Тепло во взгляде

      Иногда она приходила к нему без звонка, ведя себя как хозяйка, не зная чувства робости или смущения. Да и какое смущение она могла испытывать перед ним? Он, какой бы иронией это не было, был единственным помогавшей ей выжить. Неизменно находил ее, откачивал после очередной истерики, почти что, собирая по частям, как мастер собирает кукол. На территории ее небольшой квартиры они могли днями сидеть взаперти. Он оставался с ней, потому что Карин просто хотела подохнуть одна в пустоте. Глядя на девушку, парень не мог не удивляться ее упёртости, сравнимой только с бараньей, без объяснений зная, почему находит ее скрюченной на холодном кафеле ванной. Странно, но она не пыталась резать себе вены или глотать снотворные, видимо надеясь всё-таки попытать удачу снова и снова, пока та не умрет от бесконечных пыток, так, ни разу Карин и, не улыбнувшись.       Находя ее в коматозном, почти что в трансовом состоянии, он не поражался этому. Сдавленно матерился сквозь зубы, поднимая ее тело, заглядывая в такие тусклые, некогда рубиновые глаза. Держал под душем, ждал хоть какой-то реакции или хотя бы дрожи в теле от ледяной воды. И облегченная, но от того не менее ядовитая ухмылка ползла по губам, при виде того, как она пытается протереть глаза, чтобы разглядеть, своим и без того подслеповатым зрением лицо спасителя.       После первых раз она перестала удивляться, почему он приходил и пытался по новой ее оживить. Не удивлялась, когда парень раздраженно, но от того не менее сильно сжимал ее подбородок, заставляя глотать витамины, прописанные ей врачом. Покорно, почти не огрызаясь, ела его стряпню, лишь иногда по привычке обзывая никчемным идиотом. Почти с замиранием сердца ждала, когда он вернется, ведь кто-то должен был пополнять запасы продовольствия, и этим кто-то была не Карин. Зачастую она просто забывала употреблять пищу, и продолжала жить в своем омуте боли, ныряя в него с головой. Старалась не думать, что чувствуя его руки на плечах, слушая насмешливый голос, ей немного, но неизменно становилось легче дышать. Не признавала, что не смотрит ему в глаза, потому что боится прочитать там правду, которая абсолютно раздавит ее.       Он никогда не говорил ей ободряющих речей и по плечу в дружественном порыве не хлопал. Только заставлял кушать хоть что-то, что ему удавалось приготовить. Пить чай или кофе, которые предположительно грели изнутри, но на практике никогда не помогали, вызывая просто испарину на лбу, не растапливая душащий Карин мороз в сердце. Ей помогали только объятия Суйгетцу, пусть и сопровождавшиеся оскорблениями и чересчур сильной хваткой.       Он не знал, почему не обращая внимания на всю их обоюдную ненависть, они могли как отшельники, не выходя из квартиры, жить вместе. Смотреть какие-то глупые, предположительно смешные сериалы, перетаскивая постоянно одеяло друг с друга, ругаться, но как-то лениво, скорее, по привычке, чем от желания. Или молчать, думая о том, что все, что с ними случается не случайно. По крайней мере, так думала Карин, наблюдая за Суйгетцу, пока тот лениво щелкает каналы. Выбираясь из их одеялового кокона, она умудрилась заехать ему по животу, и в первый раз в жизни это получилось случайно. Может потому и так действенно. От неожиданности он подался вперед, стукнувшись лбом о ее лоб, не зная за какое место хвататься первым. Карин, упав на пол, смеялась долго, надрывно, а Суйгетцу приготовился к очередной истерике, которая обязательно с ней случится, которая случалась с ней всегда, после того как Саске отшивал ее. Он привык, что эмоции Карин не выплескивает сразу, запирая, замуровывая их в душе после очередного отказа, уходя в себя. Только ее взрывчатая натура уничтожала к черту эту гранитную стену, захлестывая и заставляя Карин захлебываться всепоглощающим отчаяньем.       В такие моменты кто-то должен быть рядом. Может это был Суйгетцу, потому что и некому было больше. Если она не отвечала на звонки или оскорбительные сообщения, значит, это случилось опять. Он не любил, практически ненавидел, когда эта случалось в его отсутствие. Спешил закончить все дела, практически бросал их на плечи своим помощникам, мчался в ее квартиру, до упора выжимая педаль газа. Надеялся, что и в этот раз очкастая не сломается, не родится в ее куриной голове идея о самоубийстве. Влетал, практически вырывая замок, неизменно обнаруживая ее скрюченной, изломанной, лежащей без движения где-то на полу. Устало и облегченно потирал глаза, сбрасывая пиджак, готовясь повторить в очередной раз процедуру воскрешения.       Зачем он делает это? Почему просто не насладится этой пантомимой, где Карин была главным персонажем, поклоняющейся своему идолу. Черноволосому, белокожему, идеально красивому, надменному идолу, молчавшим практически всегда, отвечая изредка, но так хлестко, что у девушки оставались кровавые раны и безобразные рубцы на сердце. Почему просто не запасется терпением и бутылкой крепкой, обжигающей гадости, опрокидывая ее в себя каждый раз, когда Карин надламывается. Именно надламывается, пока что не сломавшись окончательно. Потому что, если она сломается, он не спасет. Просто не успеет спасти. Как бы сильно не хотел, она опередит. Как Карин это сделает, будет не важно. Прыгнет с крыши, примет лошадиную дозу снотворного, вскроет вены, ляжет на рельсы… Да и важно ли? Все равно на похороны он не придет. Он давно решил для себя, что очкастая будет жить. Укроет ли ее холодная земля или прах развеется по ветру, даже пеплом кружась вокруг ног Саске, но для него она будет живее всех живых.       Он был уверен, что не сляжет с разрывом сердца, если она уйдет в небытие, не будет до самой смерти хранить ее фото в медальоне на шее, покупать цветы, часами сидеть на могиле, рассказывая свою жизнь холодному гранитному камню. Он прекрасно понимал, что мертвым все равно, что происходит здесь. Будет ли он в соплях кричать ей или молчать в скорбном одиночестве, ей будет все равно. Как собственно по его мнение ей было все равно на него всю жизнь. Он даже не был уверен, что она отчетливо помнит чьи-то лица, кроме обожаемого Саске.       Такие мысли посещали его голову, заставляя искать ее еще усерднее, раздраженно встряхивая от накатывающего страха трясущимися руками. Он сумел принять, что такое возможно, ведь с Карин ничем нельзя пренебрегать. Принять и понять, что такой вариант событий заставит его, как и девушку не отвечать на звонки, днями лежать, скрючившись, лишь изредка заливая пустоту крепким напитком. Совсем не помогающим забыться. Он будет долго вспоминать, что не должен вести себя как эта никчемная, наглая рыжая стерва, с усмешкой понимая, что ему точно никто не поможет. Спустя время суметь заставить себя жить, совсем не тоскуя по надрывному голосу, рыжим волосам, и блеску глаз, пусть и сияли они не для него. Лишь иногда бросать взгляд на фотографию, где они были сфотографированы вместе, по какой-то неизвестной причине улыбаясь искренне, почти соприкасаясь лбами.       Такие мысли посещали его на удивление редко, все же иногда пробивая гранитную стену, за которой он их запечатал. ***       Она успокаивалась и первыми признаками этого были ее язвительные замечания. Глаза ее наливались алым, возвращая себе живой и глянцевый блеск, как обычно кривила губы в слабой улыбке при виде парня. И от сердца отлегло, когда она засмеялась, чуть надрывно, еще чуть истерично, но свободно, с увлечением слушая его рассказ о поездке за границу. Оказывается, она все-таки помнит, что он, Суйгетцу, любит яблоки, когда неожиданно принесла с балкона целый ящик, даже не поленившись помыть несколько штук для него. Возможно, так неумело, смущенно, но она благодарила его. Говорила такое тихое, но уверенное « Спасибо», пряча бегающие глаза в чашке чая. Он усмехался, чувствуя, как радостно и наивно подпрыгнуло сердце от этой простой, но такой нужной благодарности. Понять, что все-таки она его замечает, он занимает не ясное, но прочное место в ее жизни. ***       Стоя на балконе, вдыхая морозный, почти зимний воздух, смотря на редкие, но такие крупные снежинки, Карин отпустила. Отпустила свою одержимость Саске, разрушая тотем, который сама же и возвела. Приняла все то, что так долго не могла осмыслить. Не любовь, а зависимость, которая разрушает ее, как ни один наркотик не разрушает. Она пережила ломку, правда совсем не благодаря себе. С удивлением, граничащим с шоком, она, наконец, очнулась, как сектанты просыпаются от гипноза, разрушая все то, что создавала в себе, делая центром своего фальшивого черноволосого бога. Смогла оглянуться, увидев, как ни странно идиота-каппу, который вот уже в который раз вытаскивает из бездны отчаяние. Смотрит ему в глаза, не боясь , а наоборот, стремясь увидеть такие нужные, жизненно необходимые ответы. И находить. Находить и отвечать тем же, набираясь смелости со временем сказать ему об этом, пусть неуклюжими, но искренними словами.       Валялись на диване, смотрели телевизор, ели яблоки, просто лежали рядом. Он смотрел на нее, удивленно видя тепло во взгляде, означавший - Карин оттаяла.