Колокольчик

Пустой перезвон колокольчиков плывет над землей. Звук слабый, тихий, одинокий; колокольчик будто зовет своих умолкнувших собратьев, ищет их, но никто не откликается на слабеющий безнадежный зов. Дева слышит его, когда Перо однажды снова входит в ее голубоватый туман. Она, как слепая, тянется к окну – не видит ни стекла, ни досок, ни корявых ветвей в расщелинах, но в той стороне звук слышится четче – и упирается руками в невидимую стену. Точно заточенная в хрустальном полом кубе с нерушимыми стенами, она слушает зов. Он по-своему из прошлого. Но не ее прошлого. Дева чувствует, что холодеть ей уже некуда. Только каменеть, сливаясь в проклятой вечности с колодезным камнем у сухого дерева. А на нем тоже висит и беззвучно поет колокольчик, каким видит его Аластриона, висит, раскачиваясь в безветрии, и тянет песню печали и смерти. Перо падает на колени у колодца защитницы и роняет в туман слезы, царапая ногтями холодный камень. Защитница в мире живых, коленопреклоненная в вечном жесте отчаяния, в ипостаси безутешной Ниобы, потерявшей любимое дитя. Она променяла ее на связку бесполезных ключей и теперь закаменеет, как навеки прикованная к колодцу Дева-защитница. Пусть и так. В наказание за малодушие. Перо оберегает Исами – так хотелось думать Перу всякий раз, когда их ладони лежали одна в другой, точно белые лебеди. Исами была наставницей, но в одно мгновение перестала ею быть. В день, когда насовсем, без надежды, остыли обескровленные ладони. Когда туман унес наставницу в Сид. Когда она выдохнула последнюю просьбу в лицо Перу холодным ветром. Перестала быть наставницей Пера или продолжает ею быть? Учи меня, Тэн, учи быть Пером. Учи меня, Исами, учи быть собой. Учи меня, востроглазая дивная женщина, учи не терять себя. Учи всем мелочам на свете. И… Научи умирать. Или жить с половиной души. Продолжай учить меня, Исами-Тэн. Я поклонюсь твоему туману и твоему праху. Не уходи. Ногти ломаются, не выдерживая натиска и не в силах разрушить древние выщербленные камни. Тех камней больше нет, на их месте стоит холодный бетонный фундамент, но они есть в тумане – и они звенят колокольчиками. Еще совсем недавно они с Исами пели звездному лету, развешивали колокольчики на ветвях и продолжали любить жизнь. Исами была весела, Исами была Исами, была собой – и стоило бы понять, что легче отвести тот день в небытие и оставить, как самую дорогую записку, рассыпаться в пыль. Вспоминать будет слишком больно, глупое Перо. Почему? Разве до сих пор не понятно? Потому что Перо вспоминает, как эти самые оцарапанные камнями руки, эти холодные, бесчувственные пальцы закрыли потускневшие глаза Тэн, – и кричит, обнимая камни. Пальцы исцарапаны, и вместо боли приходит холод. Аластриона не слышит криков, не слышит плача. В ее ушах звенит летний зов, и она с силой прижимается ладонями и щекой к стеклу-камню своей тюрьмы – теперь тюрьмы навечно, – понимая, кого зовет сиротливо колокольчик, слыша его плач через расстояние многих веков между ними обоими. Теперь никто ее не выпустит в покой, – ведь надежды нет? – и знания ушли в Сид вместе с видящей. Перо поднимает голову от камня и вдруг замечает Деву. Женщина смотрит на нее строго, даже гневно, и печально. Перо качает головой. – Ее больше нет, – шепчет хрипло, сквозь слезы, потирая озябшие плечи и все еще стоя на коленях. Перо тянет к ней руки, будто в мольбе о прощении – не уберегла, не смогла, не хватило сил удержать рядом, – но любимица фейри отворачивается и исчезает. Перу кажется, что ее спина дрожит. Но откуда этот тонкий летний звон, что становится громче, когда туман тает? Перо приникает к стеклу, к неровной запотевшей щели меж досок, напрягая зрение, стремясь увидеть сквозь пелену слез и тумана. А увидев, разглядев, – стонет, бессильно ударяет ладонью по холодному дереву. Уходит прочь, бессильно грозя камере кулаком и слыша в ответ только смех. Забытый с лета колокольчик висит на ветке, склонившейся так близко к окну кухни. Привязанная к язычку атласная алая лента трепещет на ледяном, почти зимнем ветру.