Романтичный мистер Торнтон

      Он вновь пришёл в этот дом через неделю. Мистер Хейл, как всегда, погружённый в свои мысли, забыл вовремя предупредить, что к чаю будет гость, и Маргарет вызвалась помогать Диксон. Они всегда умели достойно принимать гостей. Только теперь, будучи весьма стеснёнными в средствах, не могли позволить себе держать двоих слуг. Поэтому Маргарет пришлось спешно гладить шторы, пока Диксон ходила на рынок.       Тяжёлый раскалённый утюг так и норовил прилипнуть к ткани; толстые шторы казались просто бесконечными и совершенно не желали разглаживаться. Но Маргарет мужественно сражалась с ними, пока не исчезла малейшая морщинка: аккуратность и чистота — последнее, что у них не отнять.       Наконец дело было сделано, и Маргарет едва успела перевести дух и пригладить волосы, как в дверь постучали.       Мистер Хейл встретил мистера Торнтона на пороге гостиной, где Диксон уже накрыла у камина чайный столик. Пока рассаживались, Маргарет заметила, что Джон принёс какие-то книги, и, не зная, куда их деть, положил себе на колени. Она протянула руку.       — Мистер Торнтон, Вам наверняка неудобно, давайте их сюда.       Джон с готовностью подал ей книги. Маргарет так удивилась, посмотрев на корешок, что даже не обратила внимания, как их пальцы слегка соприкоснулись. Однако мистер Торнтон заметил это и, кажется, не спешил убирать руку.       Маргарет испытующе посмотрела на него.       — Значит, Вам в самом деле нравится Платон, мистер Торнтон? А я было подумала, что Вы просто хотели поддержать папину любимую тему.       — Маргарет! — мистер Хейл с мягкой укоризной посмотрел на дочь. — Джон, прошу простить эту излишнюю прямолинейность; я сам приучил Маргарет говорить, что думаешь.       Мистер Торнтон улыбнулся краем рта:       — Платон, мисс Хейл, очень подходит для ночных бдений в непогоду. А ещё он прекрасно отвлекает от насущных забот.       Маргарет встала, чтобы налить собеседникам чаю, а возможно, ещё и для того чтобы скрыть внезапное замешательство. Томик Платона так и остался в руках мистера Торнтона.       — Не подумайте, мисс Хейл, что я не принимаю его размышлений всерьёз. Просто в трудную минуту открываю на любой странице, и он убеждает меня, что всё можно исправить, кроме непоправимого.       — Как странно это слышать. Но ведь он так… меланхоличен. Я прочла кое-что — совсем немного, — и мне показалось, в нём нет ни капли теплоты.       — Зато есть мечтательность, спокойствие и верность. Удивительно для человека, в юности потерявшего разом друга, учителя и родину, правда?       Мистер Хейл покачал головой:       — Удивительно то, что Вы, Джон, — человек дела, отдаёте предпочтение тому, кто всю жизнь преследовал неосуществимые и малопонятные другим цели. Удивительно и прекрасно. И хотя я по-прежнему склоняюсь к тому, что Вам бы по духу больше подошёл Аристотель, я начинаю думать, что, быть может, вовсе не так хорошо знаю Платона.       — Вам лучше судить, мистер Хейл. Как раз на днях я читал у него о вполне земных вещах.       Мистер Торнтон открыл одну из принесённых книг, полистал и протянул мистеру Хейлу. Тот, в свою очередь, посмотрев на страницу, бросил быстрый взгляд на дочь. Но она уже увидела заглавие и не смогла сдержать удивления:       — Но это же… «Пир»!       — Верно.       — Это же… настоящий демарш против женщин!       К удивлению мистера Хейла, Джон ничуть не был поражён её резким тоном и смотрел на неё со спокойной улыбкой.       — Я подозревал, мисс Хейл, что Вы — ещё и борец за права женщин. Думаю, Вы найдёте в Милтоне немало единомышленниц.       — Да. То есть, нет. То есть, я вовсе не об этом, — она снова смутилась, но затем к ней вернулась решительность. — Мистер Торнтон, я всё понимаю. Платон — человек исключительных способностей и исключительно деликатных чувств. Потеряв Сократа, к тому же, несправедливо обвинённого, он душой отстранился от этого мира, отверг все его радости, в том числе и любовь к кому бы то ни было. Но здесь, — она жестом мирового судьи показала на книгу, — он вообще лишает женщину права играть какую-либо роль в жизни мужчины. Даже отказывает ей в праве на простое семейное счастье.       Маргарет говорила очень воодушевлённо, и отец не решался её остановить. Мистер Торнтон молча слушал, не отрывая взгляда от её подвижного лица.       Когда Маргарет начинала что-то доказывать, в её чертах появлялось неповторимое выражение внутренней свободы, которую может дать только развитое и эрудированное мышление. Чтение всегда было её любимым делом; так Маргарет научилась не только думать, но и слушать воображаемых собеседников, которыми для неё были герои книг. Она была неожиданно скромна, сказав, что прочитала у Платона «кое-что». Это был один из любимых её идейных «противников», с которым она спорила всякий раз, как открывала его диалоги. Поэтому сейчас она вела вовсе не светскую беседу.       Мистер Хейл слегка беспомощно посмотрел на жену. Миссис Хейл мягко сжала руку Маргарет.       — Тебе не кажется, дорогая, что своими прогрессивными суждениями ты слегка озадачила мистера Торнтона?       — Ну что Вы, миссис Хейл, — Джон повернулся к ней; выражение его лица было неожиданно весёлым. — Я слушал мисс Хейл с удовольствием. Не скрою, некоторые высказывания были несколько неожиданны, но я привык к неожиданностям, а ваша дочь, похоже, прекрасно умеет отстаивать своё мнение. Скажите, мисс Хейл, жизнь на юге всех девушек делает столь независимыми?       Но Маргарет было не так-то просто сбить с толку. Она видела, что Джон улыбается, и ничуть не обиделась на его слова, но нить разговора не теряла.       — Так что же Вы думаете обо всём этом, сэр?       Мистер Торнтон несколько секунд собирался с мыслями.       — Думаю, Платон был слишком умён, чтобы вот так просто отказать женщине в участии в судьбе мужчины. К тому же, Сократ был большим ценителем женского общества, а мнение учителя для Платона значило многое, если не всё. Но он был против банальных, недалёких женщин, сознательно ограничивающих свою жизнь только домашними обязанностями и смотрящих на мужчину как на господина или отца своих детей. Мне кажется, Платон был мудрее многих современников и потомков с либеральными взглядами. Он предъявлял женщине серьёзные претензии, но только потому, что понимал: она на многое способна, хотя волею обстоятельств или по нежеланию чаще всего полагается на мужчину. Женщин, обладающих мужской волей к жизни и сохраняющих изящество, свойственное своему полу, было тогда совсем немного. Думаю, они и сейчас большая редкость. Но те, кому удалось стать для мужчины не только источником телесных удовольствий, но и другом и советчиком, удостоились глубокого уважения философа... Вы были достаточно откровенны, мисс Хейл; я постарался ответить Вам тем же. Надеюсь, мои слова Вас не обескуражили.       Пока Джон говорил, его негромкий, чуть глуховатый голос постепенно вытеснял шум дождя, и тот, наконец, совсем стих. Маргарет сидела напротив, откинувшись на спинку кресла, и заворожено слушала. Ей было тепло, уютно и впервые за то время, что они жили в Милтоне, спокойно и даже безмятежно. Слова мистера Торнтона были не просто необычны, но совершенно неожиданны, смелы и даже как-то вызывающи. Они должны были будоражить кровь и вносить смятение в сознание молодой девушки. Но её почему-то успокаивали. Она прислушивалась к голосу Джона, всё меньше и меньше следя за мыслью и не заметив, как отец мягко перевёл разговор на другую тему. Прикрыв глаза, она ловила низкие, бархатные звуки и думала об одиночестве и мудрости древнего философа и о том, что он вдруг оказался ей совершенно незнаком. Перед глазами кружился то ли снег, то ли пух, неслышно падая ей на плечи. Она тщетно всматривалась перед собой, не в силах разглядеть, что за тёмная высокая фигура маячит вдали, — белые хлопья, кружась и танцуя, пока что скрывали то, что ожидало её впереди…