Руки, люди, голоса

Говорят, у лошадей хорошая память. Это не совсем так: они запоминают, за что их похвалили или наказали, запоминают повторяющиеся вещи, места, действия. Они забывают, что было даже несколько минут назад, если это не попытались как-то выделить для них. Поэтому Джои уже давно не помнит ни конных атак, ни старой мельницы, ни огромных пушек, ни ломанной страшной пустоты ничьей земли. И войны он уже тоже не помнит. За зеленью и солнцем каждого дня, за чистой водой, за простой жизнью скрылись одноцветно-усталые дни страха. Джои возвращается с полей домой, играет с Альбертом, носится вместе с ним по пологим холмам с мягкой высокой травой и слушает смех и голоса людей – совсем другие, смелые, спокойные, без глухой тоски, спрятанной за невеселыми шутками. Здесь хорошо, тепло, здесь есть добрые и ласковые руки, здесь есть Альберт. Но иногда, когда Джои остается один в мягком сумраке конюшни, сквозь чуткий лошадиный сон он вспоминает другие руки, другие голоса, других людей…

***

У Перкинса жесткие руки, жесткий голос и такой же характер. Не слишком дружелюбный сержант вызывает робость даже у старших по званию, не говоря уж о простых солдатах. Он привык говорить прямо, привык к войне. Он сам не знает ласки, поэтому он только хлопает гнедого по шее, когда тот успокаивается. Перкинс сильный, суровый, но самое главное – справедливый. А еще, несмотря на внешнюю жесткость, он как-то понимает, каково Джои, и, по-своему жалея, помогает ему. За что заслуживает своеобразную любовь коня, больше скорее склонную к уважению. Капитан Николс совсем другой. У него руки закрыты гладкими красноватыми перчатками из мягкой кожи. Когда он гладит Джои, то всегда несколько раз медленно проводит по его шее рукой, а потом легонько хлопает три раза. Когда он садится в седло, гнедой чувствует ожидание чего-то хорошего, Джеймс заражает его своим азартом и уверенностью. В такие моменты конь начинает пританцовывать на месте от предвкушения скачки, потому что стоять уже не может – жизнь готова литься через край. Но если Перкинс почти всегда одинаковый, то у капитана Джои помнит три настроения: самое яркое – то, боевое, когда воздух дрожит, а время медленно растягивает пружину, готовясь сорваться и полететь в разы быстрее; второе – то, что обычно было у капитана в лагере. Там он был спокоен и, не то чтобы весел, скорее уверен. И эта уверенность освобождала его от напряжения, не позволяющего просто улыбаться, шутить, радоваться этому дню. Такой Джеймс нравился Джои не меньше. Позже, правда, конь стал чувствовать легкий след тревоги. И с каждым днем по мере их перехода тревога становилась сильнее. Конь нервничал, но Джеймс всегда успокаивал его, да и сам тоже немного успокаивался. А еще было последнее настроение. Точнее один день. В то утро капитан единственный раз погладил его без перчатки. Руки у него были тонкие и холодные. В первый раз не Николс успокаивал Джои, а Джои успокаивал своего наездника. Это было странно: всегда веселый и уверенный всадник боялся. Гнедому это не нравилось, гнедой чувствовал тоску и страх. - Привет Джои, мой красавец… Ты в порядке, да, Джои?... Джои?... – Джеймс усмехается, гладит его и подвязывает две ярких ленты к седлу. А что может конь? Только ткнуться носом в подставленную ладонь, да тихонько фыркнуть. Был бой. Непохожий на прошлые, страшный, громкий… Джои не заметил, как седло опустело и провисли поводья, несся вперед, не видя дороги, и остановился только, когда перед ним возникли люди. У капитана Николса были совсем другие руки, чем у Перкинса. И сам он был совсем другой. Спокойный, веселый, сильный, открытый и уверенный. Наверное, будь Джои человеком, он бы жалел, что их дорога была такой короткой. Но конь давно забыл про дорогу, атаки, а из тех коротких моментов, когда капитан говорил с ним, помнит только тихий голос и ласковую руку в красной перчатке. Гюнтера и Микаэля гнедой помнит на удивление хорошо. Может, потому что тогда молодой конь еще не забыл, как сам был таким же. У них были мягкие руки, которые почти всегда давали ему кусочек сухаря, а редко даже сахара. Им нечего было делать на этой войне. Но выбора у них тоже не было. И они втроем помогали друг другу. Джои помнит, как они боялись тогда, ночью. Помнит немного подрагивающую руку и хриплый голос Микаэля. И один громкий хлопок за стеной мельницы. Перкинс и Николс были вожаками. Братьев же гнедой воспринимал как равных. В ту ночь в старой мельнице было тихо и тоскливо. И уставшие лошади даже не поднимали голов, когда по ним скользили отсветы фар. Тихо, тоскливо, устало – как и на всей этой войне. А потом вдруг в темных глазах гнедого отразился светлый луч солнца. Луч ойкнул и пропал, но вскоре снова появился, принеся с собой чистую воду с солоноватым привкусом металла. Маленький непоседливый лучик с маленькими нежными руками и звонким веселым голосом – Эмили… Малышка, такой хрустальный жеребенок, которого Джои успел полюбить и которого оберегал от всего вокруг. Конь играл с ней, позволял делать с собой все, что угодно, да и сам частенько дурачился. Несколько теплых цветных дней среди бесцветной войны. Совсем немного тепла и ласковых рук, но благодаря им Джои хватило жизни, чтобы вернуться домой. Потом снова была дорога. И резкие голоса, голоса… И среди всех тех людей был один странный человек. С большими руками и немного детским голосом, он часто разговаривал с лошадьми, гладил их большими теплыми ладонями. Он старался им помочь, но, не зная как это сделать, чаще мешал. Но Джои не обижался. Фридрих, странный человек, наверное, он был немножко сумасшедшим, но какое до этого дело зверю? Ему нужны только ласка и поддержка, а всё остальное он готов простить или вообще не заметить. Только бы любили. И были еще руки. Две пары рук и усталые голоса. Джои почти не помнит этих людей, лишь то, как осторожно их руки выпутывали его из колючей проволоки. И тихие голоса, нескладные, неуверенные, но со скрытым наивно-детским ожиданием чуда.

***

Говорят, у лошадей хорошая память. Это не совсем так. И в полумраке конюшни гнедой конь видит старый сон из обрывков воспоминаний, в котором сменяют друг друга разные руки, люди, голоса…