Последний день октября

День близился к концу, солнце своими последними бледными лучами обагряло белые вершины гор. Вечерний ветер шевелил верхушки деревьев и уносил, поднимая, осенние листья вдаль. Лишь временами было слышно редкое карканье ворон. Царила полнейшая идиллия, которую совершенно не хотелось нарушать. Через некоторое время, когда солнце совсем скрылось за высокими горами, опустился туман, тонкой пеленой застилая все вокруг. От этого тумана всё казалось загадочным и каким-то волшебным. Горы и деревья исчезли в нем, и лишь их контуры виднелись сквозь тонкую мглу. В комнате достаточно большого и представительного вида дома среди лесов было душно, в камине весело потрескивали дрова. Стоял запах еды и воска догоравших свечей. За большим столом сидело семеро человек, о чем-то оживленно беседовавших, параллельно кушая шоколадные лакомства и запивая их горячим чаем. Большие окна были завешены тяжелыми портьерами, так что находившиеся в столовой не видели ни сумерек, ни медленно поднимающийся на свой обычный пьедестал бледный серп молодой луны. Высокие стены были увешаны картинами, гербариями, охотничьими ружьями и миниатюрами. Чуть ли не всю стену до потолка занимал шкаф, заполненный книгами в красивых бархатных переплетах. На комодах стояли вазы с уже почти сгнившими цветами и маленькие портреты семейства в красивых позолоченных рамках. Играющий свет свечей бросал на предметы причудливые тени, те словно танцевали. Пестрые толстые ковры заглушали шаги слуг, приносящих кушанья. Веселый говор сидевших за столом людей сливался в один общий восторженный гул. Еще позавчера, 29-ого октября, к ним в гости приехал родной племянник главы семейства, красивый и высокий юноша, решивший, что, вместо того чтобы заниматься тем, чем занимались его старшие братья, то есть, политикой, он будет путешествовать по всему миру и изучать культуру стран. Все были очень рады его приезду, и уже два дня в столовой, гостиной, галерее, в саду, - да где только можно было! - слышались восторженные и радостные голоса. Максимку, как его здесь называли, любили все, даже слуги и гувернеры, что можно было заметить даже по тому, как его встречали в даче его дядюшки: скрип колес кареты, на которой приехал молодой человек, радостные возгласы его племянников и кузин, тяжелый бас дядюшки и сдержанное, но тем не менее счастливое приветствие тётушки. Он очень нравился домочадцам и, наверное, был обязан этим своему уму, не лишенному добродетели, порядочности и жизнерадостности. Его улыбчивое лицо делало счастливыми всех, кого только можно было. Сам Максимка тоже очень любил своих дядюшку и тётушку с их замечательными детьми. Он очень любил беседовать с Машей, старшей дочерью дяди, об искусстве и книгах, и она казалась ему чуть ли не самой умной и начитанной женщиной, несмотря на свои двадцать «с хвостиком» которая к тому же была еще и невероятно мила - что радовало сильнее, ибо беседовать с красивым человеком - счастье еще большее. Ему нравилось играть в прятки и куклы с Костей и Ксюшей, очаровательными и донельзя сладкими близнецами, которые всегда его веселили, и с ними всегда было радостно. Но больше всех, наверное, он любил проводить время с Наташей, с коей можно было поговорить о дальних странствиях, о морях и других, совершенно неведомых им стран, с коей можно было без умолку беседовать о прелестях морской жизни, об открытиях. С ней ему так хорошо, что он порой забывал о времени и всегда с грустью прощался с ней, но и прощался только на ночь, с тем, чтобы утром продолжить вечерний разговор. Ему нравилось видеть ее блестящий взгляд, такой восторженно-детский, ее улыбку, такую чистую и искреннюю. Она всецело разделяла его мнение о путешествиях по дальним местам и даже пару раз говорила, что поедет вместе с ним. Он любил ее братской и теплой любовью, той любовью, которою любят тех, у кого были те же взгляды на жизнь. Завтра он уедет. И по этому поводу сегодня собралось все семейство. Казалось, всем им нужно было рассказать обо всем, о чем они забыли рассказать за два дня. И вместе с тем, каждый ощущал некую грусть в душе. Не хотелось чтобы человек, с которым приятно беседовать или играть в прятки, или до самого утра разговаривать об общей страсти, уезжал. - Ну, Максимка, - добродушно-строго начал Иван Игоревич, отец семьи, своим неподражаемым басом, с добротой глядя на племянника, - завтра уезжаешь. Будь осторожен в пути и пиши. Если нужно будет чего, сразу обращайся ко мне. Помогу, чем смогу, а могу я много, сам знаешь, - он покрутил двумя пальцами усы, вспоминая, что, действительно, власть у него была. - Ты мне как сын. Недаром же каждые лето и зиму приезжал к нам. Но из тебя вышел бы отличный, прямо-таки мощный политик... - начал он, но встретив взгляд жены, кашлянул и продолжил. - Впрочем, каким бы ни был твой выбор, сынок, мы все поддерживаем твой выбор. Иди сюда, обниму, - сказал он после некоторой паузы, очевидно, вспоминая, всё ли он сделал правильно и ничего ли не забыл. Он крепко обнял Максимку, по-отечески похлопывая последнего по спине. - Ну всё, всё. В этот же момент гувернеры и гувернантки молча зашли в комнату и, держа за руку двух близнецов, увели их. Несмотря на то, что Наташе уже шестнадцать, ее отец настоял на том, чтобы гувернантка Анна осталась у них еще два месяца. Наташа что-то быстро шепнула на ухо своей гувернантки, и та вышла за дверь. Максимка и Маша тоже вышли, сказав, что очень устали и что пора готовиться к завтрашнему отъезду. В комнате остались лишь Наташа и ее папа с мама. Наташа молча постояла, немного нервничая. Ее неуверенность и, возможно, испуг отчетливо ощущались в воздухе. - Что случилось, милая? - улыбаясь, спросила Валентина Григорьевна, желая подбодрить свою дочь. Она указала на стул рядом с ней, приглашая сесть. - Мама, папа... - начала Наташа, когда села и чуть слышно сделала глубокий вздох. - Я очень люблю путешествия, дальние страны, люблю открытия, и мне нравится постоянно находится на свежем воздухе, гулять по лесам, и я совсем-совсем не боюсь взбираться на гору. Я... я катаюсь на лошадях, я даже выхожу с вами на охоту, папа! - с мольбой, которая была непонятна обоим супругам, она взглянула на отца. - И мне очень хочется повидать свет, города, я очень хочу изучать культуру стран. Я... я знаю языки! Papa, maman se il vous plaît*... Это не все, сейчас мы с Аннушкой изучаем английский, и я преуспела в этом. Пожалуйста... - Но что ты хочешь, милая моя? - с недоумением, раскачиваясь, спросил папа и с немым вопросом взглянул на супругу, но и та пожала плечами. - В Москву мы поедем лишь весною, а в Петербург... Может, стоит нанять учителя?.. - он снова взглянул на жену. - Дочь, мы совершенно не понимаем тебя, - наконец сдался он, глядя на Наташу. Он неловко усмехнулся, повторяя под нос слова забытой песни. - Я... я хочу путешествовать с Максимкой, - она начала неуверенно, не глядя на родителей, но, когда она подняла голову, те увидели ее полные решимости и уверенности глаза и блестящий взор. Ее щеки были красные от волнения, и почти незаметные русые пряди, случайно выбившиеся из прически, слиплись из-за испарины, покрывшей ее открытый лоб. Ее правильно очерченный рот был немного сжат, а на тонкую переносицу залегла еле заметная морщинка. - Это... это невозможно, - ответил Иван Игоревич. Он нахмурил свои седые густые брови. Весь его вид кричал о стойкости его решений. - Мы еще даже не отпустили твою гувернантку. Ты для этого слишком мала, твой первый бал был всего неделю назад! И это чрезвычайно опасно и совершенно не подходит для юных особ, вроде тебя. Бери пример со своей старшей сестры. Как она умна! И как при этом женственна, и ей, по крайней мере, никогда не взбредет в голову чушь, вроде путешествий по свету! Ты должна сидеть дома, участвовать в балах, принимать гостей и приглашения в гости, заниматься музицированием, рисованием, чтением... чем угодно, что было бы к лицу девушки, но путешествия!.. Абсурд! Я тебе запрещаю! В глазах Наташи стояли слезы, готовые сорваться с ресниц и покатиться по ее красным щекам. Ее маленькие губы сжались в полоску, аккуратный подбородок задрожал. Она с мольбой посмотрела на свою мать, но та лишь с сочувствием глядела на дочь и качала головой, мол, я ничего не смогу сделать. Разгневанная Наташа, ничего не отвечая, выбежала из столовой, чуть не сбила с ног Аннушку и побежала наверх, к себе. Закрывшись, она разрыдалась, сползая медленно по двери. Это было несправедливо, ведь она так любит путешествия, так ей хочется повидать страны и большие города, о которых читала миллионы книг! Так ей хотелось приключений, которые были бы не хуже приключений из романов Жюля Верна. Ей хотелось исследовать моря и океаны, сделать кучу открытий, а вовсе не присутствовать на скучных мероприятиях и танцевать на бессмысленных, как она считала, балах. Ей хотелось ощутить ту свободу в сердце, которая возникает в нем лишь тогда, когда по-настоящему ощущаешь сильный порыв ветра, бьющий в лицо, и запах трав, моря, услышать крик чаек... Ощутить под ногами хрустящий песок, свежесть цветов. Все это было ее страстью, с которой она не могла расстаться, да и не хотела вовсе. Все это было частичкой ее самой, что она не могла бы представить свою жизнь без всего этого. Пусть даже это было воображением. А путешествие с Максимкой, другом ее детства, товарищем по общей мечте, братом по крови, - было единственным способом навсегда соединиться с той жизнью, о которой уже давно грезила. И теперь... Ей казалось, что лучик света ее такой призрачной, но казавшейся такой близкой надежды исчез, потух, сгорел, как свечка, будто бы и не было этой надежды. В дверь постучали. Наташа, поспешно и неаккуратно вытерев слезы, открыла дверь. За ней стояла гувернантка, очень обеспокоенная. В руке она держала маленький тазик с водой и белой марлей. Она неловко, словно утешая, улыбнулась Наташе. - Ну всё, всё... - говорила она уже через несколько минут, ласково обтирая лицо Наташи влажной марлей. Аннушка знала о страсти Наташи и искренне ей сочувствовала, чувствуя или же понимая умом, как сейчас тяжело должно быть ее подопечной - Всё образуется, и вы поймете... Сжав губы в тонкую полоску, Наташа покачала головой. Она посмотрела на Аннушку и спросила: - Где Максимка? - Он, должно быть, в своей комнате, собираетс... Ничего не говоря, Наташа выбежала из комнаты и отправилась в другой коридор, в котором находилась спальня Максимки. Он сидел на удобной софе и читал какую-то книгу, несомненно, очень занимательную, судя по легкой улыбке на его губах. - Максимка! - окликнула его Наташа еще с ходу. Вернее сказать, с бегу. - Максимка... - отдышалась она и начала: - Я спрашивала разрешение у мама с папа поехать с тобой, но они не разрешили, - она не смогла удержать слез, и те быстро покатились по ее румяным щекам. - Я хочу, чтобы ты попросил у них за меня еще раз. Ты ведь знаешь, как я хочу, как я желаю увидеть мир... Максимка, прошу тебя, попроси у них, они были со мной совершенно непреклонны! Папа так жесток, но он тебя любит, ты ему как сын, Максимка, попроси у них за меня... - она почти молила, руки были сцеплены в замок у груди, ее глаза горели блеском надежды, последней надежды. Максимка не смог отказать ей, в душе всё же понимая, что родители Наташи правы: авантюры - не для девушек. Но он был благороден, и, когда просит представительница прекрасного пола, то мужчина просто обязан сделать все возможное. Следуя этим чувствам и немой надежде Наташи, он пошел по коридору к лестнице. На лестнице он встретил Машу, которую, как та сказала, мучила бессонница, и теперь Маша собиралась в библиотеку, чтобы немного отвлечься и заодно почитать что-нибудь на ночь. Увидев Максимку, она улыбнулась ему и любезно предложила: - Максимилиан, неужели не меня одну мучают бессонные ночи? В таком случае, не против ли вы провести свой досуг в библиотеке? - Я бы с радостью, но Наташа попросила меня спросить разрешения у дя... - начал было он. - Наташа? - насторожилась Маша, прекрасно знавшая об увлечениях Наташи, хотя та не говорила ей об этом и даже упорно скрывала. И Маша понимала, что все эти приключения, суровая жизнь моряков и открытия - не для девушек. Это, скорее, для молодых парней, в чьих сердцах живет любовь к авантюрам, и в которых кипит жизнь, желание узнать и страсть к дальним странствиям. - Вы же не хотите сказать, что она... что она желает путешествовать вместе с вами? О, Максимилиан! Не дайте этому случиться! Я была бы рада, если бы моя абсурдная младшая сестра поехала с вами куда-нибудь в оперу, на бал, пьесу, но только не это! Поверьте, домашняя спокойная жизнь... - Маша, я сам против ее задумки, и я бы с радостью объяснил ей, заставил бы остаться, но... ах, видели бы вы ее слезы! - заломил он руки. - Я просто не мог отказаться... Маша призадумалась, между ее бровей залегла тонкая вертикальная морщинка, почти незаметная. Ее красивые глаза немного прищурились, словно она обдумывала какую-то мысль. Наконец она воскликнула: - О! - улыбнулась она Максимке и начала: - Вы сейчас пойдете к ней и скажете, что сделали все возможное, но папа отказал и вам. Тогда она уж точно успокоится и, пройдет время, забудет эту нелепую мысль. Немного поколебавшись, Максимка согласился и пошел обратно к себе. В коридоре на скамейке сидела Наташа и явно нервничала: ее руки тряслись, носок атласных голубых туфель описывал круги на ковре. Услышав шаги, она быстро поднялась и спросила тихо: - Ну?.. Максимка с сочувствием посмотрел на нее и тихим голосом сказал, что и с ним были непреклонны. Наташа поникла головой и, устремив взгляд в пол, ушла к себе, все же поблагодарив Максимку. В своей комнате она долго думала, глядя на бледный осенний месяц, чей холодный свет проникал сквозь черные тучи. Ее лицо было безмятежно, но решительно, видно было, что она приняла уже какое-то решение и ни за что не отступится. Ее красивые глаза глядели вдаль, и в них горела искра, та самая, которая появлялась в те минуты, когда она говорила о любимых ею странствиях. Утром, когда солнце уже стояло высоко в небе и дарило всем свои пусть и бледные лучи. Предутренний туман уже давно рассеялся и оставил за собой лишь маленькие влажные капельки. Иней почти исчез, слышался далекий лай собак и ржание коней в конюшне. В окна врывался солнечный свет. Гувернантка постучала в дверь Наташи и, когда ей не ответили, открыла дверь своим ключом и зашла в комнату. В высоком камине горел огонь. Зеркало над ним блестело чистотой. Комната была пуста, постель даже не тронута.