Главный урок

Токио не сразу все понял. Да, он слышал диагноз, болезнь периодически напоминала о себе вспышками боли, но мысль о том, что он может умереть в любой момент, как-то не приходила ему в голову. Вернее, она приходила, но до сих пор казалось какой-то бесконечно далекой и не относящейся конкретно к нему, к Токио. Словно это и не реальность, а один из фильмов, где – ты точно знаешь – один из героев умрет на двадцатой минуте, но ты только мельком заметишь его смерть, потому что это лишь выдумка, вымысел. После смерти героя повествование продолжится, и то, что будет дальше, – единственное, что по-настоящему волнует зрителя. Ведь главные герои не умирают на двадцатой минуте, а значит, все самое интересное еще впереди. Одним серым утром, слушая за завтраком диктора, рассказывающего с экрана телевизора о фестивале, который пройдет в следующем году, Токио впервые осознал, что в это время его уже может и не быть. Эта мысль – простая и логичная, мысль, которую до него еще пару недель назад в больничном кабинете пытался донести доктор, предстала перед ним во всей своей ужасающей вероятности. И тогда Токио впервые стало по-настоящему страшно. Весь день Тацукава проходил, как в тумане. Мысль о том, насколько он близок к смерти, птицей билась в клетке его мозга, и он не мог переключиться на что-либо другое. Тени едва заметно сгущались в углах. Они с Тамао отдыхали на крыше. Серидзава рассказывал Токио о плане предстоящей битвы с Гендзи и еще немного - о новой затее с дротиком. Голос Тамао доносился до Токио откуда-то издали, будто его друг стоял не в двух шагах, а за закрытой дверью. Слова не складывались во фразы, а рассыпались пеплом сгоревших надежд. Все равно. Будущее больше не казалось чем-то обыденным, завтрашний день больше не был рутинным продолжением сегодняшнего. То, что еще день назад казалось важным, отступило на второй план. Мысль о том, что никакого завтра может и не быть, камнем упала в пустой колодец головы Токио и отразилась глухим эхом от его стен. И только сейчас с пугающей ясностью Токио осознал, что прежде он никогда в жизни не был одинок. Родители, Гендзи, Тамао… Дорогие ему люди всегда так или иначе присутствовали в его жизни, в его мире. Токио подумал о друзьях, окружающих его сейчас, и в этот момент они показались ему особенно, как-то болезненно дороги. Серидзава замолчал на полуслове. Он, наконец, понял, где прежде мог видеть то выражение, с каким Тацукава, явно находясь где-то на своей волне, разглядывает его и себя целый вечер. Так смотрит старик на лица старых друзей, улыбающихся ему с выцветшей фотографии. На тех, кого уже нет в живых. На тех, с кем его разделяет всего одна значительная черта – жизнь. Тамао встал со своего места и в одно движение оказался рядом с Токио. Тот, будучи во власти собственных мыслей, даже не успел среагировать, когда Серидзава со всей дури хорошенько дал ему в живот, а потом скрутил за спиной руки. – Тамао, мать твою, какого хрена! – только и смог прохрипеть Тацукава, когда свихнувшийся приятель молча потащил его к краю крыши. Крыша Судзурана была окружена защитной сеткой, но во время очередного раунда в боулинг мяч Серидзавы пробил ее, образовав довольно большую дыру. Ее заставили досками, но ремонтировать не стали. Именно туда Тамао и потащил брыкающегося Токио. Серидзава был гораздо сильнее его и без труда подавлял всякое сопротивление со стороны Токио, но по мере приближения к дыре тот начинал брыкаться все активнее. – Да что происходит, Тамао?!! – выворачиваясь из железной хватки, Тацукава взывал к другу, но все было бесполезно. Парой пинков Серидзава отбросил все доски, скрывавшие дыру, и в следующий миг с не читаемым выражением на лице попытался швырнуть туда Токио. Поняв, что Тамао не шутит, Тацукава отчаянно завертелся в его руках, в последний момент вывернулся и, задыхаясь от ужаса и непонимания, отполз от него на пару шагов. – Чего ж ты так? – мертвенно спокойным голосом поинтересовался у него Серидзава, отвернувшись. - Все равно же собрался помирать. Так чего не сейчас? На Токио словно вылили ушат ледяной воды. – Да пошел ты!.. – чувствуя, как от скопившегося напряжения на глазах выступают непрошеные слезы, зло прохрипел он в ответ. Злость на этого болвана, всезнающего Серидзаву, с которым они так много пережили вместе и который останется жить потом, когда Токио умрет, волной прокатилась по венам. Он с трудом поднялся, шатаясь, сделал два шага до Тамао и, вцепившись руками в рубашку, глядя в совершенно непроницаемые глаза, хорошенько ударил лбом в его лоб. Серидзава ответил ударом под дых. Они упали, запутавшись в ногах, и стали кататься по крыше, обмениваясь пинками и тычками. – Стоило мне покуситься на твое драгоценное будущее, как ты мне чуть голову не разбил, – позже, лежа возле распластавшегося рядом Токио, сказал Тамао, потирая ушибленный лоб. – Борись, если чего-то хочешь. Борись и никогда не сдавайся. Вот чему учит Судзуран, – Серидзава поднялся и отряхнул одежду. Токио молча наблюдал за тем, как его друг закуривал и медленно выдыхал сигаретный дым. – И чего же я хочу? Они оба, не сговариваясь, перевели взгляд на стену, исчерченную именами королей Судзурана и на замазанное имя Такии. Вот уж кто точно умел бороться до конца. – Жить, – серьезно сказал Тамао и протянул ему сигарету.