Пожар

Баннеры: http://i2.imageban.ru/out/2012/05/13/dcf9ffa9e79167222c30adcf6429937f.jpg http://i4.imageban.ru/out/2012/05/13/06f7c2a586117bfd703374e58ea4e199.jpg <div align="right">Так она и будет жить в веках Самая прекрасная из женщин, Женщина с ребенком на руках! (найдено на просторах Интернета) Цирк – это симфония надежды и веры в чудо. </div> Тогда был пожар. Туман застилал глаза, в его объятиях вяз дым горевшего здания, без надежды вырваться, оповестить о трагедии. Одиноко сгорели деревянные постройки в жадном огне. Языки пламени играли в салочки по украшенному, словно игрушка, дереву, водили хороводы вокруг массивных столбов, поддерживающих потолок, освещая бархат и шелк одежд, прогуливаясь по неподвижным телам людей. Из-за дыма игры становились еще интересней, и никто не спешил прервать их. Приехавшие утром пожарники застали лишь пепелище да пепел, уносимый ветром. Что ж… Я нарисую это место, но не игру. Не люблю ни салочки, ни жмурки. Сижу на одной из верхних ступенек, прислонившись плечом к перилам. Здание за мной яркого синего цвета. Краска кое-где облупилась, но старательные работники ее временами подправляют. Иногда сметают мусор со ступенек, на которых сижу. Еще реже моют ступеньки. Я захватила покрывало: камень – не самое удобное место для длительного сидения. Передо мной улочка когда-то уездного, а теперь почти провинциального городка. Напротив – попытка создать парк и такое же синее здание. Это не еще одно отделение «Укртелеком», нет. Это Дворец творчества имени Разумкова. Для детей. В основном тут танцуют, есть и цирковая студия. Например, вон та девочка со смешными черными хвостиками явно идет в студию. Цирк… Сколько ассоциаций он вызывает. Яркие шатры заезжих гастролеров, пропахшие попкорном и светом. Сияние детских сердец, их радостные улыбки и полные восторга глаза, которые растрогают самую черствую душу. Выйдешь после представления на улицу, а там - темно и прохладно… Видны из-за крон деревьев звезды. И неважно, каким было представление, в груди сияет солнышко, и переполняет ощущение сказки и свершившегося на глазах чуда. Да, у нашего бывшего большого торгового города сейчас только заезжие гастролеры… Стационарный цирк у нас был. Зато какой! Яркий, большой, празднично украшенный. Единственный цирк дал единственное представление. «Страшный суд». На бумагу ложатся первые уверенные штрихи, наброски будущих лиц и бархатных занавесей. Тяжелые, красные, с большими кисточками. Они охотно укрывали заигравшиеся угольки, охотно отдавали миллиметры ткани, чтобы дыма было больше. Тяжелые подлые алые шторы. Настоящие яркие праздничные украшения. Все же мы любили развлекаться. Я знаю, что будет на моем рисунке. На первом плане два лица – мать и сын. Она паникует и ищет выход, на детском личике страх и восхищение, остатки радости и боль. У него обожжена рука, а на подоле ее платьях затаились угольки, затушенные. Возможно. На первом плане будут шторы, тяжелые, темные, предательские. Там, за спиной женщины с ребенком, паникуют другие люди. Богатые, уверенные в себе, успешные и яркие. Элита торгового городка: украинцы, евреи, поляки, русские. Одинаковые в своей растерянности, слившиеся в единое существо, обреченное на смерть. Да, наш город стоит на перекрестке четырех культур. Наш город – четырехлистник, цветок удачи. На редкость удивительное соединение культур, знаний и талантов, крепкая конструкция, взаимовыгодное сотрудничество. И, увы, одинаковая гордость. Гордость за то, что собрали у себя представителей многих культур, не выделяя, а принимая такими, какими они есть. За то, что дети ходили в разные школы, согласно своим традициям, верованиям и желаниям. За то, что церкви и монастыри были для всех: католиков, православных, иудеев… Мы выполняли заповеди Бога нашего и Сына его Христа, и жили в мире и согласии, как должно. Нам есть чем гордиться. Найдется и над чем слезу пустить. Потешить самолюбие властителей городка и сделать все двери открывающимся внутрь? Да легко. Дать в угоду публике полное огня представление и забыть о безопасноти? Да легко! Уйти из смертельной ловушки, которой стал сиятельный цирк для сиятельных господ? Нет ничего сложного. Ветер развеет прах, родственники будут плакать над братской могилой. Еще не пролились слезы в далеком 1883 году. Пока стучат колеса бричек, ведутся неспешные разговоры. Важные господа заключают сделки, а их прекрасные дамы обмениваются свежайшими сплетнями. Здесь почти нет гувернанток и нянь. Развлечение не для них. Здесь бегают веселые и счастливые дети, забыв о приличиях. Пока можно, это первое представление нашего – собственного! – цирка. Здесь положено опускать планку на чуть-чуть, положено громко смеяться хорошей шутке. Здесь живут сердца, не закованные в броню воспитания и безразличия. Здесь веселые клоуны готовы показать фокус, а чудесные звери ласковы и покорны. Цирк – это праздник, не взирая на погоду, настроение и прочие мелочи. Здесь грим освобождает от оков, раскрывает сердца улыбке и счастью. Ничем не замутненному счастью. Цирк - это место детства. Был, есть, будет. - Замечательная идея, Ваше высокоблагородие… - Чудесный вечер, милочка… - Мне папа обещал настоящего фокусника показать после представления!.. - Поторопись, Иван, скоро начнется феерия. - Мама, мама, а звери не будут кусаться? – наивный детский голос. У мальчика возбужденно блестят глазенки на изнуренном болезнью лице. Маленькие руки крепко сжимают мамину юбку. - Конечно, нет, милый, - женщина улыбается ласково. Ее мягкие карие глаза мечтательно оглядывают помещение, она вспоминает свой поход в цирк, первый и самый яркий. Мальчик будет рад. Он так болел, так страдал, а сейчас – к первому цирковому представлению – хворь отступила, он так рад, так активен. А как блестят черные глазенки! Будто и не болел три долгих тяжелых месяца! На рисунке глаза ребенка сохраняют свой блеск. Черные, глубокие озерца счастья. Мальчик радовался каждой шутке клоуна, искренне восхищался ловкостью фокусника, любовался изяществом танцоров и - конечно же! – зверей. И представление совсем не отвечало своему названию. «Страшный суд». Да какой же он страшный, совсем наоборот, поучительный и легкий. История захватывает с первых минут, герои на редкость правдиво говорят. Картина, достойная кисти художника. Полная красок и противоречий, со своей неповторимой энергетикой. Я вижу это представление, вижу каждого участника и каждого посетителя. Их там больше двух сотен. Много? Да и нет. Да, для того, что должно произойти. И нет, потому что гостей могло быть больше. Цвет Бердичева – богатые, успешные. На первом представлении первые люди города. Совершенство. Огонь выжидает, притаившись. Не сейчас, еще чуть-чуть. Огонь умеет ждать, несмотря на все сказки. Он терпелив, пока уверен, что его легко потушить, и ненасытен, когда убежден в собственном превосходстве. Я знаю, я видела своими глазами. Я была в огне, не в том далеком огне цирка, а здесь - в хорошей современной квартире. Утечка газа, несвоевременная спичка… Мне было десять, а мать была пьяна. Сейчас мне семнадцать, и я ношу чайные розы - шаблонно, но она их любила - на могилу. Множественные ожоги, медленная смерть от ран. Запах паленого мяса никогда не забыть. Особенно когда тебе десять, а твоя мать умирает, не приходя в сознание. Отец проявил благородство и позволил проводить рядом с ней достаточно времени. С ней и моим неродившимся братиком, как потом сказали врачи. У женщины на рисунке мамины глаза, карие, уверенные, ищущие. В этих глазах бьется только один вопрос: как спасти ребенка?! . Удивительно быстро трезвеют матери, когда заходит речь о жизни их детей. Меня успели передать на руки соседей, она погибла, спасая меня. Обожженые руки, тлеющее платье и безумная надежда в глазах. Надежда и радость. Спасла и уберегла самое ценное. У матери на рисунке горькая складка у привыкших к улыбке полных губ. Рука судорожно сжимает ладошку сына. Глаза внимательно и быстро осматривают помещение. У дверей, открывающихся вовнутрь – толпа. Некоторых уже задавили, иные полные мужчины и старики уже задохнулись от дыма. Огонь безнаказанно играет в салочки. Дорогие породы дерева, дорогие ткани, дорогие украшения. Как же дешева жизнь! Окна… Не здесь, чтобы не портить атмосферу сказки, чтобы сэкономить деньги. У директора цирка больна дочь. Врачи требуют все больше и больше денег, и отец идет на преступление, чтобы спасти чадо: экономит на строительстве, где может и где нельзя. Правильно? Объясни это двум сотням родителей, потерявшим здесь своих детей, поясни этим людям, обреченным на смерть. Поясни себе и прости себя. Честь и совесть – пыль и прах, когда сгорает в лихорадке единственная радость, память о невыдержавшей роды жене - смешливая маленькая Роксана (имя не уберу, пусть будет хоть кто-то с именем))). Очень просто найти смысл жизни здесь, в этом огненном очищающем аду. Просто и не нужно. О философии можно говорить за чашкой чаю или чего покрепче, сидя у камина, у послушного веселого огня. Здесь же спасают жизни. Люди, увы, стадо, подверженное инстинктам. Привыкли к благоустроенной жизни, разучились бороться за кусок хлеба и место под крышей. Травоядные паразиты, успешные, богатые. И только мать держит за руку дитя, спасая в первую очередь его. Не себя. Никогда не себя. Кап… Ой, слезинка размазала четкую линию скул, превратив женщину в исчезающий, но все еще плотный мираж. Она плотно сжала губы, она целеустремленно ищет выход. А мальчик закрывает второй ладошкой рот и нос и пытается не слишком заметно кашлять из-за дыма. Кап… А теперь “поплыл” алый бархат. Огонь убегает из этого места, таится не здесь. Слишком мокро для него нарисованного. Кап, кап, кап. Холст лежит рядом, люди спешат вверх-вниз по ступенькам мимо, слезы беззвучно катятся по щекам. Я теряю им счет, сквозь пелену смотря на заброшенный парк напротив. Я плакала… Когда? Наверное, дома, после похорон, увидев фотографию радостно улыбающейся мамы с черной траурной ленточкой. Множество венков и торжественные речи, едва не алфавитное перечисление хороших поступков матери. Это не напускное, не пыль в глазах. Свое горе каждый переживает в одиночестве. Даже находясь в толпе. Бабушки прикладывают платочки к совершенно сухим глазам – столько сердечных капель выпито. Мужчины тихо говорят о своем – военные не говорят о горе, они переживает его тихо и стоически. Война научила. И даже мстить некому, не облегчить душу. Отец нарисованного мной ребенка тоже не проронил ни слезинки, закрыв свое сердце вместе с женой и сыном в гробу. Саркофаг скорби сковал его сердце. И только девочка, дочка директора, понимала его горе. Она – удивительно – писала письма скорбящим, утешала и сопереживала. Корявый почерк, округлые буквы, временами расплывающиеся чернила… Скомканные листы желтоватой казенной бумаги, презрительные слова в адрес дочери губителя. И только он ответил, только он пришел в больницу. Девочка смотрела на чистое голубое небо и вязала шарф. Почти двести различных узоров, длинное полотнище. Неумело, упорно. В память. Она была удивительной, эта умирающая девочка. Юная и мудрая. Горе и смерть - хорошие учителя. Лучше, чем доброта и вседозволенность, леность и праздность. Она была такой же, как его сын. Маленькой, хрупкой, светлой. С такими же черными глазами и улыбкой. Только у нее были глаза старухи и горькие складочки у губ, а сын всегда улыбался, даже прикованный к постели. Она смотрела на мир ясно и все просила построить на месте цирка больницу. Она вязала бесполезный шарф, больше, чем двести разных узоров с неизменной черной нитью. Она радовалась солнышку и рассказывала сказки приодившему вдовцу и медсестрам. Она жила, как умела, а он выживал с ее помощью. - Держи, - белый платок ложится на колени. – Рисуй, девочка. Ты знаешь, что рисовать. Легкие штрихи – густой дым. Тлеющие огоньки, пока тлеющие. Погода была удивительно теплая и безветренная. Люди умирали, дым стоял плотной завесой, гораздо толще алого бархата. Иные стоики умирали гордо – спокойно и сдержанно принимали смерть – фаталисты. Некоторые задыхались от дыма. Звери рвались на улицу, сотрясая клетки, прогибая решетки, так и умирали, борясь. А женщина… Женщина искала выход, внимательно оглядывая стены. Она все еще искала выход, с полумертвым ребенком на руках. В испачканном платье, с размазанной косметикой и следами копоти на белой коже. Ее глаза горели ярче бушующего пламени, отгоняя трусишку-пламя. Оно не смело противостоять ее силе, и ставило подножки. Я нарисую демона на коне – причину пожара. Вот он, в углу, где уже не ржет испуганно лошадь. Я нарисую туман в несуществующих окнах. Туман, который скрыл огонь. Я нарисую снег и высокие сугробы, проставлю дату. 1 января 1883 года… Пожарные прибыли рано утром, когда туман развеялся. Родственники узнавали погибших по украшеним и другим несгоревшим предметам. Кого могли – увезли в семейные усыпальницы. Остальных хоронили в братской могиле. Я нарисую крестик. Вот он, на шее у женщины, тонкая цепочка, маленькое распятие. Здесь был страшный суд. Циркачи не ошиблись. Первый удар процветающему городу, удачливому четырехлистнику. И я нарисую маленькой цветочек, в углу, затерянный в тяжелых складках предательского бархата. Позже… Гораздо позже здесь будет больница, в память о жертвах, проект дочки директора цирка и вдовца женщины с ребенком. Они безымянные: те, кто ушли и те, кто остались. Кому нужны имена?.. Девочка не увидела больницы, умерев за год до этого события, вдовец прошелся по белым коридорам, самолично проверил все выходы и входы. Упаси Бог повторить ошибку предшественника - цирка! В ящике стола вдовца лежал длинный шарф, зачитанные письма, сломанное перо и записанная на желтоватых листах мечта Роксаны о больнице и прощении. Дочка директора извинялась перед городом, как умела. Больница оказывала бесплатную помощь беднякам. Бердичев поддержал их идею, сначала неохотно – как заговорила! – а потом все с большим энтузиазмом. Добрые люди, скорбящие родственники - никто не прошел мимо, все положили по кирпичику в строительство больницы. Дом скорби и печали - вместо красочного цирка. Надежда заменила развлечение. Строгость заняла место безалаберности. Так, как хотела эта женщина с карими глазами и ищущим взглядом. Они хотели жить. Вот такая история. А лечебница служила еще долго, принимая больных. Жертвы того страшного пожара жили в памяти каждого, кто ступил под ее своды, вдохнул неповторимый запах лекарств и болезни. А потом их снова забыли. Пришли другие времена, и они снова умирали, вместе с людьми, бывающими здесь. Превращаясь в тлен вместе с приходящим в упадок зданием. Чтобы потом жить в сердцах всякого, кто ждет весточку из далеких краев – теперь здесь почта. Я еще вернусь сюда, к этому яркому и заметному синему зданию с большими желтыми буквами на крыше. Вернусь с чистым холстом и красками, в светлый и солнечный день, летом. А может, весной или осенью. Знаете, свастика – символ солнца и свободы, и я нарисую солнечный день, счастливых ребятишек и бабочку*. Всего одну. * бабочка - символ холокоста - преследования и массового уничтожения евреев во время Великой Отечественной.