Голодные игры_ Из пепла

Я сижу у нас во дворе на качели Прим, которую я сам установил для дочки. Давно я уже не испытывал такого отчаяния. Доктор Роуз уехала полчаса назад. Сказала, что у Китнисс амнезия. Когда вернётся память и вернётся ли вообще – неизвестно. Это может произойти как уже сегодня, так и никогда. Никогда. Такое страшное слово. Мозг Китнисс «заботливо» заблокировал в её памяти всё то негативное, что сводило её с ума. Но вместе с этим он «отрезал» и всё то хорошее, что было между нами: нашу любовь, наших детей. Теперь я для моей Сойки-пересмешницы снова никто. Одноклассник, с которым она никогда не общалась. Сын пекаря Мелларка. Мальчишка из зажиточного квартала. Одним словом – чужой. Она зовёт Гейла. Ей нужен он. Меня захлёстывает ревность. Значит, в свои шестнадцать она его всё-таки любила. А я был для неё никем. Это чудо, что она вообще вспомнила, как меня зовут. Невольно усмехаюсь. Жизнь, словно издеваясь, показывает мне другой параллельный вариант своего развития: что было бы если… Если бы в ту Жатву были названы не наши имена? Были бы мы вместе с Китнисс? Смог был я найти путь к ней, к её сердцу? Ответ на поверхности: вряд ли. Потому что у меня просто бы не было шанса заставить Китнисс заметить меня. Доказать ей свою любовь. И вот теперь, когда, казалось бы, все преграды между нами преодолены, мне надо всё начинать с чистого листа. И, если честно, я панически боюсь, что на этот раз у меня ничего не получится. На крыльцо, с плачущим Мэтью на руках, выходит обеспокоенный Хэймитч. - Пит, мальчишку покормить надо. Что будем делать? Отнести его Китнисс? Встаю с качели. - Не надо. Я сам. Беру на руки полуторагодовалого сынишку, он немного успокаивается. Что-то лепечет мне на своём детском, словно жалуется. - Сейчас пойдём к маме, мой родной. – Оборачиваюсь к Хэймитчу. – Покормишь Примроуз? - Не вопрос! - Только разогрей, пожалуйста, суп. А потом уже наворачивайте конфеты. Хэймитч усмехается. Я поднимаюсь с Мэтью на руках к Китнисс. На душе неспокойно: боюсь, что она оттолкнёт моего сына, откажется его кормить. Я могу пережить то, что она дистанцируется со мной. Мне не в первой. Но лишь бы только она не сделала то же самое с нашими детьми. Я панически боюсь, что нелюбовь Китнисс ко мне перекинется и на наших детей. *** Я лежу в кровати. Пытаюсь осмыслить услышанное. Голодных игр больше нет. Их запретили после революции, которую подняли трибуты. Деталей и имён я не знаю. Да мне это сейчас и не к чему. Я хоть немного успокоилась: моим детям не нужно будет участвовать в Жатве. И слава Богу! Остальное я уже переживу. Моя мама и сестра живут в Четвёртом Дистрикте. Мне уже дали поговорить с мамой по телефону. Это меня несколько успокоило. С Прим поговорить не смогла. Мама сказала, что сестра в командировке. Новая власть в Капитолии разрешила свободно передвигаться между Дистриктами. Вот, видимо, все из Двенадцатого и разъехались подальше от нашего захолустья. Даже Гейл уже много лет живёт во Втором Дистрикте. Занимает высокую должность. Он вроде как тоже принимал участие в восстании. Я толком не поняла. Мы не виделись с ним уже много лет. Не понимаю, почему он оставил меня? А ещё… Ещё я замужем за сыном пекаря – за Питом Мелларком, и у нас с ним двое детей. Двое! Это какой-то абсурдный кошмар! Как такое могло произойти?! Я и предположить не могла, что я и Пит Мелларк когда-нибудь окажемся в одной постели… Я же никогда… никогда не имела ничего общего с этим мальчишкой… Если, конечно, не считать те две буханки хлеба, которые спасли мне, маме и моей сестрёнке жизнь в ту злополучную голодную весну. Я знаю, это не мало. Но это всё, что меня объединяет с Питом Мелларком! Поднимаю голову и понимаю, что сильно ошибаюсь… Теперь нас с Питом Мелларком объединяет явно не только те две булки хлеба. Мелларк заходит в спальню с полуторагодовалым заплаканным карапузом на руках. Малыш – его точная копия. Только цвет глаз мой. Серый. Моё сердце ёкает. Мелларк держит на руках моего сына. При виде меня карапуз тут же начинает радостно гугукать. Тянет ко мне пухленькие ручонки. Сердце начинает бешено биться. Я и боюсь, и в то же время хочу немедленно взять на руки этого малыша. - Извини, что беспокою, - вижу, что Пит сильно расстроен, но пытается держать себя в руках, - но надо Мэтью покормить. Растерянно оглядываюсь, не совсем понимая, чего от меня хочет Мелларк. - Я видела бутылочку с соком в кроватке. - Китнисс, ты кормишь сына грудью, - мягко говорит Мелларк. - Грудью?! Чувствую, что краснею. Он же не предлагает мне… Да ещё при нём… И вообще, я не знаю, как… Невольно смотрю на свою пышную грудь. Теперь я понимаю, почему она у меня такая… немаленькая. Малыш начинает кукситься. Мелларк не выдерживает. Подносит ребёнка ко мне. Я понимаю, что он не хочет меня пугать, но когда на чаше весов у Пита стоит, с одной стороны, мое спокойствие, с другой – голод его сына, он явно больше обеспокоен вторым. - Так, держи! – фактически командует он, передавая мне на руки ребёнка. Я даже не успеваю возразить, как мальчик оказывается у меня на руках. Неожиданно ловлю себя на мысли: у малыша такой знакомый и родной запах. Мне так и хочется прижать его сильнее к себе, поцеловать. - И что мне дальше делать? – я не успеваю задать вопрос, как довольный пухлощекий пацанчик уже со знанием дела засовывает свои ручонки в разрез моей ночнушки, нащупывая мою тихо ноющую, полную молока грудь. Я настолько ошеломлена происходящим, что вороню момент, когда Мелларк садится чуть позади меня, приобнимает и тут же ныряет своей тёплой ладошкой, которая пахнет укропом и корицей, в разрез моей ночнушки и помогает своему сыну найти мой сосок. Довольный малыш шустро начинает с аппетитом причмокивать, то и дело слегка покусывая меня режущимися зубками. Я готова провалиться со стыда. Никогда раньше (по крайней мере, на моей памяти) ни один мужчина не прикасался к моей груди. А тут сразу двое… Мелларков! - Выйди, пожалуйста. – Едва сдерживаясь, прошу Мелларка. – Мне неудобно при тебе делать это. - Хорошо. – Пит послушно встаёт, идёт к двери, по пути подсказывая. – Минут пять с одной стороны, и минут пять с другой. Потом можно положить его в кроватку. Мэтью обычно засыпает во время кормления. Мелларк уходит. Я вздыхаю с облегчением. Слава Богу! Ушёл! Ещё никогда раньше я не испытывала такого позора! Да как он посмел так по-хозяйски прикасаться ко мне! До меня запоздало доходит, что если у нас есть дети и я его жена, это значит, что Мелларк не просто прикасался ко мне. Он спал со мной! И, подозреваю, не раз… Мне становится так тошно, что хоть вой! Я занималась сексом с мужчиной, которого не люблю. Разве может быть в этой жизни что-то хуже? *** Наивная! Я думала, что проблемы с кормлением грудью сына – это максимум, с чем мне придётся столкнуться. Как же я заблуждалась! Я уже собираюсь лечь спать, как в комнату возвращается Мелларк. - Я уложил Прим, - тихо говорит он, подходя к колыбели, в которой сладко посапывает Мэтью (Пит был прав, мальчик заснул во время кормления), поправляет съехавшее одеяльце. Замечаю, с какой нежностью и любовью Мелларк смотрит на ребёнка. Затем… снимает с себя футболку. От возмущения я теряю дар речи. Он что, собирается спать со мной?! Похоже, что да. Мой взгляд невольно скользит по его накаченной спине. Хмурюсь. Ничего не могу понять, откуда у Мелларка столько страшных шрамов и рубцов? - Что ты делаешь? – наконец, выдавливаю я. Пит, который к этому моменту уже расстёгивает ремень, оборачивается. - Собираюсь лечь спать. - Со мной?! До Мелларка доходит его оплошность. Он не весело усмехается. - Китнисс, пойми меня правильно. Мы довольно давно спим с тобой в одной постели. - Насколько давно? – выпытываю я, одновременно прикидывая, что, если нашей старшей дочке максимум пять лет… - Двадцать. Я сплю с тобой двадцать лет, - уточняет Пит, выжидающе глядя на мою реакцию. – Но ты не переживай, я всё понимаю… Я и пальцем до тебя не дотронусь. Обещаю! Просто, Мэтью просыпается по ночам. У него зубки режутся. Думаю, будет лучше, если я буду рядом. Боюсь, одна ты с ним не справишься. - Хорошо, - соглашаюсь я, понимая, что в словах Мелларка есть логика. Опыта общения с детьми у него явно больше, чем у меня. К тому же кровать большая. Можно спокойно спать, не соприкасаясь друг с другом. Хочу отвернуться, чтобы не видеть, как он снимает штаны, но тут мой взгляд привлекает нога Пита. Сначала я не могу понять, в чём дело, но затем до меня доходит: на одной ноге до колена у Мелларка стоит искусно созданный, почти не отличимый от настоящей ноги - протез. Я догадываюсь о нём лишь по едва заметному стыку ноги и протеза. От неожиданности ахаю. Пит, к сожалению, это слышит. Мрачнеет, ошибочно воспринимая мою реакцию как брезгливость. Довольно торопливо надевает пижаму. Ложится на свой край кровати спиной ко мне. - Откуда у тебя эти шрамы? И что у тебя с ногой? – не выдерживаю, спрашиваю я. - Была революция, Китнисс. А революция, к сожалению, без жертв не обходится. - Ты тоже принимал участие в сопротивлении? – в моём голосе слишком явно звучит удивление. И это, похоже, задевает Пита. Я действительно не особо высокого мнения о его революционных наклонностях. Другое дело Гейл! Тот всегда высказывался против политики Капитолия. А Пит… Пит всего лишь сын пекаря. У него всегда была сытая жизнь. Я убеждена, что Пит Мелларк никогда бы не осмелился бросить вызов Капитолию. Не тот это человек. Он не конфликтный. Не военный. Не охотник. Он… Он не Гейл. - Ты не ответил на вопрос. Так участвовал или нет? Прости, но мне трудно представить, что ты… Пит оборачивается. Испытующе смотрит на меня. Он всё понимает. В его глазах такая грусть, что у меня невольно сжимается сердце. - Совсем немного. Пёк для революционеров хлеб, не более того… - уклончиво отвечает он. – Спокойной ночи, Китнисс. - Спокойной ночи, Пит.