Редактируя Книгу Сказок. Гранки

Хорошие девочки верят в чистую любовь, плохие — в частую, умные — в качественную.

      Третий день Реджина не находила себе места. Третий день все мысли её были с Робином, красавчиком из таверны, куда привела её Тинки. Третий день она хотела с кем-нибудь об этом поговорить, но подруг у Королевы не было: круг общения слишком узок. Белоснежка хоть и подросла, не годилась на роль поверенной, а фея куда-то запропастилась. Всё, что оставалось Реджине, — это перенести все свои мысли и переживания на бумагу. Но доверить такое она не решилась даже личному дневнику, поэтому всё написанное тут же сжигала в пламени, рождённом магией.       Вот что ещё мучило Реджину третий день: эмоции овладели душой женщины, переполняя её тело магической энергией. Ей требовался выход. Но, как назло, Реджина не могла выскользнуть из замка ни на свидание с разбойником, ни на урок к Румпельштильцхену — Леопольд вдруг решил проводить больше времени с семьёй: дочерью и женой. Королева впервые жаждала так ненавистного ей прежде одиночества.       И сейчас, собираясь на семейную прогулку, она отослала всех фрейлин и сама пыталась затянуть корсет. Она не хотела чужими деловыми прикосновениями к её телу стереть воспоминания о горячих руках и губах разбойника. Реджина не хотела, чтобы эти сплетницы и не только они увидели следы неистовых ласк Робина на её шее и груди. Поэтому она выбрала чёрную замшевую амазонку с жакетом с глухим и высоким воротом. Взглянув на себя в зеркало, Реджина поправила причёску, взяла перчатки и цилиндр и покинула покои с надеждой на то, что супруг утомится конной прогулкой и не явится сегодня вечером в её опочивальню исполнить супружеский долг.       Выезд через главные городские ворота, приветствие подданных. Кажется, король и принцесса искренне этим наслаждались. Королеве же оставалось соответствовать: улыбаться, одобрительно кивать на выкрики из толпы её титула и имени и махать ладошкой. А так хотелось пустить жеребца в галоп, оставляя позади принцессу на кобылёнке, короля с его мерином и рыцарей-телохранителей на тяжеловозах.       Прогулка с самого своего начала утомила Реджину. Пространные рассуждения супруга о потребностях народа и ответственности монарха, восторги падчерицы по поводу красоты раскинувшегося перед ними пейзажа — всё это навевало скуку на Королеву. В иной ситуации и в иной компании она бы тоже восхитилась красотами природы, но сейчас она вынуждена играть роль добропорядочной супруги и мачехи. А память настырно возвращала лукавый взгляд голубых глаз, задорную улыбку и нежные руки Робина, тихую беседу ни о чём и обо всём, которую они вели, сбежав из таверны. От этих воспоминаний горячая волна прокатилась по телу, кожу ладоней под перчатками жгла магия. А гнедой жеребец, почуяв под ногами не камень мостовой, а мягкий ковёр весенних трав, приплясывал под всадницей, будто сочувствуя ей.       — Снежка, догоняй! — Королева чуть пришпорила коня, разрешая ему перейти с шага на неторопливую рысь. Она знала, что откликнувшаяся на её призыв принцесса быстро отступится. После того случая, что лишил Реджину счастья, но сделал Королевой, страх перед лошадьми навсегда поселился в душе Белоснежки. Но это на руку Реджине, которая так истосковалась по свободе.       Проскакав до кромки леса, ведя за собой падчерицу, Королева свернула на лесную дорогу и пришпорила коня, отпуская его в галоп, скрылась в лесной чаще.       Конечно, глупо надеяться на встречу, но она знала, что где-то неподалёку лагерь Робина и его Бравых ребят. Она была здесь всего раз, да и то ночью. У неё мало времени, за ней последуют её семейство и телохранители. Но какую-никакую фору она имела. Реджина выбрала слабину повода, заставляя гнедого перейти на шаг.       — Миледи! — услышала Реджина знакомый голос, от которого сердце чаще забилось, а руки инстинктивно натянули поводья ещё сильнее, останавливая коня. Королева повернула голову на звук. У необъятного ствола древнего дуба стоял Робин Гуд.       Когда спутники нагнали Реджину, та стояла, прислонившись к стволу могучего дуба, её дыхание было сбито, щёки раскраснелись, перчатки и цилиндр лежали на земле, будто брошенные второпях. Предвосхищая обеспокоенные вскрики падчерицы и укоры супруга, женщина, прикусив губу, чтобы сдержать мечтательно-плутоватую улыбку, сбивчиво затараторила:       — Конь понёс, то ли испугался, то ли плохо объезжен. Но я справилась, хотя и перепугалась, — Реджина врала, и ей казалось, что это понимают все. Ещё раз убедилась, что шейный платок она успела повязать как следует. Под ним скрывались красные пятна от жадных поцелуев, оставленных Робином несколькими минутами ранее.       — Реджина, а где твой зелёный шарф? — озабоченно воскликнула Белоснежка, указывая на «голую» тулью цилиндра, услужливо поданного Королеве рыцарем. — Он мне так нравился!       — Наверное, потерялся во время этой бешеной скачки, — Реджина постаралась разыграть растерянность. Сама же от воспоминаний о том, как несколько минут назад повязала его на шею своего разбойника, невольно начала улыбаться. Кровь приливала к лицу, и она только сильнее прикусывала губу и язык, чтобы скрыть своё возбуждение.       Это безумие длилось несколько месяцев, несколько счастливых месяцев. Любой отъезд Короля превращался для Королевы в праздник. Праздник любви беспечной и беззаветной. В эти дни корона не сдавливала виски, Скипетр и Держава не тянули рук, королевская мантия не лежала на плечах неподъёмным грузом. В эти дни не было ни Королевы, ни Разбойника, были лишь влюблённые друг в друга и безумно счастливые этим фактом Реджина и Робин.       Они грешили против государства и в глазах людей. Но грех этот был столь сладок, что казалось, он стоит той платы, что когда-то, возможно, придётся за него отдать. Их сообщниками и связными стали фея Тинкербелл и отец Королевы, Генри Миллс. Ни у той, ни у другого просто не было иного выбора. Коль фея втянула Реджину в эту любовную авантюру с родственной душой, пришлось ей идти до конца, дабы не вызвать гнев подопечной, а ещё страшнее — гнев Голубой феи. Отец Реджины, Генри, всегда был слаб характером, тирания отца, а затем супруги лишили его воли окончательно. А когда с неподдельной мольбой в глазах единственная дочь, которую не смог уберечь от материнской «заботы», просила пусть о самых немыслимых и непростительных вещах, отказать он не мог.       От свидания до свидания Реджина жила воспоминаниями о состоявшемся и надеждой на будущее. Робин готовил её побег и в тайне от Бравых ребят откладывал десятину с любой их добычи: Королева не должна жить в лесу, он купит им дом, пусть небольшой, но их общий.       Реджина стояла у стрельчатого окна и смотрела, как рассеивается в предрассветном небе след от зелёной волшебной пыльцы, что доставила Робина сюда на закате, а теперь уносила прочь. Короткие встречи и бесконечные разлуки становились невыносимы. Королева жаждала свободы, чтобы вручить себя свободную разбойнику.       — Так вот на кого, дорогуша, ты променяла мои уроки! — за спиной раздался знакомый и такой неприятный сейчас голос. Румпельштильцхен заинтересовано-насмешливо глядел на Реджину глазами рептилии, мерзко улыбался и, соединив кончики пальцев своих ороговевших ладоней, добавил: — Занятно... занятно...       Реджина, быстро справившись с удивлением, растерянностью и подспудным страхом, вздёрнула подбородок. Вернула королевскую осанку своей расслабленной под ласковыми разбойничьими руками спине и повернулась к Тёмному.       — Твои уроки меня больше не интересуют! — отчеканила женщина. — Есть более могущественные вещи, чем тёмная магия.       — О! Любовь! Любовь! — захлопал в ладоши маг, едва не приплясывая. Затем прищурив глаза, посулил: — Что ж, будь по-твоему! Позовёшь, когда вновь заинтересуют, — хихикнул он и растворился в клубах багрового тумана.       Всё было готово к побегу: вещи уложены, маршруты определены, слова и действия оговорены. Леопольд с дочерью утром отбыл с визитами в заморские королевства, княжества и графства, соизволив дать своё высочайшее разрешение супруге в своё отсутствие посетить родовое имение. Таким образом Королева выигрывала время до начала её поисков и облавы на Робина. Шила в мешке всё равно не утаишь.       Молодой месяц заглядывал через окно в настольное зеркало, словно приглашая сидевшую перед ним женщину к разговору. Но её рассеянный взгляд блуждал по отливающим холодом в лунном свете стенам покоев, не обращаясь больше к ледяной глади зеркала. Незачем.       На самом деле она была сосредоточена на одном единственном — на ожидании. Ждать она умела: жизнь её научила, но это ожидание было пыткой.       Наконец она услышала торопливую поступь в коридоре, ведущем к её покоям. Женщина спешно поднялась, завязывая тесёмки плаща, и взялась за ремень дорожной сумки, чтобы немедля направиться к ожидающему её экипажу.       В дверь неуверенно постучали.       — Папа, открыто же! — нервно крикнула Реджина, а у самой похолодели руки от недоброго предчувствия.       Дверь медленно, с отвратительным скрипом отворилась. В апартаменты проскользнул рыцарь из личной охраны Короля, ещё совсем молодой и недавно надевший свой воинский пояс. Он робко смотрел на королеву и переминался с ноги на ногу, звеня парадными доспехами.       От вида этого мальчишки и от осознания того, что он должен быть там же, где и Король, сердце Реджины ухнуло, и под ложечкой засосало. Но трепещущему под её взглядом рыцарю она этого не показала, лишь небрежно-высокомерно бросила:       — Что тебе?       — Ваше Величество, Король... Леопольд... Его Величество... — заикаясь, заговорил рыцарь, — велел, то есть...       — Что ты мямлишь? — взвилась Королева, она уже поняла зачем явился этот мальчишка.       — Король Леопольд велел вам не покидать ваши покои до особого распоряжения, — совладав с собой, выговорил он и, смутившись, опустил глаза.       — Пшёл вон! — гаркнула Королева и от бессильной злобы топнула ногой.       Так надежды обернулись разочарованием. Так мечты о свободе с любимым обернулись разлукой в заточении.       Она металась тигрицей в клетке, не находя покоя и отказываясь смириться. К ней не допускали отца. Её лишили связи с внешним миром. Она не знала новостей: даже слугам не позволялось разговаривать с ней без необходимости. Ежегодный бал в честь очередной годовщины восшествия на престол Короля Леопольда прошёл без Королевы. Снежка и та не появлялась у Реджины, хотя прежде запреты отца её мало волновали. И фея, фея исчезла. А это дурной знак.       Реджина извелась, теряясь в догадках о судьбе Робина. Она сбилась со счёта и не знала, сколько прошло времени с того злополучного вечера неудавшегося побега. Но сквозь стрельчатое окно своей опочивальни она видела, что земля уже укрыта белыми сугробами, а вода в реке скована морозом.       Она просила, она требовала, она умоляла Короля об аудиенции, но получала лишь молчаливый отказ.       Реджина искала выход из ситуации. Но все её попытки были тщетны. Она оставалась взаперти. Она не знала, что с Робином. На свою судьбу ей было плевать, но одиночество и неизвестность сводили с ума. Отчаяние её охватило в тот момент, когда она наконец осознала, что ничего она изменить не сможет.       И тогда она ухватилась за последнюю самую тонкую и хрупкую соломинку.       — Румпельштильцхен! Румпельштильцхен! Румпельштильцхен! — надрывно кричала женщина, сжимая в руках сборник магических заклинаний, некогда принадлежавший её матери. Реджина призывала тьму в отчаянной попытке спасти угасающий свет. Но ответа не последовало. Её тоска, её боль, её страх не были нужны никому, даже Тьме.       С этой минуты жизнь наяву для Королевы закончилась, осталось существование: Реджина не интересовалась более никем и ничем, ни о чём не просила, никого не звала, почти ничего не ела и почти не покидала постель.       Свою жизнь она проживала во снах. Она бредила голубоглазым разбойником с зелёным шарфом на шее и татуировкой льва на правом запястье.       В те редкие минуты, когда она вставала с постели, она стояла у окна и вглядывалась в даль, словно ожидая увидеть летящего в зелёном облаке волшебной пыльцы Робина. Загадочно улыбнувшись, она возвращалась под одеяло и забывалась беспокойным сном.       Сколько это длилось — неделю, две, месяц — уже никто точно не вспомнит. Но однажды утром Реджину разбудили громкие звуки. Из её окна не было видно Замковой Площади, а звуки долетали именно оттуда, в этом Реджина была уверенна.       Она прислушалась внимательнее, вспоминая, что слышала этот перестук с отлетающим звенящим эхом на верфи. Но тогда он перемежался гомоном рабочего люда. Сейчас же звуки ударов топоров о дерево, отражаясь от замковых стен, разлетались в тревожной тишине, оставляя в измученной душе Реджины смуту.       Королева поняла: строят эшафот. Сердце дрогнуло.       Казнь — явление для их Королевства редкое. На памяти Реджины она состоялась лишь однажды, в первый год её супружеской жизни. Тогда Король отправил жену и дочь в летний дворец, чтобы избавить их от ужасного зрелища.       От непрошеных страшных мыслей, от ужасных догадок резко похолодели виски и в глазах потемнело. Реджина сопротивлялась своим страхам, пытаясь ухватить ускользающую надежду. Она кинулась к двери. Звала Короля, Снежку, отца. Но стражник, что охранял её покои лишь равнодушно бубнил: «Не положено, Ваше Величество». Она хотела расспросить этого остолопа о том, что происходит, кого собираются казнить, но в ответ слышала всё то же: «Не положено, Ваше Величество».       Она снова бросилась в постель, пряча голову под пуховыми подушками, только чтобы не слышать эти жуткие звуки. Звуки, лишавшие веры и надежды, были равнодушны к страданиям и с назойливым постоянством повторялись, проникая сквозь шёлк наволочек.       С последним ударом топора, возвестившем о том, что к казни всё готово, Реджина впала в беспокойную тяжёлую дрёму.       Очнулась она от рёва толпы, что усиливался, многократно отражаясь от стен. Отдельные выкрики: «К ответу его! Смерть преступнику!», — тут же подхватывались толпой и разносились по площади одобрительным гулом. Реджина поняла, что приговорённого ведут на казнь.       Улюлюканье жаждущих кровавого зрелища обывателей рвало сердце Реджины. Ей хотелось кричать, чтобы заглушить этот убийственный гвалт. И она кричала, била зеркала и посуду, склянки с косметикой, швыряла шкатулки с драгоценностями, задыхаясь от бессилия и безысходности.       Шум толпы медленно стихал. Последнее, что отчётливо расслышала в гробовой тишине и запомнила Королева перед тем, как вновь впасть в забытьё, — звон отпущенных тетив и свист летящих стрел.       Пришла в себя Реджина от прикосновения холодной ладони к её пылающему лбу. Она лежала на полу, на груде сброшенных с вешалок гардероба платьев. Над ней склонялась не то чем-то обеспокоенная, не то расстроенная Тинкербелл.       Охрипшим от долго крика низким голосом Реджина спросила:       — Ты?.. — в вопросе не было эмоций. У Реджины их просто не осталось.       — Я, — кивнула фея.       — Почему?..       — Раньше не могла. Хотела, но не могла.       — Кого?..       Фея в ответ лишь обречённо кивнула.       Одинокая слеза скатилась по горячей щеке Королевы. Больше слёз не было. Все выплакала раньше.       — Убирайся! — прохрипела Реджина, указывая фее на окно.       Десять дней Королева в лихорадочном бреду переживала своё горе. Лучшие лекари Королевства не давали никаких прогнозов. Возможно, Король не испугался, но сжалился: допустил к на ладан дышащей жене отца и падчерицу. Все десять дней те по очереди дежурили у постели Реджины. Это ли сыграло роль, или были иные причины, но утром одиннадцатого дня Королева проснулась бодрая, отдохнувшая, без единого следа мучившего её недуга. Вот только во взгляде её появилась едва уловимая злость, да в голосе зазвучала сталь.       Получив высочайшее соизволение покинуть свои апартаменты, Королева не воспользовалась им. Когда наконец все — отец, падчерица и Леопольд, что снизошёл до посещения супруги и краткой беседы о её здоровье, — покинули её покои, она достала магическую книгу матери. Ядовито улыбаясь, она погладила старинный кожаный переплёт и зашептала:       — Румпельштильцхен! Румпельштильцхен! Румпельштильцхен!       Тёмный Маг отозвался на зов мгновенно:       — Чёрный определённо твой цвет, дорогуша! — ухмыляясь, произнёс он, обходя Реджину кругом и оценивая её внешний вид. — Теперь тебя снова интересуют мои уроки? — спросил Тёмный, чуть склонив голову и заглядывая в глаза ученице. — Кто бы сомневался, кто бы сомневался... Так на чём мы остановились?