Самые счастливые дни

      Эта история, что до сих пор будто тяжеленным булыжником бьет по голове при любом воспоминании, началась в 2007 году. Унылый ноябрь топил безумную Москву в дождях, порождая в душах горожан, казалось бы, нескончаемую депрессию. Обрызгав парочку прохожих, я, самый главный молодой артист страны, бесшумно подъехал к знакомому зданию Останкино, где в тот день проходила съемки нашумевшего проекта "СТС зажигает суперзвезду" и, пафосно хлопнув дверью новенького автомобиля, направился внутрь, раздраженно надвигая козырек бейсболки еще сильнее на лоб. Уже год как надоедливые папарацци совершенно не дают мне прохода: престижное второе место на Евровидении сделало меня лучшим из лучших в стране, дало мне кучу невероятных возможностей, обеспечило деньгами, бешеной популярностью и огромным количеством вьющихся вокруг девушек, при этом напрочь лишив меня личного пространства. Фотокамеры, вспышки, журналисты, фанаты – они буквально всюду, на каждом шагу. Однако что значит эта смешная мелочь по сравнению с тем значимым положением, которое я внезапно занял? Меня любили все, каждый, привет! ***       Самодовольно ухмыльнувшись, я запел любимую еще с детства арию Париса, старательно вытягивая каждую ноту. С обожанием слушая свой собственный голос, я исследовал зал глазами в поисках очередной красавицы. Внезапно мое внимание привлекла Пелагея. Увидев ее тогда в первый раз, мало кому известную молодую певицу, я почему-то сразу же запомнил ее имя. Да черт, оно будто иголкой впилось в мозг! Пелагея. Пелагея. Пелагея. Внимательно вслушиваясь в абсолютно бездушно произносимые мной строки, она, кажется, смотрела будто бы сквозь меня. Поймав на себе мой взгляд, Пелагея вдруг вгляделась прямо в глубину моих глаз и странно радостно улыбнулась. А я, кажется, задохнулся, чуть не забыв слова в песне, на которую мне, собственно, было плевать. Черт, я никогда, слышите, НУ НИКОГДА, не видел, чтобы человек, живой, нормальный человек вот так вот смотрел. Я не знаю, что там за чудо, в этих ее глазах, но, эй, она на меня поглядела и смешно улыбнулась, а я продал всю свою мелкую душу дьяволу в этот самый момент. *** – Эй! Ты! Стой! – заорал я в спину удаляющейся девушке. – Пелагея! Она удивленно обернулась и оглядела меня с ног до головы. – Здравствуйте, Дима, Вы что-то хотели? – серьезно, без тени смущения проговорила Пелагея, подходя ко мне. – Ой, а чего так сурьезно-то, киска? – глупо захихикав, я попытался приобнять ее за талию, но не тут-то было! Отлетев от меня на расстояние трех метров, брюнетка гневно уставилась на меня. – Вы что-то хотели, Дмитрий? – повторила она, нервно поправляя выпавшую из пучка длинную прядь блестящих темных волос. – Пупсик, что ты мне выкаешь? Я же поговорить с тобой хочу, – самоуверенно заявил я, искренне не понимая, почему эта малолетка до сих пор не бросилась с безумным фанатским воплем мне на грудь. – Так ты разговаривай, а не хами с самого начала! – неожиданно дерзко ответила Пелагея. Я смутился. Черт, впервые сам решил познакомиться с девушкой, а ей, похоже, наплевать. Неотрывно глядя на Пелагею, я мямлил какую-то ерунду о том, что у нее «прикольная улыбка», а она, безразлично оглядывая мой отвратительный (хоть и крутой в то время) наряд, насмешливо обозвала меня «звездулей». Собственно, вот так мы и познакомились. Сердечко, ты так четко помнишь этот волнительный момент, что даже сейчас, после стольких лет, ты все так же колотишься, стыдливо корчишься, пытаешься вырваться из-под ребер и, превратившись в маленького красненького человечка, величиной с детский кулачок, стремишься схватиться за крошечную головку тонкими ручками и убежать от меня, куда подальше, с криками «Божечки, ну за что?». *** А потом был мой год. 26-27. И ничтожная черточка, длинною в главное в моей жизни счастье. Поль! Я помню как ты, маленькая и беззащитная, частенько хватала меня за плечи и плакала так, как плачут только самые добрые на планете люди, а я обнимал тебя за талию и крепко-крепко прижимал к себе, обещаю ни за что и никогда не исчезать. Твой выбор не одобрял ни один твой родной человек, но ты, несмотря ни на что, дарила мне самые лучшие ночи, дни, часы, минуты, секунды. Хорошая моя! Ты любила меня каждое наше мгновение, отдавая всю себя и на совсем, навсегда, на всю жизнь. Маленькая, пухленькая, темненькая, с какими-то нереально космическими бровями, ты любила глядеть на меня снизу вверх и смешно улыбаться не из-за чего, чуть обнажая десны. Помню, как в наш с тобой «самый последний день» я, обезумев, в ответ на твои совершенно оправданные обвинения в измене, ударил тебя по румяной щеке. Ты тогда отлетела от меня, чуть ударившись головой о дверной косяк, и с невероятным ужасом в глазах посмотрела на меня, сумасшедшего идиота, который в тот момент каждым словом, безумным, отчаянным, глупым, разрушал все, что было. Я наговорил тебе кучу гадостей, мерзостей и, решив добить окончательно, проорал самые гадкие в своей жизни слова: «Кому ты кроме меня нужна, толстая дура!». Это было глупой ложью, смешным бредом: у тебя же чудная, немного иная, чем у моих прошлых пассий, фигура, и невероятное количество ума! И, кажется, ты же знала, знала это, милая, но все же приняла все так близко к сердцу. Я помню, мы тогда успокоились и прекратили ссору, я даже извинился и попытался поцеловать тебя в слишком румяную щеку, но ты оттолкнула меня, став вдруг невероятно сильной. – Уйти хочешь, да? Уходи, – прошептала Поля, впервые в жизни натягивая на лицо маску каменного безразличия. А я не хотел, черт возьми, веришь?! Я до какой-то безумной боли в ногах (что умоляли не шевелиться) не хотел от тебя убегать, ну, поверь! Но что-то толкало меня будто в пропасть, бездну, ту самую, где я бесцельно проваляюсь последующие несколько лет. И я снова решил, что ты для меня – ошибка. – Уйду, Поль, – резко ответил я, чувствуя как во мне будто кровь остывает, что ли. Пелагея шумно вздохнула и рассмеялась громко, болезненно, так, как я никогда не имел возможности слышать. – Давай! Я запомню! Я помню каждого, кто ушел, – сквозь смех она произнесла те безумно непонятные мне слова. – Хочешь сказать, ты никогда никого не бросала? – с внезапной неприязнью и ожидаемой жалостью я спросил у нее, еле разлепляя рот. Чуть вздрогнув, Поля закусила губу. Она, кажется, больше всего на свете хотела заплакать: с истерикой, болью, и так, чтоб навзрыд, но теперь передо мной нельзя было реветь. – Я-то? Не бросала, – из последних сил сдерживая слезы, непривычно тихо ответила Пелагея. – Ты знаешь ведь, что собаки – самые верные существа на Земле? Кивая в ответ, я попятился к двери, чтобы через секунду захлопнуть ее и оставить тебя одну. Одну на сегодня, на завтра, на годы. – Так вот, – крепко стоя на ногах и не обращая внимания на то, что я уже почти сбежал, Поля продолжала свою речь, что была, кажется, скорее направлена в никуда, чем на меня. – Мне надо было псом родиться, знаешь? Да черт, я ведь шавка простая, на самом деле. Слышишь, я шавка верная, вот и все! Шавка верная. Шавка. Верная. Хлопнув дверью, я ушел от тебя навсегда, сам не зная, почему. Влюбился, будучи не готовым любить. Мне казалось, я лучше всех вместе взятых на этой планете, и ты, такая простая, громкая, невероятно смешная, пухленькая, совсем-совсем меня не достойна. Но поверь, черт возьми, просто поверь, это были самые счастливые дни. Мои. Самые. Счастливые. Дни. ***

О чём мы мечтали, помнишь ли? Теперь мы немножко не те - Мы вроде бы что-то поняли.

* – Ты очень изменилась, Поля, – восторженно пробормотал я, желая провалиться сквозь землю. Мне на секундочку потребовалась машина с красным крестом, санитары, палата, уколы. Я на мгновение ошалел, умер, воскрес, и как-то с ужасом понял, что ничерта тебя не забыл. – Спасибо, Дмитрий. Похудела, да? – язвительно ответила Пелагея. Глядя на меня все теми же космическими глазами, в которых читалась лишь одна, жуткая для меня фраза: «Не забыла», она невозмутимо улыбалась. Только одно движение выдавало ее безумное состояние: так же, как и несколько лет назад, Пелагея нервно теребила выбившийся из длинного, хвоста светлый крашеный локон. Я неадекватно тряхнул головой и вдруг резко схватил Полю за локоть. Ойкнув от неожиданности, она вырвала свою руку и умчалась в темноту опустевшего коридора, звонко цокая каблуками. А мне так плохо, так плохо стало, верите? Опершись отчего-то вспотевшей спиной на стену, я приставил пальцы к вискам. Сука, мне бы сейчас огромным таким молотком вдарить себе по голове, чтобы избавить себя от воспоминаний! Какая красивая! Какая ж ты, черт возьми, красивая! У тебя длинные волосы и чуть похудевшее тело с все той же восхитительной попой; улыбаясь коллегам и съемочной группе (ну, если честно, всем, кроме меня), ты все также освещаешь все вокруг и убиваешь своими чудными ямочками; ты немного «не та», Поль, тебе больше не 21, ты, оказалось, успела и чьей-то женой побыть, перекрасить волосы, нацепить высоченные каблуки, и теперь страстно пытаешься казаться сильной, волевой, независимой. – Что ты уселся, Билан? – все тот же родной голос прошелестел у меня над ухом. Эй, я сам не заметил, как в порыве возрождающейся любви, скатился по стене вниз, а ты, Поль, вдруг забыла, что так страстно хотела называть меня на «Вы». Я поднял глаза вверх и буквально столкнулся носом с Полиной щекой. Жутко покраснев, Пелагея тотчас выпрямилась и невозмутимо подала мне тонкую ручку, предлагая мне все-таки встать. – Дим, подъем, – мило проговорила она и нетерпеливо топнула ножкой . Черт, люди, что происходит? Поль, я не забыл, не забыл, не забыл. Я не знаю, как ты и что ты там все эти годы делала, что себе думала, помнила ли? Да Боже! Я не знаю, как ты вообще умудрилась пережить то мое «Ухожу!», маленькая! Тяжело вздохнув, я все-таки подал извечно родной девочке руку и встал, не выпуская ее ладони и оказавшись неожиданно намного выше нее. – Ты чего, уменьшилась, что ли? – глупо пробормотал я, не понимая, в чем дело. Пелагея хмыкнула и крепко сжала мои холодные пальцы, все так же краснея и пряча глаза. – Нет, просто туфли сняла… – еле слышно ответила она и кивнула головой, указывая на шикарные красные туфли, небрежно брошенные позади нее. Я искренне улыбнулся, растянув свои немного пересохшие губы так, как это было только возможно. Ребят, на таком расстоянии в миллиметры я не видел ее 7 лет, а она несет сейчас какую-то чертову ерунду, стоя передо мной босиком, маленькая, хрупенькая (ну, метр и 64, я помню) и улыбается мне в ответ, обнажая десны. Все так же обнажая десны, понимаете?! – Зачем? – продолжил я сей самый упоротый в мире разговор. Готов поклясться, она все, ВСЕ, поняла: что я ничерта не забыл, и у нее «мы» - в памяти еще живы, и что вся наша огромная галактика, злорадно потирая руки, смеялась над нами, а если честно, откровенно ржала, широко раскрывая бездонный рот, все эти чертовы годы, когда я искал ту, что так сильно похожа на голосистую еще брюнетку (сам не понимая, что ты, Поль, – одна на планете), и не находил, заливая горе в мнимых отношениях, когда Пелагея влюблялась, выходила замуж и разводилась, ища кого-то, кто слишком такой, как я. А сегодня, ну, знаете, в тот самый день, когда я, унылый и уставший от жизни, приперся на первый день съемок нового проекта «Голос» и увидел мою, как оказалось, любовь: огромную, чистую, искреннюю… Ах да, прикол, незабытую! Главное, незабытую ведь! И мой маленький мирок лопнул и испарился, ибо какой у меня может быть мир, если это не ты, Поль? – Дим, ты не думай, я все такая же, веришь? Ну, как ты любил, – забормотала самая искренняя девочка сей планеты, осмелев и взглянув мне в глаза. – А туфли эти… Да к черту их, Дим! Метр и 64, помнишь? Я тряхнул головой, чуть обнимая Полю за плечи, а на самом деле чуть ли не взрываясь от её «как ты любил». Да, все такая же, «как я любил». Пелагея легонько коснулась сжатым кулачком моего подбородка и поглядела на меня снизу вверх, а я снова продал дьяволу (ну или кто там пострашней?) душу за ее восхитительный взгляд. – И все-таки не изменилась, – чуть отрешенно произнес я. Скажете, что-то не так, слишком внезапно и, хэй, что это за любовь такая может быть, что годы молчала, и вдруг как проснулась, да? А она бывает, ребят, бывает. – Мне уже 28, а я все так же помню всех тех, кто от меня уходил, и… Верная. Все та же шавка верная, представляешь? – Ты чудо верное: как была им, так и осталась, похоже, – улыбнулся я, целуя Полю в уголок губ и чувствуя на своей щеке ее прерывистое дыхание. Ну, так счастьем дышат, знаете? Целуя мою Полю в мой уголок ее (моих!) губ. Мою Полю. В мой (её) уголок губ. Привет, это МОЯ Полли. Снова Моя Полли и Снова Мои Самые Счастливые Дни.