату - удивление в разноцветных глазах врага - еще два шага к цели. Удивление исчезает за блестяще-пустой стеной. "Мадемуазель де ла Серр? Признаться, я очень давно не видел Вас, но узнал сразу. Когда Вы в платье, Вы очень похожи на Вашу матушку". Элиза молчит. Элиза смотрит врагу в глаза. Элиза делает последний шаг. Когда ее губы касаются его губ, она не испытывает отвращения. Только холод, обжигающий, бездушный холод. Как тогда, стоя у гроба отца, - когда она поклялась себе, что не отступит, что сделает все, что будет в ее силах, и даже более. Что шагнет за край Земли, если это будет нужно. А он отступает, непонимающе глядя разноцветным пустым стеклом. "Мадемуазель де ла..?" Расстояния нет. Нет чести. Нет Элизы, нет игривой и улыбчивой малышки Элизы - она умерла вместе с отцом - но есть холод поцелуя с врагом, тонкое лезвие стилета, прикрепленного к бедру под юбкой, и отчаянное желание справедливости. Этого мало для того, чтобы жить, но достаточно для того, чтобы отомстить. Она больше не дрожит, даже когда сильные руки обхватывают ее за талию и враг прижимает ее к себе. Сегодня ночью Элиза Жюли де ла Серр не оступается - она добровольно делает шаг за край. Даже если раскинуть руки, в падении не прибудет Веры и оно не станет напоминать полет. Ей больше не холодно. Безумный огонь разливается по крови, с губ срывается стон - такой, что позавидовала бы любая актриса, - и разноцветное стекло напротив вспыхивает, отражая ее пламя. Платье сползает с плеч, ладони врага скользят по коже, не принося с собой ничего. Элиза впивается в его губы с новой силой, дергает за ворот камзола - одно движение за ее спиной, и волосы огненной волной обжигают светлую шею. Он гладит ее по щеке - нежно и едва касаясь, как будто опасается сломать. И разноцветное стекло тускнеет. Он резко отталкивает ее прочь. "Уходите," - прерывисто и глухо. Элиза не верит: ее план не мог не сработать, а он не мог догадаться. Но когда она снова делает шаг вперед, враг отшатывается назад. "Я сказал, уходите!" В горле сжимает - от непонимания, бессилия и жгучей ненависти. Последнее чувство отыскивает выход в резком движении и сверкнувшей стали, но запястье перехватывают, словно она слабый котенок, и выбивают на пол последнюю надежду в падении забрать врага с собой. Слышны грубые крики; дверь позади распахивается, и Элиза закрывает глаза, потому что нет смысла смотреть на собственный конец. "Прости меня, отец". Ее хватают, заламывают руки за спину и смеются, не отказывая себе в удовольствии мазнуть по обнаженному плечу или провести по груди. Кто-то сжимает железными пальцами подбородок, шепча на ухо похотливую грязь. "Прекратить". Тишина обрушивается на помещение, и перед закрытыми глазами Элизы снова встает бледное лицо ее отца. В горле сжимает еще сильнее, и девушка зажмуривается, но горячие слезы все равно обжигают щеки. "Отпустить ее. Вывести из здания и отпустить," - голос врага пронзает тишину в сто раз острее лезвия с крестом. Боль отступает под напором неверия, и Элиза потрясенно открывает глаза. Разноцветное стекло все так же пусто, как и прежде. "Сир?" - недоверчиво переспрашивает стоящий в стороне от стражи грязный человек с разбитым пенсне на носу. "Ты слышал, Алойс". Человек коротко кивает, и ладони, впивающиеся в предплечья, исчезают. Стража покорно расступается, опускает оружие, кто-то цедит сквозь зубы сдавленное "простите, мадемуазель". Элиза не верит. Не верит, что, шагнув раз за край, можно вернуться назад. Не верит, что другая сторона отказалась принять ее. Не верит в милосердие своего врага. Человек с пенсне поспешно подхватывает Элизу под локоть, и, прежде чем позволить ему показать ей ее окончательное поражение, девушка напоследок снова смотрит врагу в лицо. Ничего не изменилось, и она еще вернется. Она будет возвращаться, снова и снова, пока не добьется своего. И уже на пороге до нее доносится - или чудится? - едва слышное: "Девочка моя, ты похожа на своего отца".