Шаг в темноту

Диксон сидит на веранде, прислонившись спиной к холодной стене, и слушает шаги в глубине дома, звон металлических кружек и редкие, очень редкие, приглушенные голоса. Одеревеневшие от напряжения мышцы постепенно расслабляются, принося легкую боль, и он еле заметно морщится. Бет Грин на перилах качает одной ногой, опираясь сплетенными пальцами на согнутое колено. Смотрит в пустоту над верхушками леса, чуть прикрывая веки. Закат сегодня нереально яркий, такой бывает перед особенно ветреными днями, профиль девчонки резко вырисовывается на фоне алого неба, и Диксон не отводит глаза. Сегодня он слишком устал для этого. Устал от бесконечного дня, от очередного бессмысленного перехода, от тягучего ожидания. - Завтра будет ветер. Папа всегда говорил, что красное небо к ветру, - Грин чуть улыбается кончиками губ, он видит, как натягивается шрам на белой щеке, похожий на тонкую веточку вереска - красиво, да? - Да. Красиво. Любимое слово Грин. Это красиво, Дэрил. Дэрил выбивает сигарету из мятой пачки, прикуривает и продолжает молча смотреть на неё, физически чувствуя, как кончается время. Его личный враг. Гребаные стрелки на гребаных часах, которые едва двигались весь день, словно сорвались с цепи, отбивая минуту за минутой с бешеной скоростью. Грин подтягивает колени к груди, обхватывает их руками, будто замерзла, и поворачивается к нему. Безмятежная линия рта, тонкие брови, волосы, вьющиеся у висков чуть сильней. - У Карла день рождения через два дня. Я правильно посчитала? - Угу. - Двадцать лет. С ума сойти. - Он все равно остался мелким засранцем, - Дэрил гасит о подошву сигарету, поднимается, делает пару шагов и приваливается к перилам совсем рядом с ней. Так близко, что почти касается её ног рукавом. Так близко, что видит родинку в вороте её рубашки. Он мог бы накрыть её шрам кончиками пальцев. Девчонка замечает его взгляд и отворачивается. Дэрилу хочется сделать что-то, чтобы выдернуть эту тупую, ноющую боль из себя. Грин щурится, когда последние лучи безумного, красного солнца падают на её лицо, и ему кажется, что она слегка побледнела. - Мне пора, Дэрил. Он кивает, чувствуя, как обломки ногтей впиваются в ладони. Бет сидит не шевелясь, ждет, что он скажет. У Диксона никогда не хватает слов. - У него отросла борода. У Карла. Знаешь, - говорит он, чтобы что-то сказать. Бет тихо смеется, и ему кажется, что каждая нота её голоса разрывает его изнутри. Он чувствует себя рыбой, которая глубоко заглотила крючок, и вот теперь кто-то ловко наматывает леску на кулак, и тащит из него все внутренности на этом крючке. Дэрил сглатывает, проводит языком по сухому нёбу и на миг переводит взгляд на Кэрол, неподвижно застывшую на посту у самой кромки почти голых деревьев. Её серые волосы отросли и теперь падают неопрятными прядями на воротник. Он не видит отсюда, но знает, что обветренное лицо Кэрол спокойно, а веки никогда не моргают. Её светлые, обесцвеченные болью, глаза внимательны и пусты. Когда на посту Кэрол – он оставляет в доме арбалет. Красные разводы постепенно темнеют, небо густеет, как черная кровь и он снова ощущает, как блядские стрелки жрут время. Не бросай меня, слышишь? Не смей бросать меня, мать твою, Грин! Не смей оставлять меня наедине с этим миром, в котором нет тебя! Я не хочу. - Ты могла бы видеть всё это сама, - зло прорывается из него сиплым хрипом раньше, чем он успевает затолкать это обратно в глотку. - Дэрил… Бет чуть склоняет голову, он видит, как прорезаются горькие складки у губ. - Что? Какого хера, Бет. Какого хера ты сделала. Какую правду ты искала? Правда здесь. Сейчас. Правда в том, что у Карла отросла борода, а лицо, припорошенное слепой безнадегой, полностью утратило мимику. В том, что Сашу убили через год после тебя, а Гленна через полтора. Мэгги не в себе с тех пор. Правда в том, что Рик – полностью седой старик в сорок два года. Старик с мертвыми глазами, который сидит сейчас в доме и смотрит в стену. Каждый вечер он смотрит в ебаную стену в ожидании следующего дня и ещё одного перехода от дома к дому, от города к городу. Правда в том, что я ношу твой чертов зеленый блокнот в рюкзаке и пять лет не сплю по ночам. Все, что мне осталось от тебя – этот блокнот и почти такая же седая, как Рик, Мэгги. Мы все седые здесь, знаешь. По ночам Мэг бесцельно ходит по очередному безликому дому, что–то ищет и иногда начинает смеяться резким, визгливым хохотом. Я знаю все, что записано в твоем драном блокноте наизусть. Каждую строчку. Ты иногда заваливаешь согласные влево и педантично расставляешь запятые. Последнее слово в твоем блокноте «спасибо». Оно сводит меня с ума. Оно единственное, что не дает пустить мне пулю в башку. Пуля в башку, милый способ, правда? Ты знаешь об этом всё. Они молчат, и Дэрил думает, что сейчас ей было бы двадцать три. А ещё о том, что пять лет это тысяча восемьсот двадцать шесть дней с тех пор, как Бет Грин решила, что он справится без неё. Он не справился. Никто из них. Он думает, что зимы становятся всё холоднее, а ходячих всё меньше. Зимой, как ни странно проще. Трупаки вмерзают в лед целыми стаями. Все, что нужно, походя спнуть чей-то белесый череп, как гнилую поганку. Он думает, что ему абсолютно похер на каждый из этих тысяча восемьсот двадцати шести дней. Положить с прибором на каждый в отдельности и на все вместе. Дни мелькают по краю сознания бесконечной засвеченной кинопленкой, сливаются в серую массу, в которой они насмерть залипли, как в хреновый день сурка. Единственное, что остаётся в памяти, это вечера, когда небо становится красным, и к нему приходит девчонка. Она спустилась с перил и теперь стоит совсем рядом, он смотрит в её лицо, всегда серьёзное, с белым шрамом, похожим на тонкую веточку вереска, и давится кислой, сводящей с ума, тоской. И чувствует, как с треском перегорает глубоко внутри него последний предохранитель. - Бет. Диксон с силой выдыхает и делает последний, разделяющий их, шаг. - Слышишь, Бет, - слова, целая тысяча слов одновременно, стынут в глотке тягучей смолой, перекрывают вдруг кислород, сводят гортань судорогой, и он дико радуется, надеясь, что кислород к нему не вернется. Бет качает головой, нехотя отступает назад, словно падая спиной в темноту, и Диксон до боли смыкает веки. За спиной, в старом доме, страшно начинает хохотать Мэгги. Дэрил открывает глаза и идет к своим мертвецам.