Из работы Невилла Лонгботтома «Двенадцать», раздел «Допросы», заголовок «О Гермионе Джин Грейнджер» (стр. 94)
Драко Люциус Малфой
НЛ: Ты готов говорить дальше? ДМ: Да. НЛ: Кто такая Дакота Девенпорт? ДМ: Плод моего воображения. НЛ: Кайл Констебль? ДМ: То же. НЛ: Тогда зачем ты их создал? ДМ: Чтобы не сойти с ума. Если бы я выбросил из своей головы абсолютно всё, даже эти незначительные, казалось бы, моменты, я бы уже давно утонул в собственном отчаянии. Я научился изменять воспоминания, пряча истинные лица за масками существующих или даже придуманных мной людей. Драко будто выжидал известный лишь ему одному сигнал. Его лицо было чересчур близко к лицу Гермионы, и отвести ей взгляд не получится. Но она не могла смотреть ему в глаза, и внимание непроизвольно пало на его губы, которые то еле заметно открывались, то закрывались, точно их обладатель испытывал непреодолимую жажду. Хотелось ли ей нарушить этот момент? Нет. Она молчала и не отрывала глаз от его рта, ожидая спасительных фраз, что разрядят обстановку. Гермиона ждала и очень хотела услышать объяснение, но в душе надеялась на другой исход. Надежда – это самое большое зло, сказал однажды один отчаявшийся. Та самая надежда, оставшаяся в ящике Пандоры, – зло. Самое большое и страшное, что когда-либо происходило с человеком. Она заставляет страдать, бездействовать или идти к той цели, за тем человеком, который, не ясно, оправдает ли возложенное. Драко глядит на её опущенные глаза, и выражение лица непроизвольно меняется. Глаза немного прикрываются. Гермиона моргает и вот уже смотрит в его глаза, которые тоже на что-то надеются. Кажется, он отстраняется от неё на дюйм, удивлённый, но Гермиона этого не замечает, потому как сама, словно пришитая невидимыми нитками, следует за ним. Его рана над некогда рассечённой от удара в машине бровью представляет собой тонкую тёмно-красную полоску. И Гермиона почти перевела взгляд на неё, как Драко наклоняется к ней и целует. Именно на это она надеялась, и худшее зло свершилось. Надеялась ощущать прикосновение его тёплых обветренных губ, которые тотчас лопаются и окрашиваются сочащейся из них кровью. Они никогда не были так близко друг к другу, но чувство дежавю окутало её с большей силой. От крови поцелуй приобретает металлический вкус. Её колени начинают дрожать. Гермиона осознаёт, что вот-вот обесточено скатится по стене с кровавыми губами, похожая на вампира-охотника, неожиданно получившего осиновый кол в сердце, или на того же вампира, что потерял все свои силы от близкого контакта с серебром. Она не представляла, с чего вдруг Драко решил поцеловать её, она боялась этого больше всего, но втайне желала такую развязку, как никакую другую. Вдруг что-то пошло не так, и Драко отталкивается, прерывая минутную близость. Он делает ещё несколько шагов назад и зарывается руками в волосы, при этом поворачиваясь к Гермионе спиной. У него глаза покраснели. Он всецело разбит и понятия не имеет, как быть дальше. Складывается впечатление, что поцелуй напомнил ему что-то о беспросветном прошлом. — Стереть воспоминания – полдела. Вернуть их намного сложнее. Ты и сама это понимаешь, — не поворачиваясь, сказал он. — Грейнджер, ты жила в этой квартире! — закричал он. Гермиона слышала, как дрожит его голос. На миг ей показалось, что он плачет. — Всё, что сейчас происходит с нами… — Драко запнулся, не представляя, как пояснить всё, что сейчас происходит с ними, — это одна большая иллюзия, — он понял, что в темноте ступил на верную тропу, с которой уже не имеет право сойти. — Волдеморт создал такую вещь, Полотном минувшего выбора называется. С его помощью можно проживать любые ситуации. И мы сейчас внутри него, — дыхание его было настолько тяжёлым, словно он только что пробежал милю, не делая ни одной остановки. — Если это правда, — тихо сказала она, — если я правда жила здесь… Он повернулся. Мерлин, какими красными были его глаза. И она знала почему, догадывалась. Но что могло произойти между ними, если сейчас Драко так обнажил перед Гермионой свои чувства?♥
Дакота отбросила со своих ног пса. Ему, наверное, было больно, потому что толчок был настолько сильным, что пса свалило на землю. Он тотчас начал скулить и быстрее постарался подняться, а Дакота в эти секунды была ослеплена яростью. Она встала с лавочки и, без сомнений, не будь она в платье, пёс мог бы отхватить от её ноги чего ещё. Но Дакота резко повернулась и направилась в противоположную псу сторону, который спустя секунду залаял, по злости теперь ничем не отличаясь от уходящей девушки. Дакота шла по широкой дороге, не освещённой ни одним фонарём. Она тяжело дышала, но, уходя от той лавочки всё дальше, это дыхание потихоньку переходило во всхлипы. Дакота спотыкалась и смахивала катящиеся по щекам слёзы, которые одна за одной выплывали из её глаз. Она сама не понимала, куда её приведёт эта дорога, но точно знала, что путь не напрасен. Такое случается: когда ты одинок и растрачиваешь себя попусту, то в конечном итоге и остаёшься ни с чем. Тебе нельзя ошибаться, но ты только и делаешь, что ошибку за ошибкой. Кому-то, может, и представится шанс ошибиться, открыться не тому человеку, кому-то неодинокому, потому что у него есть люди, что восполняют утраченную энергию, дыру где-то в груди, но к тебе это не относится и вряд ли когда-либо отнесётся. За Дакотой появился силуэт, что теперь неуклонно шёл вслед за ней. Этот человек вряд ли заподозрит её печаль, так как шла она совершенно спокойно, никак не обличая катящиеся слёзы. Возможно, ещё в начале силуэт заметил бы, как она вытирает сырость на щеках, но сейчас из этого ничего не получится: Дакота давно забила на это дело. «Это мёртвый мир, — гоняла она в голове разные мысли, но тематика сводилась к одному: смерти. — Такой же, как и я». Впереди оказался мост через покрывшуюся тонким слоем льда речку. На улице не было ни души, кроме этих двоих. И как только Дакота ступила на территорию моста, силуэт за спиной превратился в Кайла. — Я здесь, — тихо сказал он, стараясь не напугать подругу. Получилось. Она даже не вздрогнула. Кайл обхватил её запястье и этим остановил. Кайл обогнул Дакоту и заглянул ей в глаза, а она только шмыгнула носом, даже не посмотрев на него в ответ. Дакота превратилась в Гермиону, а Кайл – в Драко. Пальто покоилось на ней, недвижимое ветром, который стих относительно недавно. Драко теребит её за руку, и тут-то она поднимает к нему глаза, но почти сразу же зажмуривается и обнимает его, причём врезается в грудь так сильно, что его даже пошатнуло. — Я не ценила тебя в последнее время, — слова приглушены и немного непонятны, так как их адресатом стала грудь Драко, куда Гермиона уткнулась лицом. — А ты ведь единственный человек, который не бросил меня в трудную минуту. Я искала помощи, поддержки, но все от меня отворачивались. И я их оправдывала, — её слова всё чаще прерывали всхлипы. Порой она на несколько секунд замолкала, потому что в ином случае он вместо слов услышит громкий, душераздирающий плач. — Я ненавидела себя и считала виноватой в том, что все они не хотели со мной общаться. Я меняла себя, честно, пыталась, но… но через некоторое время меня тошнило от того человека, чью роль я на себя примерила. Драко не знал, куда себя деть. Он часто моргал и постоянно переводил взгляд с одного места на другое, всё крепче прижимая к себе Гермиону. Казалось, что и он готов расплакаться прямо сейчас. — Каким бы ты ни был, Драко, ты – единственный человек, и ближе тебя сейчас у меня никого нет. Я не вспоминала о тебе, не могла… Прости, что не ценила. — Ты ни в чём не виновата, — не медля отрицал Драко, а пар из его рта почти касался макушки её головы. — Я не тот человек, который мог бы сделать тебя счастливой. В какой-то степени я даже рад, что ты практически ничего не помнишь. — Это не так… — Нет, это так, — он покачал головой. Её пальцы сцепились за его спиной, и теперь Гермиона, как и он, могла прижаться сильнее. Правой ладонью она сжала палец левой руки и затем повернула голову, подняв взгляд к полной луне. Её глаза и щёки блестели, отражая белый свет. — Драко? — Она слышала биение сердца у него в груди, и удары были слишком частыми. Он начал тяжело дышать. — Драко? Драко чувствовал, как её руки медленно сближают их тела. Что-то внутри него отторгало эти объятия, а как только луна полностью осветила его, случилось непоправимое.