Бомба.
Вторая. Им нет конца. Девушка зажимает уши и зажмуривает глаза до боли, лишь бы хоть на секундочку представить себя в другом месте. Дом. Милый дом. Какой ты красивый, какой уютный! Где же ты сейчас?Бомба.
Страшно мне, мамочка, страшно. Так много раненых - а мертвых еще больше... И кровь, столько крови... Она повсюду: на лицах обезумевших от горя людей, на одежде и даже в мерзких объедках, которыми мы питаемся, - и там кровь! Мадж уже не помнила, когда досыта ела в последний раз, когда пила чистую воду, когда ей не приходилось отгонять крыс от того, что здесь принято называть едой. А земляника? Она не помнила, как она пахнет, забыла, каковы эти ягоды на вкус. Господи, если бы она только могла вспомнить вкус! С нее уже падает вся одежда, которая теперь стала походить на какой-то безобразный комок грязной ткани, что раньше был красивым шерстяным платьем, из-за которого ей завидовали все одноклассницы. Какая ирония, не правда ли? Девушка смотрит в большой осколок зеркала, который случайно нашла и который бережет как зеницу ока, и не узнает себя: щеки впалые, под глазами фиолетовые мешки, все лицо исцарапано, покрыто сажей. Под ухом - размазанная, засохшая кровь: кажется, именно на него она оглохла, когда снаряд разорвался слишком близко. Потускневшие от голода и постоянного страха волосы затянуты какой-то веревкой в тугой пучок, чтобы не завелись вши; она уже не помнит, когда в последний раз мылась, ведь не то что умыться - вылезти из земляной ямы здесь считается непозволительной роскошью. Мама, я так больше не могу. Я хочу, чтобы все это закончилось, чтобы прекратились налеты, чтобы люди больше не умирали. Ведь я уже успела увидеть, КАК умирают на войне. И это страшно, мама, страшно! Людей разрывает на куски, кого-то контузит, другие на всю жизнь остаются без ног или рук. А знаешь, как проводят ампутацию? Режут по живому. Отрубают топором или пилят ножом. В ход идет все, что есть под рукой. На моих глазах парню, еще совсем мальчишке, отрезали две ноги. И я не видела ничего более жуткого в своей жизни. Я никогда не забуду, как он кричал, как слезы чертили белые дорожки на слишком рано постаревшем лице... А трупы? Господи, сколько здесь трупов! А у нас даже нет времени, чтобы всех захоронить, а сжигать на кострах нельзя - вдруг заметят?Бомба!
Мамочка, где же ты? Где ты, отец? Я одна, совсем одна. И нет никого, кто бы помог, кто бы утешил. Я ненавижу эту войну, ненавижу Капитолий. Он отнял у меня все, слышите? Все! И не осталось больше ничего. И Мадж тоже не осталось. Она умерла, когда погибли и вы, и не вернется больше никогда. Новая Мадж, она другая, мам, она словно призрак, тусклое видение былых дней. Бледная и немая. Такая она, новая Мадж. Мама, почему я не умерла с тобой? А здесь, в этом окопе, уже слишком страшно, слишком больно умирать...Бомба!
Где-то рядом с ней плачет ребенок. Он еще совсем маленький, лет пять-шесть. Она не знает, где его родители, - да и никто не знает. Люди приходят, а затем бесследно пропадают и не возвращаются больше никогда. Может, уже давно лежат в земле или под обломками какого-то дома? Никто не знает. Мне страшно, мамочка, мне страшно! Сколько еще я здесь продержусь? День-два, а, может, вот эти пару секунд? Они продолжают бомбить. Наверное, от седьмого уже ничего не осталось. Пустырь и кости. Много костей. Мы теперь на кладбище и дышим тоже кладбищем. И столько убитых, мама, столько убитых... Над телами вьются синие жирные мухи, они же обсаживают и живых, а я даже боюсь шевельнуться, чтобы согнать их. Мне так страшно. Кажется, это единственное, что я еще могу чувствовать, ни на что другое мой организм больше не способен. Даже слез нет, выплакала все, пока сюда добиралась. Знаешь, улыбаться ведь я теперь тоже не могу и очень сомневаюсь, что когда-нибудь снова научусь.Бомба.
Страшно мне, мамочка, страшно на войне...