Дежавю

Последний год перед выпуском из школы решил преподнести Юне сюрприз: просыпаясь каждое утро и засыпая каждый вечер, её будоражило неясное ощущение, словно она что-то упускает. Что-то крайне важное. Нет, в её жизни всё было хорошо: учеба, родители, друзья - Суйи, Ик Хан и Шинву, Сейра и Регис, посещения директора Ли и Рея, Тао-оппа и Такео-оппа. И, конечно, аджосси. Который, к слову, совершенно не обращал на неё внимания, и Юне не становилось от этого легче — она давно и прочно была влюблена, врать самой себе в таких вопросах не стоило. Правда, она не была уверена, что рождающееся в груди при виде стройной мужской фигуры в официальном костюме, с серебристыми волосами и шрамом на лице тягуче-нежное и теплое чувство — и есть та самая любовь. Та самая, о которой пишут в тинейджерских журналах, рисуют манхву, снимают фильмы, про которую шепчутся на всех углах девчонки. Юне же просто хотелось быть рядом, иметь возможность говорить с ним и увидеть его улыбку, обращённую именно к ней... Аджосси так редко улыбался, а точнее — почти никогда. Разве что усмехался изредка, но по отношению к ней не позволял себе даже этого. Эти детали скребли и царапали, напоминая, что чувства не взаимны. Но даже так, вопреки, а может быть, именно благодаря этой неразделённой любви, её жизнь была ярка и интересна. Одно мешало: с самого начала осени с Юной начало происходить странное. По какой-то неизвестной причине периодически она чувствовала себя так, словно попадает в некую параллельную реальность. Для этого нужно было совсем немного, иногда просто сущая мелочь, например, стук резко захлопнувшейся двери или напряженные взгляды обернувшихся к ней одновременно Шинву и Ик Хана, звук бьющегося стекла или легкий взмах руки скупого не только на редкие и многозначительно-веские слова, но и на изящно-грациозные движения Рея... В такие моменты действительность дрожала и двоилась, как будто она попадала на фильм 3D без очков. Это проявилось совсем недавно, после того, как однажды она неуклюже споткнулась и чуть не распласталась в коридоре прямо перед ненаглядным аджосси. Спасибо, что он успел удержать её и не дал впечататься носом в потертый школьный линолеум на потеху отдыхающим ученикам. Он, неуловимым глазу движением, подхватил её почти возле самого пола — парни восхищенно хмыкнули, девчонки завистливо ахнули, а аджосси тут же поставил на ноги и бегло оглядел на предмет ушибов. Во взгляде не было ничего нескромного, только сосредоточенность и внимание, но Юна отчаянно покраснела: от осознания постыдности всей ситуации в целом и от до сих пор ощущаемых прикосновений его рук к своему телу в частности, - и пролепетала: - Благодарю вас, аджосси. Извините, аджосси. - Не за что. - М-21 не знал, куда деваться от её лучащегося взгляда, дрожащих губ и румянца, покрывшего нежные щеки, и, чтобы не застыть камнем, присел, помогая собрать рассыпавшиеся учебники. - Вот стерва! Ещё сопля зелёная, а с аджосси заигрывает, - раздалось шипение со стороны проходящих мимо старшеклассниц из параллельного потока, и Юна тихо прошептала: - Спасибо, аджосси, не нужно, я сама. М-21 кивнул, отдал Юне собранную стопку и быстро удалился по коридору сторону кабинета директора, чтобы не показать, насколько ему неловко даже от легкого соприкосновения их пальцев. Эта девочка, служившая постоянным напоминанием кошмарного прошлого, непозволительно часто привлекала его взгляд. Притягивала как будто. Хотя М-21 предпочитал думать, что это из-за непроходящего чувства вины перед ней, но не хватало ещё, чтобы это хоть кто-нибудь да заметил. Особенно Тао. Вот с тех самых пор «выпадения» Юны из реальности и начались. Она ловила себя на том, что, по совершенно непонятной и неизвестной причине, пространство вокруг превращается в стекло и за этим стеклом продолжает бурлить ненастоящая, искусственная жизнь, что вот ещё мгновение - она исчезнет и Юна увидит... Что-то. Возможно, другой мир, а возможно - то, что она некогда знала, но забыла. Однако мгновение проходило, ощущение улетучивалось, звуки возвращались и жизнь продолжала идти своим чередом; и Юна не обратила бы на эту странность внимания, если бы не ловила на себе хмурый, из-под сдвинутых бровей взгляд Шинву и не замечала, как переглядываются в такие моменты Сейра и Регис. Но она предпочитала думать, что друзья у неё слишком заботливые, и старалась в такой момент пошутить, чтобы сгладить неловкость. Всё текло мирно и своим чередом. Посещения дома директора Ли для Юны сопровождались большой нервотрёпкой, волнениями и переживаниями, но и служили замечательным поводом наблюдать за молчаливым, сдержанным и загадочным аджосси, чьё имя не смогли узнать даже самые отъявленные интриганки и сплетницы их школы. Он всегда выглядел отстранённо, даже дома, а уж в присутствии директора Ли и Рея становился и вовсе незаметным, едва не сливаясь со стенами, особенно цветом своих пепельно-серых, почти седых волос. В такие моменты для Юны он выглядел ещё более... одиноко. И больше всего на свете ей хотелось оказаться рядом, возможно, взять за руку или - самое затаённое и неприличное! - нежно прикоснуться кончиками пальцев к его шраму, прижаться к груди и застыть вот так на ближайшие лет сто, только бы смягчить неприступное и отсутствующее выражение его глаз. Впрочем, мысли это были постыдные и смущающие, Юна отгоняла их, как могла, довольствуясь короткими взглядами из-под ресниц и случайными прикосновениями при уборке на кухне. Хотя аджосси вел себя предельно корректно, он всегда аккуратно и незаметно отодвигался и перепоручал совместную с ней работу кому-нибудь из двоих оппа. Юна не была ни дурочкой, ни слепой — она прекрасно видела, что отстраняется и держит дистанцию аджосси намеренно. Это огорчало её. И радовало, потому что Юна предпочитала утешаться мыслью, что он взрослый и таким образом защищает её. Неприятным холодком в груди отзывалось его безразличие, и в тоже время Юна не могла объяснить себе, почему ей упорно кажется, что эта его отстранённость, столь привычно исходящая от него в обыденной жизни, по отношению к ней напускная и искусственная. Поводов так думать не было совершенно, ну то есть абсолютно никаких, но и чувство это не отпускало: что-то на уровне подсознания, бороться с которым чрезвычайно сложно. М-21, старательно игнорирующий намеки Такео и откровенные смешки Тао, не то чтобы держался из последних сил, но напрягался прилично, хотя старался этого не показывать, едкими прибаутками и отточенным ехидством отбиваясь от друзей, в школе же и со всеми остальными соблюдая привычное хмурое молчание. Его тянуло к этой девочке, сильно и необратимо, но он старался не придавать этому особого значения. Это была не любовь, однозначно не она, просто потому, что М-21 давно забыл как это – любить. А ещё – он не имел такого права. Только не такое генно-модифицированное чудовище, как он. Но его чувство было не похоже ни на благодарность и уважение, с которыми он относился к Франкенштейну; ни на преклонение, которое он испытывал перед его Мастером - Кадисом Этрамой ди Рейзелом, для школьников просто «Реем»; ни на почтение, что неизменно внушали ему все Ноблесс; ни на тесную связь, скрепляющую его, Такео и Тао; ни на покровительственную заботу и ответственность, которую вызывали в нём школьники в целом и компания Шинву в отдельности. Желание защищать, острая потребность в том, чтобы она была счастлива, всегда и везде, и совсем не важно, с ним ли — даже лучше всего, чтобы без него, — вот таким было это чувство, если вкратце выразить его словами. Она слишком целомудренна, простосердечна и бесхитростна. И кроме того, Юна по-прежнему оставалась ученицей школы Ё-Ран. И его бывшей жертвой. М-21 прекрасно понимал, что и первое похищение, и тот жуткий подвал с безумным Джейком, где он практически умер у неё на руках, лучше всего держать в глубинах беспамятства Юны. Вспоминая те события, где он ринулся, не имея ни малейшего шанса на победу, защищать ребят от Джейка и его команды, защищать её – это тоже было вызвано чем-то сродни искуплению вины, — он и сам не мог объяснить, почему смертельно раненый, уже практически покинув тело, вернулся с того света на отчаянный зов Юны и плач по нему. Не мог. Да и не хотел. В тот единственный раз, когда он сам себе разрешил над этим задуматься, лучшего вывода, чем «Я был им нужен», он не придумал. «Не ей, а именно им», — сказал он себе. Рукотворным монстрам не место рядом с невинными ангелами вроде этой девочки с ясным и чистым взглядом. «Вот тебе и вся арифметика», — устало усмехался он самому себе. И хоть методы Франкенштейна, обычно стирающего память быстро и без последствий, до сих пор были безупречны для всех ребят, в отношении Юны почему-то заставляли М-21 упорно держаться на расстоянии. Может срабатывал его инстинкт и чутьё оборотня? Кто знает? А Юна между тем так и продолжала «выпадать» и видеть обрывочные сны, в которых она была связанной и брошенной на холодный бетонный пол, Ик Хан - очень испуганным, а Шинву - избитым и страшно злым. Аджосси в таких снах появлялся в виде непонятного хищного существа - то ли огромного волка, то ли оборотня с безумным взглядом и жуткими когтищами - и был настолько диким и устрашающим, что Юна неизменно просыпалась в холодном поту. Она бежала в душ, под теплые струи, чтобы успокоиться и по возможности выгнать засевший в грудной клетке ледяной ком страха, а в школе, исподволь посматривая на спокойного и уравновешенного аджосси, убеждала себя, что ей просто нужно меньше играть в компьютерные страшилки, чтобы не быть последней идиоткой, придумывающей себе разные кошмарные разности и пугающейся неизвестно чего. Точку - окончательную, бесповоротную и страшную - в этой пытке из «выпадений» и снов поставил случай. Класс готовился к вечеринке по поводу грядущего Рождества, ожидался фестиваль и кафе, и, как обычно, готовить надписи и плакаты и украшать класс остались девочки. Было шумно и весело, класс пестрел завалами разноцветной мишуры и бумаги, красками, кисточками, фломастерами, украшениями, открытками и прочими атрибутами самодеятельной подготовки. Несколько мальчишек, в том числе Шинву и Ик Хан, остались не то чтобы за компанию, а наученные ласковым, но весьма убедительным приказом директора Ли, который, мягко улыбнувшись, непререкаемым тоном изрёк: «Не давать таскать тяжести девочкам и проводить их домой». Ослушаться его почему-то не смел никто. Девочки радовались, но недолго. Парни бездельничали и вскорости затеяли возню: смяли и скатали из обрезков бумаги подобие мяча и стали играть в нечто среднее между футболом и волейболом, перепрыгивая через коробки, стулья и рисующих плакаты. В это время Суйи стояла на довольно высокой стремянке и подрисовывала праздничную надпись над входом в класс. Парни разошлись не на шутку, поднялся визг и гам, Юна просила их остановиться, Суйи кричала о том, что может упасть, и на весь этот бардак и шум пришёл аджосси. Он появился в дверях рядом со стремянкой настолько внезапно, что Шинву не успел остановить бросок, а Ик Хан поймать бумажный мятый шар, заменяющий им мяч. Аждосси инстинктивно отбил запущенный в него предмет, и чересчур резкое движение его руки задело лестницу, на которой стояла Суйи. Та вскрикнула, покачнулась, выронив баночку с краской, схватилась за стену, аджосси тут же придержал и лестницу, и её саму, но на его волосах и лице появились брызги, а на белой рубашке растеклось несколько довольно больших ярко-алых пятен гуаши. Девчонки заахали, кинулись вытирать, помогать, ухаживать, Шинву, Ик Хан и Суйи принялись извиняться, шум поднялся ещё больший, чем до возни мальчишек... И только Юна, стоящая в этот момент у окна, застыла столбом, словно вросла в пол. Она во все глаза смотрела на М-21, его заляпанные алыми будто бы каплями крови белоснежную рубашку и лицо. Она вспомнила. И подвал. И похищение. И жутких нелюдей, пытавших их. И аджосси, лежащего у неё на коленях, окровавленного, с хриплым свистом выталкивающего воздух пополам с бордовыми сгустками из разорванных легких. Никто ничего не заметил, только М-21 кинул внимательный взгляд, но даже не подумал останавливать её, когда побледневшая Юна, зажав ладонью рот, чтобы не стошнило прямо здесь и сейчас, мышкой юркнула из класса. На следующий день в школу на фестиваль она не пошла, сказалась больной. Благо, близились выходные и у Юны было несколько дней, чтобы прийти в себя, хорошенько всё вспомнить и обдумать. Эти несколько дней выдались крайне тяжёлыми. Воспоминания хлынули потоком, словно память навёрстывала упущенное, и Юна потерялась в обрывках из страха, боли, ужаса, надежды, отчаяния и снова страха. Она отчётливо вспомнила, как аджосси со своим громадным приятелем похитили её, связали и оставили как приманку для Шинву. Вспомнила, как получеловек-полузомби-полувампир, будто из фильма ужасов, дрался с ним. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, однозначно, ничем хорошим, надежды уже и не было, но тут появились директор Ли с Реем. Рей почему-то называл директора «Франкенштейн», а директор почтительно обращался к тому: «Мастер». С их появлением всё очень быстро закончилось. А затем, спустя время их троих - Шинву, её и Ик Хана - снова похитили, и, кажется, похитители уже не хотели развлечений, а только смерти. И смерть в тот раз была повсюду, она почти добралась и до Шинву, и до аджосси, теперь уже защищавшего их изо всех сил. Когда отчаяние захлестнуло с головой и остаться в живых не надеялся уже никто, снова появился директор со своим Мастером, и спасение оказалось реальным. Юна вспомнила, как погиб, давая возможность им уйти, друг-гигант аджосси, которого тот называл почему-то «М-24». И наконец поняла, почему ни одна девчонка из их школы до сих пор не узнала, как на самом деле аджосси зовут. Потому что его именем был номер: М-21. До сих пор в жизни Юна никогда столько не плакала, никогда столько не размышляла. Она сопоставляла воспоминания, желая восстановить в памяти самые мало-мальские и незначительные мелочи и детали, вертела и крутила в голове события и так, и сяк. И думала, думала... О чём? Для чего? Она и сама толком не понимала, не знала до конца. Когда М-21 похитил её, он был безжалостен, от него исходила ярость и ненависть. Но всё равно не тронул её. И в том страшном подвале, пусть и вёл себя жестоко, он защищал их, так же, как и его товарищ. До последнего. И всё же... Всё же он был чудовищем. Правда, меньшим, чем, к примеру, Джейк. Когда выходные закончились, в школу пришла уже значительно повзрослевшая, совсем другая Юна. Она больше не краснела при виде аджосси, не вздрагивала, слыша его голос, и провожала задумчиво-внимательным взглядом, раз за разом понимая, что, в сущности, для неё мало что изменилось. Тот, кто однажды похитил её, тот, кто пытался спасти, кто полумёртвый открыл глаза на её зов, и тот, кому она отдала своё сердце, — один и тот же человек. Возможно, и не совсем человек, но для неё это было уже неважно. Слишком многое стало ей понятно: и его поведение, и отстранённость, и молчание. Многое из того, о чём даже сам М-21 вряд ли догадывался, для неё стало предельно ясно. Теперь ей оставалось додуматься, каким же образом донести, что она ни в чём не винит его, что он давно искупил перед ней любую вину. За несколько дней Юна выросла, и её любовь повзрослела вместе с ней. На фестивале было не до этого, а вот выходные М-21 провёл очень несладкие, когда, переделавший все возможные поручения Франкенштейна, просьбы Такео и даже предусмотрев возможные жалобы Тао, скрылся с книгой в библиотеке. Вместо слов и предложений перед глазами упорно всплывали посеревшее лицо и выражающий ужас взгляд Юны, когда его так вероломно, без всякого предупреждения полили красной краской. Нет, вспомнить она не могла, подсказывал ему разум, а сердце, волчье сердце оборотня, выло о противоположном. Он не находил себе места, расхаживал из угла в угол, всерьёз подумывал пойти к Франкенштейну. Вот только что он ему скажет? Что девочка испугалась краски? Что её чуть не вырвало, когда она увидела его лицо в ярких брызгах алой гуаши? И чем всё это может обернутся для самой Юны? Особенно если память у неё всё же восстановилась? На себя самого ему давно было плевать. Даже если она возненавидит его. От такого предположения внутри неприятно заныло, но с ненавистью он как раз-таки знал, как жить; с ненавистью управляться и уживаться он давно научился. Вот только с привязанностью и любовью понятия не имел что делать. Он даже обрадовался, когда Юна, как ни в чём не бывало, пришла вместе с компанией к ним домой после уроков. Приглядывался исподтишка: так же смеётся, тем же привычным жестом заправляет выпавшие прядки за ухо, всё так же ласково и по-взрослому снисходительно поглядывает на Шинву и Ик Хана, так же мило смущается и краснеет, когда что-то идёт не так. Всё по-прежнему. Вот только... Вот только на него не смотрит совсем. Не пытается приблизиться, не ищет взглядом. Словно его нет. Он выдохнул облегчённо - значит, всё-таки, ненависть. Сердце протестующе сжалось, но М-21 в очередной раз лишил его права голоса. Может ему вообще всё придумалось, привиделось и почудилось. «Стареешь, становишься параноиком». Он почти успокоился, когда она тихо и неожиданно появилась у него за спиной. - Аджосси, проводите меня, пожалуйста, я плохо себя чувствую. Услышав это, Тао быстро дернул за рукав Такео и, сунув в руки приятелю моментально выуженный откуда-то розовый фартук, не дав опомниться, потащил к раковине - посуду мыть. Франкенштейн, властно сверкнув на М-21 взглядом из-за стекол очков - слух у всех в этом доме был поразительный, даже можно сказать, сверхъестественный, особенно когда не надо, - милостиво кивнул, отпуская. «Предатели», - взгляд М-21 не сулил Тао с Такео ничего хорошего по возвращении. Они с Юной шли по пустынной ночной улице, которая в электрическом свете фонарей поблескивала и переливалась, словно вокруг рассыпали драгоценности, а не лежал обычный, правда невесть откуда взявшийся снег. Юна, зябко кутаясь в шарф, смущённо улыбнулась: - Холодно сегодня. М-21 окинул её быстрым и незаметным взглядом: выбившаяся из-под пестрой - в тон шарфу и варежкам - шапки прядь каштановых волос, длинное пуховое пальтишко, не портившее, а как-то даже подчёркивающее стройную фигуру. Молчать было неудобно, но выгодно - так больше шансов тянуть время и делать вид, что всё в порядке. Как разобраться с этой ситуацией по-другому, он просто не знал. Юна решила по-своему. Посмотрев на его тонкую куртку и качнув неодобрительно головой, решительно стянула с себя варежки и протянула М-21. - Вот, возьмите, аджосси, хотя бы руки согреете. А то простудиться можете. «Не могу», - подумалось ему, но вряд ли она могла знать об этом. Если честно, то ему очень нравился её голос — мелодичный, негромкий; нравилось, как она мягко произносит это своё «аджосси», округляя губы словно в легком поцелуе, но он упорно продолжал молчать, и только отрицательно мотнул головой. Пусть щебечет. Устанет добиваться от него ответов - сама прекратит. - Ой, и правда... Они же маловаты вам... - смущённо пробормотала Юна и, сделав пару шагов, решительно остановилась прямо перед ним. Лицом к лицу. Он так оторопел, что при всех уже практически врождённых, натренированных и отработанных инстинктах даже не сопротивлялся, когда она быстро сняла свой шарф и накинула ему на шею. Для этого ей пришлось потянуть его за куртку слегка на себя, и в нос ему ударил её, слишком резкий для него сейчас, запах. Нет, при его обострённом чутье он и так ощущал его на достаточно большом расстоянии, но сейчас, на улице, при легком морозце, расслабился, да и таких решительных действий от всегда робкой девушки не ожидал. Запах стал вторым неожиданным ударом, потому что всегда привлекал его: ромашка («Шампунь, скорее всего»), мята («Паста или леденцы», - отмечал машинально) и что-то пряное, скорее всего, корица... Голова слегка закружилась, он прикрыл глаза и тут до него дошло, что Юна так и стоит, накинув ему на шею шарф, всё ещё удерживая его пушистые пестрые концы. «Ты не посмеешь тронуть её». И в это же мгновение Юна потянула шарф на себя и до щеки М-21 дотронулись мягкие тёплые губы. - Вы нравитесь мне, аджосси. Его словно окатило ледяной водой. «Что ты творишь. Не смей. Ты ни хрена не понимаешь. Беги от меня подальше, девочка!» - Ты... - голос охрип и не слушался. - Ты не понимаешь о чём говоришь, - прокашлялся он и решительно глянул ей в глаза. И осёкся. Она улыбалась, а в глазах стояли слёзы. «Дура! - хотелось заорать ему. - Ты просто ничего не знаешь!» - но он продолжал молчать. Потому что её глаза просили, даже молили его об этом. Он понял это и почему-то послушался. - Я всё помню, - прошептала она, и по щекам черкнули слезинки, блеснувшие в свете фонарей не меньшими драгоценностями, чем снег. - И похищение. И особенно подвал, где вы чуть не погибли, защищая нас с ребятами. Меня. От её слов внутри плеснулся даже не страх - ужас. Первое, что захотелось, это оказаться подальше отсюда. Нет, вернуться в прошлое. Всё изменить. Ну почему всё именно так?! Он не мог смотреть ей в глаза, но и не смел отвести взгляд от её лица - ему казалось, что сейчас это было бы ещё большей трусостью, чем всё предыдущее, - и взгляд невольно задержался на губах. Она улыбалась. Плакала и улыбалась. Ему. Ему! Это было неправильно. Всё было неправильно. С самого начала. Но то, что происходило сейчас, — самое неправильное из всего возможного. М-21 дернулся, но оказалось, что ни ноги, ни тело совершенно не собираются двигаться, не хотят даже на шаг отойти. Он был в полнейшей растерянности, близок к панике, но вместе с этим ни одна клеточка его существа не хотела отодвинуться от исходящего от неё, льющегося на него потоками физически ощутимого душевного тепла. - Вы думаете, что я ещё маленькая? - продолжала шептать Юна, и от этого шёпота внутри у М-21 кувыркались и перекатывались раскалённые уголья. - Я знаю, что у вас страшное прошлое, но мне не нужно ваше прошлое. Мне нужно будущее. И я не требую от вас ответа сейчас и не буду навязываться. Просто знайте, что я рядом и буду ждать вас столько, сколько потребуется. «Зачем ты это говоришь? Не смей... Почему плачешь? Не надо, только не из-за такого, как я...» Он не слышал её. Отказывался. Не мог. С какого-то момента просто категорически не воспринимал смысл произносимых ею слов. Они просто оседали снежинками на асфальт, её шапочку и пальто, на его куртку. И прямо в сердце, минуя разум. Сердце дрожало и замирало, переполнялось чем-то незнакомым, и М-21 боялся, что оно остановится или разорвётся, поэтому он даже дышать старался не глубоко. «Пожалуйста, молчи. Не надо. Не так. Не сейчас». Видимо, Юна всё поняла по его потрясённому взгляду. Она быстро привстала на цыпочки, снова наклонила его к себе - ошалевшего, растерянного и совершенно перед ней беспомощного - и притронулась губами к его шраму. - Простите меня, аджосси. И спасибо, что проводили, - она улыбнулась и, вытирая слёзы, взбежала по ступенькам к двери своего дома, оставляя М-21 наедине с его бешено колотящимся сердцем и вывернутой наизнанку душой. Тогда он ещё не мог допустить мысли, что однажды она дождётся его.