Квазимодо

— Утро не красит тебя, Хатаке, — прохрипел седой мужчина, рассматривая свое помятое отражение с отвратительным ожогом на щеке и шрамом на левой глазнице. Вся щека и подбородок на левой стороне лица были изуродованы еще пять лет назад, при пожаре на месте его прошлой работы, когда Какаши, не побоявшись огня, влетел внутрь школы-интерната, чтобы вывести оставшихся на втором этаже учеников, отрезанных пламенем в одном из помещений здания. Если бы пожарные бригады прибыли чуть раньше… Хатаке не сожалел о своем поступке, ни секунды не колебался — входить в задымленную, полыхающую школу или нет. Этот вопрос даже не стоял перед учителем истории. И все же… все же… Тот день, точнее вечер, кардинально изменил его жизнь. Когда он уже выбегал из здания, на него рухнула балка и придавила его. От страшной боли и нехватки кислорода мужчина потерял сознание, а когда очнулся было уже утро следующего дня. Какаши провалялся в больнице больше месяца: сначала пластическая операция на лице, затем еще одна, но тоже не особо скрасившая его новый образ Квазимодо — так с мрачной иронией называл себя сам Хатаке. Почему на ум пришло это имя, он и сам не мог сказать, видно, повлиял фильм, который он посмотрел после второй операции… — Вы остались живы, Какаши, вам очень повезло. Еще пару минут, проведенных в школе, и вы бы сейчас не смотрели на меня, — сказала после второй операции доктор Айко — его лечащий врач. — Не сомневаюсь, доктор, — серьезно ответил в тот день мужчина. — Скажите, больше вы не в силах ничего сделать с моей физией? — он небрежно махнул кистью руки на свое лицо. — Нет, — жестко ответила женщина. — Мы спасли ваш глаз, но не в состоянии сотворить чудо. Слишком серьезный ожог. А что касается вашей ноги — хромота так и останется… — Черт с ним, — проговорил Хатаке, вытирая лицо полотенцем, — это всего лишь щека, а не жизнь, которую ты… Воспоминания не помогут мне. Не вернут тех, кого невозможно было уже спасти, — в миллионный раз упрекнул себя историк. Это и было самым страшным кошмаром в его жизни уже на протяжении пяти лет. Крики тех ребят, запертых огнем, сквозь который они не смогли пробиться, а Какаши не сумел им помочь: было слишком поздно — от страха за свои жизни подростки выпрыгнули из окна третьего этажа, но только один из троих остался жив. Голоса тех детей и огонь не раз снились мужчине, заставляя просыпаться среди ночи от собственного дикого крика. Его ожог и шрам постоянно напоминали о тех событиях. Уродство Какаши ни в какое сравнение не шло с чувством вины, гнетущим мужчину уже долгое-долгое время. Многие коллеги потом уверяли его, что он все равно не мог ничем помочь. Легко сказать, ведь не они стояли у той стены огня, не они видели сквозь желто-голубые и ярко-оранжевые всполохи лица тех ребят, кричащих о помощи. Лица, перекошенные от страха — вот, что мучило мужчину больше всего. Перед глазами даже теперь, спустя столько месяцев, вставали образы погибших мальчишек. После того случая Какаши уволился из интерната, но смог найти работу только по специальности — учитель истории. Новая школа, новые коллеги, новые ученики, все это тоже напоминало о той трагедии. Однако Какаши не жаловался — считал, что работа учителя нужная и важная. Он любил своих учеников, пусть и не всегда выказывал это. Поэтому некоторые из учащихся считали его мрачноватым типом и занудой, повернутым на своей работе, все свое свободное время проводящим в школе. А что ему оставалось кроме работы? Ничего. Лелеять свое одиночество дома, в котором его никто не ждет? И все из-за пожара. После операций лицо Какаши уже не казалось маской, кое-как высеченной из дерева нерадивым мастером, но почти все представительницы лучшей половины человечества брезгливо отводили взгляд, даже мельком увидев его левую щеку. С женщинами не клеилось, одиночество иногда наводило невыносимую тоску, и время от времени мужчине хотелось просто удавиться — его захлестывала беспросветная тоска. И лишь в работе находился свет жизни. Жалость и отвращение женщин (как думал Хатаке) он прекрасно понимал и даже привык, но отчего так обидно и гадко видеть эти чувства на лицах людей, обращенных к нему? В особенности одно лицо, новенькой преподавательницы биологии — Сакуры Харуно. Ее жалостливые глаза не давали мужчине спокойно спать в последнее время. Он тихо бесился из-за этого, начал хамить ей при каждом удобном случае, что очень удивляло его коллег, которые не понимали, что с ним происходит, уверяли его, что он изменился, стал еще более мрачным и неразговорчивым. А все из-за этой зеленоглазой. Какаши слез с мотоцикла, повесил шлем на руль и начал подниматься по лестнице, припадая на хромую ногу, когда его окликнул голос директора — Мадары Учиха. — Хатаке, притормози. Историк так и сделал. Засунув руки в карманы, с вежливым интересом посмотрел на длинноволосого старика с красно-коричневого цвета глазами. — Вы что-то хотели? — Нет, ради прикола тебя тормознул, — сварливо, как всегда «вежливо» ответил тот. — Не задавай глупых вопросов, тебе это не идет. — Тяжелый взгляд директора прошелся по лицу мужчины. — Ты спишь вообще или как? Почему морда такая измученная? Девки, что ли, спать не давали? — усмехнулся Мадара. — Ах, о чем это я, — как бы невзначай обронил Учиха, — тебя занимает только одна, да? Наша новая биологичка? Хорошая девочка, да, да. Какаши опешил, открыв рот от удивления, уставился тяжелым взглядом на своего начальника. — Это ложь. Мы с ней и не общаемся почти. Она меня, хм, не жалует, — недовольно сказал историк, вспоминая взгляд Сакуры, каждый раз, когда она на него смотрит. — Я для нее что-то вроде ходячего уродца из цирка. Такая жалость на лице при моем присутствии, даже противно, — Какаши захотелось стукнуть кулаком по чему-нибудь, но поблизости был только директор, не ему же врезать… хотя, иногда очень хотелось, и не только Хатаке. — Вы не можете не замечать ее… — Единственное, что я замечаю, так это твою затянувшуюся глупость, — перебил его Мадара, — все только и треплются о вашей взаимной симпатии. — Заметив непонимающий взгляд Какаши, Учиха добавил: — Ты только и делаешь, что пристаешь к ней, маскируя свою к ней приязнь грубостью. Я давно живу в этом мире, сынок, — он ткнул Какаши пальцем в грудь, — и ваши с Харуно ужимки меня не проведут. Будь повнимательнее к ней, вежливее, и сам поймешь, что я прав. Не удивительно, что она тебя сторонится: боится, что открыв свои чувства, натолкнется на отчуждение, враждебность и насмешки с твоей стороны. Что ты ведешь себя как глупый мальчишка? Ты умный, взрослый мужик, вот и не забывай об этом. Открой глаза. Твое так называемое «уродство», не означает крест на личной жизни, — спокойно проговорил мужчина. Какаши неприятно поморщился от такой убийственной честности. Он был убежден, что ни одна нормальная женщина не позарится на него. — Это все, что вы хотели сказать, Мадара? — без выражения спросил Хатаке. Слова пожилого человека задели его. Поразили. Если тот прав насчет симпатии Сакуры, то, что ему делать Какаши пока не знал. Решил, что лучше всего последовать совету Учиха — престать вести себя словно наглый молокосос. И сразу понял, что это будет нелегко. Как только он видел эту зеленоглазую, язык начинался чесаться, едкие слова просто не могли удержаться на нем. — У меня сейчас урок. Если это все, что… — Да, конечно, я хотел уведомить тебя, что я подписал приказ — в субботу можете ехать, эээ, куда ты там собирался с классом? — В лес, на природу. — Очень хорошо. Кстати, ты сказал, что из родителей будет только мама Хинаты? Уверен, ты справишься, но для большей уверенности, что твои оболтусы ничего не натворят, я решил выдать тебе дополнительное подкрепление в лице, — он сделал вид, что усиленно решает, кого же послать с историком. — К чему этот цирк, директор? Я прекрасно понял, кто будет моим помощником, — Хатаке неопределенно вздохнул. — Решили стать сводником на старости лет? Старик подмигнул, кивнул головой. — Вне официальной обстановке порою легче узнать друг друга, присмотреться. — Он глянул за спину Какаши и помахал рукой. — А, Харуно, опаздываешь на пять минут. — Заметил смущенный вид девушки и успокаивающе произнес: — Ничего, нам можно, мы же преподаватели, да и мелюзга только рада, что нас так долго нет. Ученики, — развел он руками. — Так, Какаши я уже предупредил, он сам тебе расскажет. — Учиха отсалютовал обоим подчиненным и быстро вошел в двери школы. У Какаши сразу зачесались язык и спина, которую прожигали (именно так подумал историк) зеленые глаза коллеги. Но мужчина не стал сгоряча пороть очередную грубость, рвущуюся с языка. Он повернулся к Харуно и посмотрел ей в глаза. Она сразу же, как и всегда, отвела взгляд, повернула голову чуть влево и искоса поглядела на мужчину. «Можно подумать, что так я смотрюсь красивее», — мрачно усмехнулся про себя Какаши.