Ярость

Апрель 1945 года. Западный фронт. Дон Колиер. ― Почему именно сейчас? — шепчу я себе под нос, смотря на разорванную гусеницу танка. Грэди, механик и заряжающий в одном лице, пытается что-то сделать с непредвиденной поломкой. Я же отхожу на несколько метров от танка, разрешив себе сесть на землю, упираюсь спиной о дерево. Из кармана штанов выпала пачка сигарет, я тут же ее поднимаю, беру с пачки одну и закуриваю. Дым на мгновение туманит глаза, и я крепко зажмуриваюсь, перебирая в голове события этого дня. Сегодня ужасный день. Хотя разве бывают на войне хорошие дни? Конечно, каждый солдат радуется освобождению нового города, спасению чей-то невинной жизни и просто тому, что пережил еще один чертов день. Но только один день можно считать поистине счастливым, и это – День Победы. И неизвестно, сколько еще нужно пережить дней, сколько перебить нацистов, чтобы хотя бы дожить до этой желанной победы. Сколько еще должно пройти таких ужасных дней, чтобы почувствовать вкус победы? Сколько дней будет всплывать в памяти после этой войны? Но я точно знаю, что сегодняшний день мне запомнится надолго. Танк «Ярость» и его пять верных друзей во главе со мной — сержантом Доном Колиером — прошли Северную Африку и половину Европы без единой потери, но именно сегодня ночью я не смог спасти своего товарища, стрелка-радиста Фрэда, тем самым нарушив обещание, данное несколько лет назад. Я обещал, что сделаю все, чтобы мои боевые товарищи выжили. И до конца своей жизни я буду винить себя в этой потери. Значит, я сделал что-то не так, не уберег. Да и еще сегодня подослали на место убитого необстрелянного паренька, которому от силы восемнадцать лет. Всего лишь за один день Норман Эллисон, которого учили «печатать 60 слов в минуту», увидел весь ужас войны и стал убийцей. И здесь я не стоял в стороне. Изначально я понимал, что если этот парень со светлой душой не будет бойцом, воином, машиной, у которой только одна цель – мочить нацистскую тварь, то весь экипаж погибнет, и это опять будет на моей совести. Даже если я умру, то все равно буду чувствовать себя виновным, куда бы ни направилась моя душа, в рай или ад. Именно я вложил в руки Норманна пистолет и силой заставил убить немца. Я понимал, что это поломает парня, но другого выхода нет. Здесь другие правила. Или ты, или тебя. Выбор невелик. Возможно, меня могло бы немного осчастливить взятия нового города, но и там все пошло не так, как предполагалось. Опять полегло много людей: солдаты и невинные жители. И новое задание, которое закончилось тем, что с колонны из четырех танков остался только один, и это «Ярость». «Удержать перекресток», — команда, которая не перестает крутиться в моей голове. Это наше задание. Но как сделать это, если мы остались одни, да и то нас угораздило попасть на мину. Я открываю глаза, всматриваясь в своих подчиненных и друзей в одном лице. Сегодня утром я сказал новичку Норману, чтобы тот не заводил друзей. И это правильно: потом больнее терять. Никогда не знаешь, где и кого поджидает конец. Я машу головой, отбрасывая воспоминание, выбрасываю окурок, поднимаюсь на ноги и иду к танку. ― Толстяк, сколько еще времени нужно? — спрашиваю я, смотря на лежащего на земле друга. Толстяком мы называли механика и водителя Трини — мексиканца по национальности, американца по жизни. — Черт его знает! Кажется, приехали! — крикнул Толстяк, чертыхнувшись себе под нос. Возле него на коленях стоит Грэди, пытается ускорить работу и поставить этот танк на ноги. — Вот дерьмо! У нас времени нет! Надеюсь, эти твари появятся после того, как мы устраним эту неполадку, — кричу я, но тревога не покидает меня. Если же нам угораздило попасть на мину именно сейчас, значит Богу так угодно, и если нам суждено умереть, мы умрем. — Должно же нам повезти сегодня хоть в чем-то, — из-за угла танка появился Святоша с пайком в руках. «Святоша» — наводчик, и надоедливый верующий. На войне все верят в Бога, ведь должна быть надежда. Бог и есть наша надежда, наша вера, но не каждый говорит об этом, и далеко не каждый носит карманную Библию, время от времени зачитывая ее своим друзьям. Таким и является Бойд по прозвищу «Святоша». — А выигранный бой с «Тигром» для тебя уже не везение? — спрашивает Грэди, ни на секунду не отвлекаясь от работы. — Нет, это заслуга Дона, — бросил Святоша, засовывая в рот еду. — Дон молодец! — крикнул Толстяк, который уже залез под танк, пытаясь хоть что-то сделать с гусеницей. Я понимаю что то, что сейчас говорят мужики, больше относится к утешению. Мы одни выжили со всей колонны, и это явно просто удача. Но почему именно нам так везет? Я не раз задавал себе этот вопрос, но ответа так и не нашел. Уже третий час мы копаемся с поломкой. Время уплывает, вот-вот должна появиться колонна нацистов, и если мы будем не готовы, то в живых никого не останется. И тогда немцы нападут на колонну гражданских. Этого нельзя допустить. Мы должны быть готовы! Я залажу на танк и достаю свой паёк, но даже не успеваю открыть коробку, как вдали вижу несущуюся на огромной скорости человеческую тушу. Это явно Норманн. Он бежит на пределе своих сил. Я сразу же после поломки приказал парню идти на холм и следить за дорогой. И если парень не на месте, значит, произошло что-то серьезное. — Норманн, почему ты не на посту? — серьезно, не показывая своих опасений, спрашиваю я, упершись рукой в плечо юноши. В душе все перевернулось, но я должен быть предельно спокоен. — Они идут! — кричит Норманн, все время мотыля головой. Я понимаю, о ком говорит парень, но спросить обязан: — Кто идет? — я опускаю руку, и Норманн уже более спокойно говорит: — Немцы! — Сколько их? — статично спрашиваю я, но в голове промелькнуло куча мыслей. Мы умрем. Танк поломан. Мы не сможем удержать перекресток. — Слишком много! — возбужденно, закидывая оружие на плече, чуть ли не кричит Норманн. — Сколько?! — я громко задаю вопрос, мне нужна только точная информация. Я должен составить план действий. Должен сориентироваться. Норманн хватается руками за голову и попытается хоть что-то сказать, но все слова превращались в сплошную кашу, в которой ничего нельзя разобрать. — Сколько?! — повторяю я. Мой пульс участился, но лицо остается прежним. Для всех я спокоен. — Две или три сотни, точно не знаю, — с большим трудом выдает юноша. — С ними машины! — Танки? — Нет, нет, нет. Грузовики. Я поворачиваю свой взор на дорогу. Пока никого не видно, но это только пока, пройдет совсем немного времени, и нам придется встретиться со своим врагом лицом к лицу. — Может кучка придурков решили сдаться, — выдвигает теорию Грэди, хотя сам в нее вряд ли верит. — Нет, они маршируют, поют и готовы сражаться! — в панике кричит Норманн. Я отхожу на несколько метров от своих напарников, вглядываясь вдаль. — Наверняка это батальон СС, — обобщаю я, повернувшись лицом к друзьям. Я вижу, как меняются их лица. Как глаза наполнились страхом. Лучше умереть, чем встретиться с батальоном СС без техники и, всего на всего, впятером. Каждый солдат знает различие между обычным немецким военным и эсэсовцем, человеком который будет мучить, рвать, получать удовольствие от растягивания убийства. — Вот дерьмо! — крикнул Толстяк, бросив гаечный ключ на землю. — Боже правый! — послышался голос Святоши. Все поняли: наша смерть всего лишь в несколько километров от нас. Они смотрят на меня и хотят, чтобы я что-то решил, сказал, что делать, а я стою и смотрю на их лица, полные страха. Сколько лет мы были бок о бок, сколько всего видели, но так страшно не было никогда. Я взглянул в глаза Норманну, казалось, что парень вот-вот расплачется. Больше всего жаль его, он всего лишь парень, которого послали на верную смерть, и я ничем не могу ему помочь. Сегодня он умрет, как и все мы. Резко перед моими глазами началось движение. Грэди крикнул Толстяку забрать оружие и вещи. Тот послушно полез в танк. — Нужно уносить ноги, пока не стемнело, пересидим в лесу. Дон, собирай шмотки! — бросил мне Грэди, закидывая винтовку на плечо. А я все так же стою и смотрю, перебирая в голове разные варианты. Я не могу, не могу дать этим гадам пройти перекресток и этим самым подставить наших медиков, поваров и других. Если немцы пройдут здесь, а я просто сбегу в лес, то никогда себе не прощу. Лучше умереть в бою, чем быть трусом. — Не бегали раньше, не побежим и сейчас! — серьезно говорю я, другого выхода нет. Я остаюсь. — Чего? — ко мне впритык подошел Святоша, он крайне растерян и испуган. — Мы не можем! — Я удержу перекресток! — Что значит, удержишь перекресток? — взмахнув руками, спрашивает Грэди. — Наш танк подбит! Танк подбит! Слышишь? Наш танк подбит! — я слышу голос Грэди, а сам лезу на танк. — Ты уже это говорил! — теперь я точно уверен, я остаюсь! — Что ты делаешь? — кричит мне Толстяк. — Мы удержим перекресток! — отвечаю я. Четыре голоса мне кричат что-то в ответ, но я не могу разобрать слов. Я стою на своем. — Как сражаться? — из всех голосов узнаю Святошу. — У нас есть орудие! — кричу я. Другие голоса что-то кричат, но их понять невозможно. Святоша перекрикивает всех: — ТИХО! — и все замолчали. — Что ты собираешь делать? Я тяжело дышу и даже боюсь посмотреть на своих товарищей, которые стоят на земле. Что им сказать? И единственное, что я могу произнести, это: — Уходите! Бегите в лес! — показываю рукой в сторону леса. Пусть уходят. Я заряжаю пулемет, мне много чего пригодится сегодня. Они все так же стоят и смотрят на меня. — Мужики, спасайте свои жизни! Уходите! — говорю я им. Нечего стоять над моей душой. Так даже спокойней, хотя бы они будут живы, а я сделаю все возможное, чтобы хотя бы на время задержать нацистов. Я еще раз бросаю взгляд на друзей, они стоят на том же месте. Сев на корточки, говорю: — Все в порядке, правда. Уходите. — Хм… Все в порядке? — риторично спрашивает Святоша, сделав несколько шагов назад. — Это мой дом, — вздыхаю я. Этот танк за несколько лет стал родным домом, и я не могу бросить его здесь. Я встаю на ноги и вижу, как ко мне подымается Норманн. Я смотрю в его глаза. Это теперь не тот паренек, который пришел сегодня утром, теперь это боец, который положит свою жизнь ради благого дела. — Я остаюсь с вами, — это слова человека, который знает, что делать, и я не могу сказать «нет». — Хорошо. Будешь перезаряжать. В течение минуты все мои друзья подымаются и соглашаются остаться. Никто не убежал. Все они идут на верную смерть. Я вижу, что они до последнего сомневаются, но, в конце концов, делают окончательный выбор. — Какой план? — спрашивает Святоша. И теперь я уверен, что сделал правильный выбор. План формируется в один миг. Я знаю, что делать. Ударяю кулаком об покрышку люка и кричу: — Принесите дохлого немца! Наш танк попал на мину возле военного госпиталя, там уже нет никого живого – одни трупы, и теперь это сыграет на нашу пользу. Мы выбрасываем свои сумки перед танком и поджигаем их. Труп кладём на танк и делаем тоже, что и с вещами. Теперь это станет нашим отвлекающим маневром. Когда немцы приблизятся, то подумают, что мы мертвы, и как только они захотят проверить это, в игру вступим мы. После проделанного мы все заняли свои места в танке и начали готовить оружие. Время замедлилось. Мы уже были готовы к бою. Никто не знает, в какую минуту придется вступить в бой не на жизнь, а на смерть! Роясь в вещах, я нахожу бутылку с горючим и делаю глоток. И так по кругу, каждый из нас отпивает немного. Возможно, это в последний раз, когда мы пьем все вместе. Тишину нарушает Святоша, как всегда говоря о Боге, но теперь это не раздражает, а даже пробуждает. Никто не знает, что раньше я был глубоко верующим человеком, но война сломала меня. Я стал убийцей, как после этого обращаться к Богу? Что ему говорить? Конечно, я убиваю нелюдей, но от этого мне не легче. — В Библии есть стих, — начинает Святоша. — Я часто его вспоминаю. Там сказано: «И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? И кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня», — его голос дрожит. Я помню этот стих. Сам часто его вспоминаю. — Книга Исаия. Глава шестая, — говорю я. — Пускай перед смертью узнают обо мне больше информации. Больше о моей душе. Святоша смеется. — Да, Дон! Совершенно верно! Дон! Ну, ты даешь! — я хлопаю рукой плечу друга. Почему-то сейчас стало так тепло. Страх ушел. Как будто мы не ждем эсэсовцев, как будто завтра мы вернемся назад, в военный лагерь, живыми и невредимыми. Бутылка опять пошла по кругу. Последним в руках ее держит Норманн и передает ее обратно Святоше. — Сынок, да ты заглатываешь, как пулемет! — смеялся Грэди, заражая смехом нас всех. — Как пулемет… — повторяю я. — Вот твое боевое прозвище! Пулемет! — громко говорю я. Все повторяют. Вот так перед смертью у этого парня появилось боевое имя. Все наше недолгое веселье прерывает испуганный голос Пулемета: — Они идут! Они близко! Я быстро берусь руками за смотровой прибор и смотрю на дорогу. По ней маршируют несколько сотен нацистов. Вот и все. — Никому не шевелиться без моей команды, — даю я приказ. Каждый занимает свое место. — Давайте, ублюдки, подходите! — шепчу я себе. Достаю гранату, снимаю с нее чеку и жду. Немцы подходят все ближе. Еще немного ближе и еще. Слышу, как они забираются по танку наверх. Еще чуть-чуть. Секунды ожидания длятся вечность. Сердце предательски громко стучит. И вот все началось. Я слышу, что люк Норманна подняли, и парень застрелил того, кто его открыл. Теперь уже некуда отступать. — Огонь! — кричу я. И, открывая свой люк, выбрасываю гранату. Звучит взрыв и крики. Крики, которые для меня звучат музыкой. Чем больше их погибнет, тем больше шансов, что мы выживем. Теперь я цепляюсь за эту крайне тонкую нить. Даже если один из нас завтра будет дышать, это уже победа. В ход пошла пушка. Мы подбиваем машину и уничтожаем десятки немцев. Те от неожиданности начинают бежать в госпиталь. И, конечно, этот шанс мы не упустим. Я даю приказ: — Стрелок, огонь по бегущим к зданию! Уничтожь ублюдков! Четыре заряда белого фосфора Бойд, долбани по тому зданию! — приказ выполнен, раздался взрыв, но госпиталь еще не весь поглощен огнем. — Давай еще раз! Было красиво! — теперь взрыв прозвучал еще громче. Еще несколько десятков тварей мы смешали с огнем. Я отдаю приказ за приказом. Уже стемнело, а огонь не прекращается не на секунду. Живучи твари! — Нужна новая лента — кричит Норманн. — Все! Все! — слышу голос Грэди. — Они есть наверху — кричит Святоша. — Возьмем патроны сверху, — не раздумывая, говорю я. — Я выброшу дымовые шашки. Толстяк, по моему сигналу открывай люк и стреляй! — Я понял! — слышу в ответ. — Пулемет, делай то же самое! — даю еще один приказ. — Понял, — отвечает он. — Святоша, полезешь за тридцаткой! — кричу я. — Хорошо! Я отрываю люк и выбрасываю две шашки. Дым окутывает наш танк и дает немного времени, чтобы взять боеприпасы. — Все готовы? — спрашиваю я и секундой позже кричу: — Давай! Я выбираюсь наверх, пока другие выполняют мои приказы. Вижу, Святоша забрал тридцатку и залез обратно, а Толстяк с Пулеметом прикрывают меня. Я передаю тяжелый ящик через люк Святоше, а сам даю приказ: — Все в танк! Слышу, как люки закрываются, но сам не удерживаюсь и стреляю в бегущих нацистов. Один, другой, третий выстрел. Патроны кончаются. Навстречу мне лезет немец, я бросаю оружие в него, а сам пока достаю с кармана пистолет и стреляю в немца, который находится позади меня. Тот падает мертвым грузом на землю. Не успеваю повернуться и направить пистолет вперед, как получаю пулю в плече. Боль пронзила меня, но если я сейчас не соберусь, то получу еще одну, но уже в лоб. Я делаю один выстрел, потом еще один. Их слишком много! Немец, пользуясь моим положением, начинает бить меня моим же автоматом, который всего несколько минут назад я бросил в него. Я пытаюсь залезть обратно в люк, он цепляется мертвой хваткой в меня, и я тащу его с собой внутрь танка. Слышу кричащий голос Святоши: — Нет! Нет! Нет! Только не это! Черт! — Не стреляй, Святоша! — кричу я. Успев вытащить с кармана нож, я всаживаю его в шею немца и просто выбрасываю его с танка, закрывая люк. — Ты ранен? Не хватало еще залить все здесь кровью, — говорит мне Святоша, разрывая ткань, на моем плече. — Так залатай меня, — спокойно говорю я. Я смотрю на него, и мне жаль, поистине жаль, что нам не выжить. Мы умрем. Я говорю: — В том, кто любит мир, в том нет любви Божьей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская — не есть от Бога, но от мира сего. — И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек, — договаривает он. Святоша, возвращается на свой пост, а я продолжаю командование. Смотрю в смотритель и ничего не вижу: туман окутал все. — Они пытаются нас обойти! Кто-нибудь что-то видит? — спрашиваю я. — Ничего не вижу! — кричит Пулемет. — Ничего, — повторят Грэди. — И я ничего, — отзывается Святоша. — Патрон на один час! — кричит Толстяк. — Орудие вправо! — отдаю приказ я. Бой возобновился. Я опять отдаю разные указание в надежде, что мы сможем продержаться как можно дольше. Но тут снаряд прилетает в нас. Тело Грэди падает. Я не могу ничего понять. Святоша приподнимет тело, шепча: — Грэди, держись! Грэди! — тот в ответ выдает прощальный стон, и его тело обмякает. В голове крутится: «Отсчет начался». О Господи! Нет! Боль пронзила меня, лучше принять десять пуль в свое тело, чем чувствовать то, что чувствую я. Боль превращается в злость, я должен отомстить, мы должны уничтожить этих тварей! — О, черт! Черт! Подымайся! Нет! Грэди! — отчетливо слышу голос Святоши, тот не выпускает с рук тело мертвого Грэди, как будто сможет его оживить. — Подымайся! Этот бой не окончен! — кричу я. У нас нет времени на скорбь, мы должны продолжать биться. Через несколько секунд Святоша берет себя в руки, снимет себя куртку и накрывает его голову ею. — Справа! Справа от нас, — говорю я. Норманн стреляет в указанную цель. — Возьми тридцатку, стреляй по ним! — Святоша выполняет приказ. Я вижу, как один за другим падают тела. И мне этот нравится. Это правильно. По нам стреляют, но все отлетает обратно. — Сколько мы продержимся? — кричит Норманн. — Стреляй! — в ответ кричит Толсятк. — Пусто! — слышу отчаянный голос Норманна. — Нужны патроны! — Это была последняя лента — говорит Святоша. — У меня все! — кричит Толстяк. — Это все, что у нас было, — спокойно подытоживаю я. — Черт! — О Боже! — Хватит паниковать. У нас есть личное оружие и пятидесятка. Ну, кто со мной? Я пойду! — говорю я и открываю люк. Сейчас полная тишина. Тишина перед надвигающейся бурей. Я тихо вылажу и присаживаюсь возле пулемета, чтобы быть наготове. — Где они, черт возьми? — спрашивает Норманн. — Они повсюду, — отвечает Толстяк. После сказанных слов по нам раздаются удары, пули пролетают мимо, как будто не замечают нас. Я открываю огонь в ответ. Пусть сдохнут, твари! Я не вижу, что делают другие, в моем поле зрение только немцы. Я не знаю, сколько времени проходит, сколько выстрелов я сделал, но как только нас начали забрасывать дымовой шашкой, я даю приказ: — Быстро в танк! А сам остаюсь снаружи, бросая гранату врагу. После взрыва я стреляю с пулемета по бегущим немцам. Они как мурашки: их так же много и они стоят горой друг за друга. — Твою мать! — ругаюсь я. Что же их так много! Когда же они закончатся? — Святоша, гранаты! — выкрикиваю я. Святоша вылезает и передает их мне. — Держи! — и резко раздается выстрел. Брызги крови и Святоша падает обратно внутрь танка. Время как будто замерло. Я не слышу звуков выстрелов. Я совершенно ничего не слышу. Только что из-за меня погиб мой друг! И я на автомате продолжаю стрелять с пулемета. Я делаю все, что могу, и неизвестно откуда прилетает пуля и застревает в моей груди. За ней следует еще одна. Но боли я не чувствую. Я совершенно ничего не ощущаю. Я пытаюсь подняться и залезть в люк. Я должен это сделать. Мое тело не слушается меня. Мне сложно подняться, но я смогу. И я делаю один шаг. И вновь тупой звук. В меня залетает еще одна пуля, после еще одна, и я слышу, как за мной закрывается люк. Я сумел. Я в танке. Возле меня лежит тело Святоши и тут ко мне возвращаются чувства. Я опять чувствую жгучую боль. Наклоняюсь к другу и прикасаюсь своим лбом к его. Вот и все. Вот он, конец. Я отстраняюсь и падаю дальше внутрь танка. Вижу мертвое тело Толстяка и глаза Норманна, полные испуга. Остались только мы вдвоем. Мне уже плевать на себя, но парня искренне жаль. Его первый день на войне закончится смертью. Возможно, он будет героем, как и мы все. Но разве нам не будет все равно? Я не жду, что попаду в рай. Не после того, что сделал. Но этот парень должен! Пускай все его грехи спишут на меня. Я отвечу. Я не достоин рая, из-за меня погибли все эти ребята. Я виновен в их смерти. — Мне жаль, сынок, — говорю я Норманну. Больше мне нечего ему сказать. — Хаххх, — вздыхает он и отвечает: — Да ничего. Так уж вышло, — он тяжело дышит. Даже сейчас он ведет себя благородно, хотя вправе винить меня, своего командира, который привел целый экипаж к гибели. — Я сделал, что мог, — шепчу я. — Я знаю, — в ответ слышу голос Норманна, он держится изо всех сил. За стенами танка стучат взрывы и выстрелы, они так близко. Мне становится страшно, но не за себя, а за юношу, который ни в чем неповинен. Разве он виноват, что один больной на голову развязал мировую войну, которая унесла миллионы невинных жизней? Разве хоть кто-то заслужил умереть из-за чей-то навязчивой идеи? Идеи править миром! — Сержант Колиер! — голос Норманна дрожит, юноша вот-вот заплачет. — Да, сынок, — я смотрю на него, он весь бледен. Как жаль, что я не могу умереть за него. Отдать свою жизнь за него. Но нам суждено умереть вдвоем. — Мне страшно, — говорит он мне. — Мне тоже страшно, — шепчу я и смотрю вверх на люк. Я знаю, смерть все ближе и ближе. Эти твари подходят и скоро сделают все, чтобы нас не стало. И мы не сможем этому воспрепятствовать. — О Господи! Вот черт! — он теребит в руках оружие. — Я хочу сдаться! Я хочу сдаться! — повторяет он. Я перевожу взгляд на него. — Прошу не надо, — умоляюще говорю я ему. — Они будут пытать тебя. — Вот черт! — И убьют, как собаку. — Боже, что же мне делать? — Норманн, весь дрожит от страха. И только сейчас я вспоминаю, что, возможно, я смогу спасти хотя бы этого парня. — Там внизу есть люк, — говорю я ему. — Ясно, — он пытается сосредоточиться на сказанном мною. — Хорошо. — Ты видишь его? — Да, вижу. — Видишь, где он? — переспрашиваю я. — Да, я вижу! Люк надо мной открывается, и я вижу над собой голову паршивого нациста. Без раздумий поднимаю пистолет и стреляю вверх. Пуля попадает в цель и люк захлопывается. — Что они делают? — спрашивает меня Норманн. Люк опять открываться, и возле меня приземляются две гранаты. Я понимаю, что время идет на секунды, и спастись сможет только один. — Уходи! — говорю я Норманну, и тот послушно вылезает через люк. Мне остается всего мгновение, я закрываю глаза. Секунды длятся целую вечность. Пришел мой конец. Теперь танк «Ярость» и пять его верных друзей встретятся там, на небесах. Я – командир Дон Колиер, заряжающий Грэйди Трэвис, наводчик Бойд «Святоша» Нойс, механик-водитель Трини «Толстяк» Гарсия и стрелок-радист Фрэд – изначальный экипаж. Все умерли в один день. И Норманну не место с нами. Он лишний. Пусть живет своей жизнью. А мы уже прожили ее. Теперь остается надеяться только на то, что Бог простит наши грехи.