Perdus/Потерянные

Regardez, ce que nos rêves nous ont apporté Nos petits jeux nous ont fracassés Et maintenant, perdus pour longtemps* Malena Ernman **** Сентябрь 1845 года известная оперная певица парижской Гранд-опера, самое восхитительное меццо-сопрано Франции, Анна Каминьска проводила в Ницце. Этот неожиданный отпуск устроил для нее ее покровитель – виконт де Бово, чтобы его подопечная набралась сил перед новым театральным сезоном. Ведь уже с октября начнутся репетиции популярной оперы, где мадмуазель Каминьска будет исполнять главную роль. Ходили слухи о том, что виконт влюблен в красавицу-польку, однако правду об этом знала одна только мадмуазель Каминьска. А правда заключалась в том, что де Бово сделал ей предложение несколько недель назад. И в Ниццу отправил не только ради ее здоровья, но и чтобы там, в стороне от парижских улиц, она имела возможность подумать над своим будущим. Естественно, в его компании. Ибо ей непременно нужно привыкнуть к мысли, что никуда они друг от друга не денутся. И эту неприступную крепость в лице белокурой польки, он, конечно же, возьмет. Мадмуазель Каминьска воспользовалась приглашением, но с ответом тянула – виконт был ей дорог как близкий друг, но большего от их отношений она не хотела. Старше ее на пятнадцать лет, он как-то враз сделался ей очень дорог, заменив старшего брата. Вместе с тем его присутствие в ее жизни ограждало молодую женщину от посягательств других мужчин – и едва ли она встретит когда-нибудь человека более порядочного, кому могла бы во всем довериться. Титулованный аристократ берег ее и баловал, найдя в маленьком провинциальном театре и за пять лет сделав из нее первую певицу и красавицу Парижа. Словом, мадмуазель Каминьской было о чем подумать. А на морском воздухе думалось очень хорошо. Особенно в сентябре, когда дыхание осени только-только начинает касаться деревьев. Она неспешно гуляла по набережной без компаньонки (одно из достоинств профессии актрисы в том, что можно позволить себе больше, чем любой другой женщине – все равно о ней думают хуже, чем есть). На ней было очаровательное платье из бледно-голубого шелка с белоснежным жабо и манжетами и совершенно необыкновенная шляпка с густой вуалью, купленная только вчера в Ницце, в одном из восхитительных магазинов, коих здесь было великое множество. Вуаль мадмуазель Каминьска не стала поднимать, оставив на лице – излишнее внимание вокруг ее персоны в последний год изрядно утомляло, а рисковать быть узнанной она не хотела. Она потому отправилась в Ниццу, чтобы хоть немного почувствовать себя свободной. В руках – зонтик от солнца и крохотный ридикюль. Она походила на картинку из модного журнала и чувствовала себя великолепно. Но неожиданно взгляд ее упал на стоявшего у края набережной мужчину, опиравшегося на перила и хмуро смотревшего на море – и день померк, замер, перестал существовать. Дыхание сбилось. Сердце затрепыхалось испуганной птичкой. Костяшки пальцев, судорожно сжимавших зонтик, побелели. И мир перестал быть изящной картинкой. Он? Он! Конечно, он. Узнала бы из тысяч других мужчин. Он отрастил бородку и усы, но это не сбивало с толку. Ему шло. Определенно, шло. Густая челка, прежде падавшая на лоб, длиннее прежней, и аккуратно зачесана назад. Лицо, покрывшееся темным загаром, и невероятно светлые на фоне этого бронзового лица глаза – серебристые, седые. Широкие плечи, затянутые в сюртук цвета кофе с молоком, наглухо застегнутый и на его статной фигуре выглядевший очень элегантно. Голова была не покрыта – впрочем, когда он ее покрывал? Он редко носил головные уборы. Разве только в сильный мороз. Мадмуазель Каминьска вздрогнула – она и забыла, как на земле бывает холодно. Пять лет во Франции изнежили, избаловали. Неожиданно он оторвался от перил. И пошел ей навстречу хромающей походкой – только сейчас в его руках она заметила трость. Господи! Да что же это? Что произошло? Мадмуазель Каминьска замерла, подобралась, готовясь приветствовать его – но как? Как к нему теперь обращаться? А он прошел мимо нее, окутав знакомым запахом табака, знакомым настолько, будто это было лишь вчера, не остановившись, не оглянувшись, не замерев ни на секунду. Неужели не узнал? Не заметил? «Вуаль» - догадалась певица. Обернулась и посмотрела ему вслед. Не может быть! Это был он? Или воображение играет с нею злую шутку? Действительно, что ему делать здесь, на другом конце света, именно в этом городе, именно на этой набережной? Не могло этого произойти, эта встреча была бы слишком невероятной. Не могло? Нет… Зачем себя обманывать? Это был он. Владимир Корф. ***** «Несравненная моя Анна! Я пишу «моя», потому что искренно верю в то, что это действительно так. Простите мне эту дерзость, если я не прав. И позвольте мне это в качестве утешения – ведь я все еще обижен. Как жаль, что вы отказались поселиться на моей вилле, предпочтя отель. Но все-таки смею просить вас бывать частой гостьей у меня. Например, сегодня вечером. Буду с нетерпением ждать вас к ужину. Де Бово» Выбирая вечернее платье, Анна чувствовала некую растерянность – Андре не указал, будет ли это ужин тет-а-тет, или, кроме нее, будут другие гости. Она искренно надеялась на последнее, потому что сдерживать пыл уже не слишком молодого, но в полном расцвете сил, поклонника становилось все труднее. Не пойти она не могла. В конце концов, виконту она была обязана очень многим в своей жизни. Но и отношения с ним постепенно заходили в тупик – не выбраться. В конечном счете, Анна выбрала одно из новых платьев, сшитых для нее мадам Кюло, самой популярной модисткой в Париже, незадолго до отъезда в Ниццу. Терракотового шелка, с открытыми плечами и изящным корсажем, расшитым серебристой нитью. В нем она выглядела немного старше, чем есть, зато эффектно и гармонично смотрелась рядом с виконтом. Высокие перчатки того же цвета, что и платье, дополняли его. Волосы собрала в высокую прическу с локонами. Драгоценностей не надевала никаких, кроме ожерелья, когда-то давно подаренного дядюшкой. Посмотрела в зеркало – вид ее удовлетворил. Снова картинка из модного журнала. Звезда парижской оперы. Любимая кукла Андре де Бово. Улыбка получилась ненастоящей, неестественной. Он встречал ее в парадной. Фрак коричневого цвета невероятно шел ему. «Хорошо, что платье терракотовое, мы в одной цветовой гамме» - подумала Анна. Де Бово был красивым мужчиной, однако выглядел немного старше своих сорока лет. Он был высок, худощав и довольно подвижен. Волосы его с легкой проседью, когда-то бывшие каштановыми, были откинуты с высокого бледного лба. А острый взгляд карих глаз неизменно смущал ее. Орлиный нос выдавал в нем итальянские корни – его мать была родом из Тосканы. Тонкие губы загадочно улыбались. - Вы простите мне мое своеволие? – спросил он вкрадчиво. - Андре, вы же знаете, что я прощаю все ваши выходки, - улыбнулась Анна, - что на этот раз? Он довольно кивнул. - Я решил устроить вечер в вашу честь, - ответил он, - мои друзья хотят непременно познакомиться с Анной Каминьской. Анна перевела дух. Это освобождает ее от необходимости держать грань между кокетством и дружбой. Зато придется играть роль хозяйки. Теперь уже почти привычную в доме виконта. Такой поворот событий вполне ее устраивал. Хотя, несомненно, де Бово так просто ее не отпустит. Гостей было немного. Это тоже радовало. Некоторых она знала по Парижу. Они, как и Анна, приехали на побережье отдыхать от шума столицы. Другим была представлена немедленно. Ее, как и всегда, заставили петь. Потом восхваляли великий талант и божественную красоту. Устала. А потом затрепетала, почувствовав на себе горячий взгляд откуда-то из угла гостиной. - Анна, позвольте рекомендовать вам барона Владимира Корфа, - услышала она, словно сквозь шум, голос де Бово, - будьте душкой, займитесь им, а то так и простоит весь вечер, подпирая стену. Он тоже русский. Думаю, вам будет, о чем поговорить. Признаться, и пригласил его ради вас – уверен, вам будет приятно вспомнить родину. Де Бово был едва ли не единственным человеком в этой стране, знавшим, что она не полька, а русская. Но мог ли он знать про барона Корфа? Что за немыслимое совпадение? Анна на ватных ногах приближалась к Владимиру, опираясь на руку виконта. Сердце колотилось, но на губах, как всегда, была кукольная улыбка. - Барон! – окликнул де Бово, и Владимир пронзил ее насмешливым взглядом, но совершенно не удивился. Он знал, что она будет здесь? Виконт представил их и, посчитав свою миссию выполненной, куда-то исчез. Они остались наедине, если не считать прочих гостей, мило общавшихся между собой. В руке Владимира был бокал с вином, в другой он сжимал трость, на которую опирался. Анна невольно обратила внимание на его ладонь – на безымянном пальце не было обручального кольца. Значит, он так и не женился за пять прошедших лет? Пауза затягивалась, он с полуусмешкой на губах изучал ее лицо, и ей была невыносима мысль о том, что сама она не в силах встретиться с ним взглядом. - Анна Каминьска? – наконец, спросил он с улыбкой. – Неужели? - Вы знали? – спросила она, наконец, подняв глаза. И дыхание ее сбилось – его серый пронзительный взгляд выдавал больше, много больше, чем губы. - Догадывался, - совершенно спокойным голосом проговорил Владимир, - вся Ницца шумит о том, что известная оперная певица посетила ее. Анна Каминьска. Вы взяли девичью фамилию моей матери. - Да, - улыбнулась Анна, почувствовав робость, которой так давно не было в ее жизни. Робеть ее неизменно заставлял молодой барон Корф. - Полячка? – усмехнулся он. - Польская панна интереснее бывшей крепостной. Я придумала себе новую жизнь. - А фамилию взяли из прошлой. Нет, не сердитесь. Я польщен, что вы воспользовались именно этой фамилией. Как вы жили? - Это очевидно. Приехала во Францию с рекомендациями Сергея Степановича, поступила на сцену. Потом познакомилась с виконтом де Бово, и он был настолько очарован моим голосом, что рекомендовал меня в Гранд-Опера. Вся остальная моя жизнь на виду, в газетах. Владимир послушно кивнул. - Вы счастливы? - Я достигла того, чего хотела. Разумеется, я счастлива. Лучше расскажите о себе. Как дома? Владимир отпил из бокала, потом снова посмотрел на нее. - Не знаю. Я давно не был там. Вы не переписываетесь ни с кем? - Нет. Я оставила ту жизнь. - В таком случае не вижу повода вам к ней возвращаться. Даже ради того, чтобы из вежливости продолжать разговор. Анна согласно кивнула. Хотела отойти прочь, но почувствовала, что не может – это было выше ее сил. Она снова посмотрела на его руку, сжимавшую трость. - Как это случилось? – спросила она. Владимир помрачнел. - Кавказ, - одним словом ответил он. Анна негромко охнула. Кавказ? Господи, как? Когда? - Вы были… - Я подал прошение, - перебивая ее, пояснил Корф, - и как только его удовлетворили, отбыл туда. - Но вы ничего не говорили мне, что собираетесь! Владимир негромко засмеялся. - В то время вы делали головокружительную карьеру при дворе. Я решил проявить себя на поле боя. Мальчишество. - Перестаньте шутить! – возмущенно воскликнула она. - Это давно перестало иметь хоть какое-то значение, - ответил он, посерьезнев, - я жив, и слава богу. - Но вы же могли погибнуть! – воскликнула она, наверное, излишне громко. - Такое случается с некоторыми. Не со мной. Ни пули, ни сабли меня не берут, - удивительно равнодушно сказал Владимир. Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Он ушел раньше окончания вечера. Когда гости разошлись, и Анна осталась наедине с виконтом, тот спросил: - Как вам новый знакомец – этот русский барон с немецкой фамилией? - Угрюм и мрачен, - коротко ответила Анна. - Он не понравился вам? – изумился де Бово. – Жаль. А я пригласил его на пикник. - Нет, он мне понравился, - задумчиво сказала Анна, - разбавил наше общество франтов и праздных прожигателей жизни. Сразу начинаешь понимать, что в твоей жизни все прекрасно. Виконт засмеялся. - Люблю, когда у вас такое настроение, - сказал он, - вы делаетесь совсем девочкой, и я сам начинаю чувствовать себя моложе. - Но вы молоды! – запротестовала Анна немедленно по привычке – когда-то точно также она уверяла в молодости Ивана Ивановича. Конечно, де Бово был моложе дядюшки, но в ее словах была та же фальшь. Де Бово немного нахмурился, а потом уголка его губ коснулась улыбка. - Анна, вы подумали над тем, что я спрашивал у вас? Она почувствовала неловкость. Но кукольное лицо французской певицы приклеилось намертво. И теперь оно сделалось нежным и серьезным, когда она произнесла: - Я думаю, Андре, я очень-очень хорошо думаю. Позднее она вернулась в гостиницу, как виконт ни просил ее остаться. Укладываясь в постель, Анна на мгновение замерла, глядя в зеркало. Простоволосая и в ночной рубашке, она казалась себе совсем другим человеком. Не той дамой в терракотовом платье, а Аннушкой из поместья Корфов. Потом потушила свечу и легла. «Он ехал на Кавказ, чтобы найти там смерть» - подумала она, и уже не смогла уснуть в эту ночь. ***** За ночь погода неожиданно испортилась. Легкий морской бриз сменился сильными порывами ветра, а небо затянуло тучами. Но дождя не было. Потому после завтрака Анна все-таки решилась на свой обычный променад, к которым привыкла еще в Париже. Виконт де Бово прислал ей записку, в которой просил извинить его – разыгралась мигрень, и потому его визит отменяется. И, обеспокоившись за его самочувствие, Анна в какой-то степени все-таки обрадовалась такому ходу событий. За завтраком же написав ему ответ с пожеланиями скорейшего выздоровления, она совершенно успокоилась – ей представился целый день свободы. Чувствуя какое-то странное оживление, Анна наспех оделась в серый неприметный костюм с белым кружевным воротничком, легкую шаль из тонкой шерсти стального цвета, капор под цвет с шелковыми лентами и почти без украшений и удобные башмачки. Волосы были уложены просто – на пробор, и связаны узлом на затылке так, чтобы не примялись под шляпкой. По привычке она отправилась на набережную. Людей, прогуливающихся, как и Анна, было немного. В Ницце было довольно развлечений и для такой погоды, чтобы не бродить по улицам. Но она не могла находиться в помещении. Воздух был прохладным, и она бы непременно замерзла, если бы не скорый шаг – совсем не прогулочный. Она дошла до самого конца набережной и почувствовала опустошение. Оно пришло неожиданно, навалилось, оглушив ее. И Анна поняла, что это разочарование. Поняла, что надеялась встретить здесь Владимира – ведь это уже однажды произошло. От досады она едва не плакала – как такое могло произойти снова? Снова поддаться этим отголоскам прошлого, которого не вернуть? Прошлое никогда-никогда не должно причинять боли. «Вы счастливы?» «Я достигла того, чего хотела» Глупость немыслимая. Конечно, счастлива! Но память возвращала на пять лет назад. Анна пожалела, что разорвала их помолвку. Пожалела, потому что, произнося все те роковые слова, она сама слышала, как неубедительно они звучат. В ее голове все было складно и верно. Но стоило доводы облачить в слова, оказывалось, что они пусты и нелепы. Она ушла от Владимира только потому, что испугалась. Но и назад вернуться не могла – гордость не позволяла. В Петербурге мучилась, каждый день вспоминая о нем, понимая, в какой ужасной он теперь ситуации. Потом неожиданное разоблачение, заставившее ее на какое-то время забыть о Владимире – ведь такого позора она не испытывала. Да, это была не Саломея. Но эффект был тот же. И тогда пришло решение уехать из страны – хотя бы на время. Уговорила Сергея Степановича дать ей рекомендации для театра, хотя она и не играла ведь никогда по-настоящему. И уехала, куда глаза глядят, насколько хватило денег. Казалось, что на край земли. Оказалось – в Гренобль. Там поступила в небольшой театр, придумав себе псевдоним и новую жизнь. И была вполне довольна, играя в водевилях. А потом ее нашел де Бово. И начался совсем новый этап. Тот самый, о котором так мечтал для нее дядюшка. Анна думала о том, что исполнила все-таки его самое большое желание. И вместе с тем понимала, что в ее сердце навеки поселилась немыслимая тоска, возвращавшаяся и во сне, и наяву. А еще ей часто снился Владимир. Такой, каким она видела его в последний раз – уставший, сломленный, равнодушно глядящий на кольцо, которое она положила на стол. Он, кажется, не спал всю ночь, выглядел больным, измученным. Закрылся от нее, словно бы боялся, что она нанесет ему новый удар. А ведь она так надеялась в тот день, что он удержит ее. И что было хуже? Когда она держала пистолет у его груди, готовая нажать на курок? Или то утро, когда она отдала ему кольцо? Господи, как же ей было немыслимо холодно! Как невозможно, бесконечно холодно! Она смотрела на бушующее море и думала о том, что никогда уже не будет счастлива. А тем временем Владимир стоял в стороне, жадно глядя на нее. Она была совсем не такой, как накануне, в том терракотовом платье, делавшем ее чужой. Сейчас в простом и скромном наряде она казалась ему все той же Анной, которую он любил когда-то. Господи… Любил? Нет, ему суждено любить ее до конца дней, потому что это неизлечимо. Да он и не хотел лечить эту болезнь. Он шел за ней почти от самого начала, что было не так легко с его хромотой, к которой он никак не мог привыкнуть, хотя и прошло столько времени. ***** Это было летом 1842 года в Ичкеринском лесу. Штабс-капитан Корф был в числе одного из двенадцати батальонов пехоты, подчиняющихся генерал-адъютанту Павлу Граббе, который направился к столице имамата – аулу Дарго, надеясь одержать быструю победу, поскольку Шамиль с основными силами противника в это время находился в Кази-Кумухе. К Граббе его перевели зимой из N-ска после того, как крепость упразднили после очередного набега горцев, завершившегося пожаром, стершим город с лица земли. Сам Владимир рад был такой возможности – это было хоть какое-то дело, требовавшее всей его подготовки как офицера. В N-ске у него было ранение, после которого начальство долго жалело его. Кроме того, город находился далеко от основной линии ведения операций, и его поджог стал результатом предательства одного из офицеров. В целом в боевых действиях они почти не принимали участия, не считая мелких стычек в ущельях. Владимиру хотелось заняться настоящим делом, а не видеть, как по одному гибнут его люди во время патрулей. Дважды он и сам был на волоске от смерти – во время одной из стычек с горцами в ущелье, результатом которого стало то ранение, и во время пожара, когда они пытались оборонять город. Оба раза смерть прошла мимо. Да и толку, настоящего толку от его службы в крепости не было. Потому этот перевод стал поводом для радости. Воевать под началом Павла Христофоровича он считал большой честью – с ним был знаком еще Иван Иванович во время Отечественной войны. Старый барон Корф был под его командованием в Смоленске в августе 1812 года, когда Граббе со своим отрядом геройски двинулся навстречу неприятелю, прикрывая отступление армии. И всю жизнь Иван Иванович вспоминал своего командира с большим уважением. Вдохновленный, Владимир быстро и успешно завершил все свои дела, и в феврале 1842 года уехал в Герзель-аул, где на зиму было расквартировано войско. По возвращении Граббе из Петербурга, где он добивался утверждения его плана наступления, началась подготовка к операции. Однако, с самого начала над ними словно бы тяготило проклятие. Тридцатого мая они двинулись вверх по ущелью реки Аксай, таща за собой тяжелый и сильно тормозящий их движение обоз. На следующий день пошел сильнейший дождь, который только лишь положил начало их несчастьям. Под непрерывным обстрелом они находились уже два дня. Дорогу развезло так, что кони не могли пройти. Питьевой воды не было. Дела шли из рук вон плохо, и Владимиру очевидно было, что еще немного, и Граббе откажется от своего плана и вот-вот отдаст приказ отступать. Раненных насчитывали уже сотнями. Убитых не считали. - И как вам, Корф, такая расстановка сил? - усмехнулся обычно угрюмый и молчаливый поручик Уваров, доставая из-за пазухи табакерку. – Не припомню я за свою жизнь более несчастливого похода – чтоб эдак не везло с самого начала! С Уваровым они были знакомы по N-ску. О нем шла дурная слава – он считался вольнодумцем и бунтовщиком. Но в крепости тот держался в стороне от любых интриг и долг свой выполнял на совесть, потому Владимир искренно сомневался в том, что обвинения против него справедливы – кому как не ему знать, как работает третье отделение! - Да уж. Вы знаете, Уваров, - ответил Владимир, - я вполне готов достойно встретить свою смерть пусть даже и здесь, но решительно отказываюсь валяться в этой грязи под дождем. Уваров предложил ему нюхательного табаку, но Корф отказался. Уваров спрятал табакерку обратно и угрюмо посмотрел на обоз, тянувшийся за ними. - Полжизни отдал бы за то, чтобы надеть сухой мундир, - пробормотал поручик. - Не спешите расставаться и с половиной жизни. - Да мне уж терять нечего, - махнул рукой Уваров, - я ведь сюда счеты с жизнью свести ехал, болван. Владимир вздрогнул и оглянулся на молодого и красивого мужчину, словно бы впервые увидев его. В нем он вдруг почувствовал родственную душу – человека, который, как никто, мог понять его. - Вот как? – спросил он. - Да, да… не удивляйтесь… С резким свистом над ними пролетел снаряд. Уваров и Корф пригнулись. Тот угодил в обоз, заржали перепуганные лошади, встали на дыбы. Солдаты тщетно пытались их утихомирить, оттаскивали с дороги развороченные телеги, раненных и убитых. - Черт дери! – сквозь зубы прорычал Уваров. – Нас нашими же пушками! Все знали, что Шамиль воюет трофейной артиллерией. - Вы женаты. Корф? – спросил зачем-то поручик. - Нет, - ровно ответил Владимир, почти ничего не чувствуя и удивляясь этому. - Значит, вас, как и меня, никто не ждет. Я ведь был женат. Причем весьма счастливо, хотя и против воли своей семьи. Потом она умерла. Это вы, вероятно, знаете – обо мне много рассказывают, потому что я сам молчу. Я зол был, как черт. Хотел вырваться. Мы ведь с Юлией обещали друг другу – везде и всегда вместе. А здесь такое предательство. Оставила меня одного. Но вот, что скажу вам… Когда горел Nск, я почему-то почувствовал, что она не изменила слову. Что куда бы я ни пошел, где бы я ни был – она всегда со мной. Потому что она осталась жива в моем сердце. Странная штука. Если меня спрашивают, женат ли я, я говорю, что женат – вдовец ужасное слово. И ведь я, право слово, действительно женат. Просто жена моя умерла. Так-то. Владимир не любил сердечных разговоров. О себе он не рассказывал никому. Но что-то в рассказе поручика Уварова заставило его увидеть себя самого. Между тем, Уваров достал из кармана длинную тонкую цепочку, на которой висели два обручальных золотых кольца – одно мужское, большое, а второе крохотное – на женский пальчик. - Вы, верно, считаете меня теперь фаталистом, трагиком. Может быть, так. Иначе к чему хранить такие вещи… На пальце свое не ношу. Пусть они рядом будут. Господи, да что за дикая канонада! Очередной свист снаряда над головой.. Взрыв. Удар. Боль. Все. Он пришел в себя в лазарете. Ему хотели отнять ногу. Не позволил. Оказался прав, хотя врачи искренно считали его сумасшедшим. Ногу спасли. Потом долгие месяцы мучений, лечения, восстановления. Еще год в Петербурге, где лучшие врачи казались ему живодерами. Надежду избавиться от хромоты давно оставил. И, наконец, длительный переезд к Репниным в Подольскую губернию, где он прожил в отдельном флигеле больше года. Домой ехать не мог – все мысли его противились этому. Там непременно навалятся старые воспоминания. В одиночестве сошел бы с ума. Глубокая депрессия сменилась апатией. И, в конце концов, Миша не выдержал: - Уезжай! Куда угодно – в Европу, в Азию, но уезжай! Иначе сгниешь тут заживо! Семейный доктор Репниных поддержал его – Владимиру необходимо поправить здоровье, которое все ухудшалось. Усиленно рекомендовал юг Франции. Мишель кстати вспомнил о том, что в Ницце у их семьи был домик на окраине города – возле моря. Уединенный и вполне пригодный для жилья. Сейчас его сдавали какой-то семье, но все можно полюбовно устроить – было бы желание. Рана, полученная в Nске, едва не задевшая сердца, в последнее время тревожила. Нога не давала спокойно жить. И Корф принял решение ехать – восстанавливать силы. Хотя ей-богу, лучше бы это его убили в ущелье, а не Уварова – в последние минуты тот думал о жене. А у Владимира сил не было ни думать, ни жить, ощущая свою ненужность. ***** - Итак, Рахиль? – господин Галопэн приподнял бровь. – Сложная партия, но я не понимаю, с чего бы «Жидовку» решили снова ставить. Она столько лет шла на сцене Гранд-Опера, что успела всем надоесть. - Я думаю, мадмуазель Каминьска оживит ее своим волшебным голосом, и опера зазвучит иначе, - возразил виконт де Бово, - вы ведь не слышали ее еще в этой роли, я же имел честь. Она восхитительна. Будто Рахиль специально для нее писали. - Этот тиран мучает вас даже здесь? – изумилась госпожа Галопэн, шутливо улыбаясь Анне. Переменчивость сентября в том году была непривычной, но приятной. Едва наладилась погода, как виконт де Бово вернулся к идее пикника за городом. Для него они выбрали чудесное место в нескольких километрах от Ниццы, на побережье. Солнце припекало и казалось почти летним. Элегантно и неформально одетые мужчины и женщины разместились на клетчатых пледах, а вооружившиеся корзинами с провизией слуги ненавязчиво обслуживали их. Анна пряталась под зонтиком и была непривычно молчалива. Она была очень занята – изображала спокойствие и равнодушие. Но и сама знала, что получалось скверно. Совсем рядом, на соседнем пледе, буквально плечом к плечу с ней сидел Владимир Корф. - Вовсе не тиран, - проговорила Анна с почтительной улыбкой, - виконт так добр, что ради меня уговорил руководство театра возобновить эту оперу, зная, как я хочу петь Рахиль. - Эта роль подходит вам, не так ли? – услышала она из-за плеча голос Владимира. - Смею надеяться, - ответила Анна, обернувшись к нему. И встретила с ним взглядом. Он смотрел спокойно, даже холодно. Он изменился. Она решительно не узнавала его. - Женщина из презираемого сословия, отрекшаяся от жизни и счастья ради того, что считала верным, - продолжил Владимир, - яркий образ, красота и сила души. - Я не думала об этой роли в таком ключе, - чувствуя замешательство, даже волнение, проговорила Анна, - но яркость Рахили несомненна. И партия довольно сложна. Этот ответ, как ей показалось, удовлетворил его. А Анну не оставляло чувство, что в его словах было нечто большее, чем она услышала. Конечно, женщина из презираемого сословия – это она. Но… Неужели он, в самом деле, верил в то, что она именно такая, как Рахиль? - Представьте на минуту, - вдруг снова заговорил Владимир, обращаясь к ней тихо, когда речь зашла о чем-то другом, о чем она не успевала следить, - что Рахиль сбежала бы с Леопольдом. Могли бы они быть счастливы? - Он был женат и, к тому же, иной веры. - Бросьте, вы, в самом деле, полагаете, что дело в вере и браке? Это было бы слишком просто. Дело во лжи, я полагаю. - Это история мести, - отозвалась Анна, - мести, рока. Рахиль стала всего лишь орудием в руках судьбы. - Нет. У нее могла быть другая судьба, сделай она иной выбор. Но она принесла себя в жертву ради любви. После этого он резко встал и, извинившись, сообщил, что ноют раны, и он вынужден покинуть всех. Анна смотрела ему вслед. Хромающий, опирающийся на трость, и все-таки тот же? Или совсем иной – спокойный и равнодушный? Оживленная беседа все тянулась и тянулась. Но Анне невыносимо было мучиться и дальше своими вопросами. - У меня немного разболелась голова, - тихо проговорила она на ухо Андре, - позвольте мне отлучиться на несколько минут, здесь так шумно. - Конечно, дорогая, вас сопроводить? - Нет, не хочу лишать вас приятной компании. Я приду в себя и немедленно вернусь. Пожалуйста, не волнуйтесь. Она шла среди высокой травы, и песчинки попадали ей в туфли. У нее действительно разболелась голова, но еще больше ее тревожило смятение, заставлявшее трепетать сердце. Ей было страшно – впервые за долгие годы она испытывала страх. Но то был страх не перед опасностью. А страх перед неизвестностью. Она шла, куда глядят глаза, а взгляд был прикован к морскому побережью. Море открывалось перед ней во всем своем величии и переменчивости – так странно, до этого года она никогда не видела его. А увидев, не обратила внимания, слишком занятая – воссоздавала картинку из журнала. И только сейчас, в этот солнечный сентябрьский день разглядела его по-настоящему. Она словно жила во сне. Она словно и не жила. Потерялась во времени и пространстве, не могла найти выхода. Ничего не видела, ничего не слышала. Ничего не чувствовала. И лишь теперь пробудилась. Чувства, мысли, зрение, слух – все возвращалось к ней. Вдалеке она увидела экипаж, на котором приехал барон Корф. Владимир стоял по колени в воде и слушал дыхание моря. Ему казалось, что он дышит вместе с ним. В холодной воде боль в ноге стихала, становилась отголоском, превращалась в что-то несуществующее, что-то из другой жизни. Вода очищала – душу, сердце, мысли. Истина предстала перед ним во всей своей безжалостности – он все там же, где и пять лет назад. За тем окаянным столом, на котором она оставила кольцо, подаренное им. - Ты все еще служишь? – услышал он за спиной. Обернулся. Анна стояла, глядя на него в упор. Капельки воды на его обнаженной груди поблескивали на солнце, но она почему-то совсем не чувствовала себя смущенной, хотя едва ли не впервые видела его почти без одежды. Даже не испытывала порыва бежать, как это могло быть еще пять лет назад при подобных обстоятельствах. Напротив, он притягивал ее, заставлял приблизиться, едва только она увидела его на пляже. Какое уж тут смущение? Какие теперь приличия? Она довольно пеклась о них пять лет назад. - Я имею в виду, ты не подал в отставку? – уточнила она, переведя дыхание. - Вояка из меня теперь никудышный, - с улыбкой ответил Владимир, указав на больную ногу, - а для службы в штабах я совершенно непригоден. Так что с этим все. Анна удовлетворенно кивнула. Подошла еще ближе. - Что тогда случилось с тобой? – спросила она. – Ты так и не рассказал. - Нечего рассказывать. Анна еще приблизилась. - Тебе очень больно? У него совершенно пересохло во рту. Он жадно смотрел на нее, ощущая себя жалким, ничтожным… Он весь был – оголенный нерв. - Да, мне больно, - с хрипотцой в голосе ответил Владимир, перекрикивая шум волн. Она стояла уже у самой кромки воды и волны лизали носки ее туфель. Он, ведомый порывом, пошел к ней, чувствуя, что в воде почти не хромает. Остановился в шаге от нее. - Ты сможешь простить меня когда-нибудь? – нахмурилась Анна. Его пронзительный взгляд приковал ее к месту. Так они и замерли – глаза в глаза. И этот немой диалог длился несколько долгих мгновений. А потом он резко притянул ее к себе. Провел пальцами по ее губам. И тихо спросил: - Рахиль выбрала Леопольда и жизнь? Анна вздрогнула и постаралась отстраниться – он не пускал. - Я не актриса! Не настолько актриса, чтобы роли переносить на себя! - чувствуя подступающие к глазам слезы, воскликнула она. - Нет, ты не актриса, - почти зло проговорил он, - ты не актриса, ты испуганная маленькая девочка, которая никак не может ни на что решиться. Он продолжал сжимать ее в объятиях, а она вдруг превратилась в безвольную куклу – она, которая мгновение назад полыхала огнем. Понимал, что сейчас она позволит ему, что угодно. И не хотел этого. Впервые в жизни он не хотел ее – такую. - Стоило встретить тебя на краю земли, чтобы понять, что все кончено, - устало проговорил он. И все-таки коснулся губами ее щеки. Она вырвалась и помчалась прочь. Туда, где, обеспокоенный, ждал ее виконт де Бово. Владимир хмурился и смотрел ей вслед. Когда виконт приглашал его на этот пикник, несколько дней назад, сказал: «Приезжайте, барон, разделите со мной радость – я планирую объявить там о нашей помолвке с Анной Каминьской». ***** - Я не смогу стать вашей женой, простите, - тихо сказала Анна в тот же вечер, вновь оставшись наедине с Андре де Бово. Пикник завершился внезапным дождем, и всем пришлось спешно разъехаться. Виконт проводил ее до отеля и, совершенно не беспокоясь о приличиях, поднялся вместе с ней в номер. Теперь они сидели в ее гостиной за чашкой чая, и де Бово повторил свой извечный вопрос. - Вот как? – добродушно усмехнулся виконт, однако, совершенно не удивившись. – И вы готовы отказаться от карьеры, от славы, перечеркивая этим все, чего мы достигли за эти годы? - Если такова цена, то да, - твердо ответила Анна. Она была на удивление спокойна. Решение пришло к ней неожиданно, и казалось таким закономерным, что и пути назад уже не было. После странного разговора с Владимиром эта жизнь казалась ей ненастоящей. А связать себя браком с Андре означало еще больше погрязнуть во всем этом. То, что счастья у нее уже не будет, она понимала прекрасно. Она залгалась – даже перед собой. Новую жизнь не начинают со лжи. Анны Каминьской не существует в действительности. Есть лишь перепуганная вчерашняя крепостная до боли влюбленная в своего бывшего хозяина. Но настал тот день, когда она захотела сама стать хозяйкой своей судьбы – и под своим собственным именем. - Да разве дело в цене? – удивился виконт. - Дело всегда в цене, - парировала она, понимая, что так просто он не уступит. Он уже очень давно ухаживал за ней. И игра в кошки-мышки была его излюбленным занятием. - Вам придется искать себе иного покровителя, это вы понимаете? - Да. - Так чем же я не угодил вам? – виконт по-прежнему улыбался. - Видите ли… Я постараюсь объяснить. Когда вы были моим покровителем, вы были в праве требовать от меня чего-то взамен вашей помощи. И я бы безропотно платила эту цену, либо отказалась бы, если бы она была непомерно велика. Это было честно – равнозначный обмен на известных условиях. И я благодарна вам за ваше бескорыстие. Теперь же вы пытаетесь одарить меня еще и своим сердцем, открывая его мне. Я же в ответ не могу раскрыть свое – вот в чем разница. Виконт тихо засмеялся. - Конечно, дело только в этом. - Не только. Вы знаете не меня, а известную певицу. - Которую, смею заметить, я и сделал известной. Анна опустила голову и, решившись, тихо сказала: - Если бы вам были известны подробности моего прошлого, вы бы даже не сели со мной за один стол. Вы знаете лишь то, что я русская, и полагаете, что обедневшая дворянка. Но это не так. Моя вина в том, что я не прояснила этого заблуждения. Пять лет назад я была… Я была крепостной… - А вашим хозяином был барон Корф. Анна побледнела и оторвала взгляд от пола. Чашка с чаем едва не выпала из ее рук. - Осторожнее, мадмуазель Каминьска, осторожнее! - Виконт явно забавлялся, глядя на нее. - Откуда вы знаете? – чувствуя нарастающее изумление, спросила Анна, но при этом вдруг осознала, что ей становится легче дышать. - Не удивляйтесь, прелестная Анна. Все очень просто – я никогда не покупаю кота в мешке. С вашей стороны наивно было считать, что я настолько пленился молоденькой актриской из Гренобля, что немедленно оказал ей содействие – я не настолько романтик, хотя и не без того. Вы талантливы и действительно произвели на меня впечатление, но и приехал-то я тогда в Гренобль за вами, хотя мы и не были знакомы. - Но, Господи, как? – дрожащим голосом спросила Анна. Хотя не все ли равно? Нет, право, она не хотела знать. - Я близкий друг Александра Репнина, мы были знакомы по дипломатической линии, - ответил он спокойно, - тогда, пять лет назад, мне написал его сын, Мишель, с просьбой помочь его юной протеже, желающей стать актрисой – он знал, какое влияние я имею в театре. В том же письме он и сообщил мне о вашем происхождении, чтобы не ставить меня в неловкое положение, если раскроется ваша тайна. О своем участии в вашей судьбе он просил не упоминать. У вас очень хорошие друзья, Анна. Анна густо покраснела. Конечно, Сергей Степанович рассказал племяннику об отъезде Анны за границу. И тот немедленно решил прийти на помощь, не спрашивая ее о том. - Более того, - продолжал де Бово, - он просил меня извещать о переменах в вашей жизни, желая следить за вашими успехами. С тех пор мы вели переписку и довольно сблизились. Когда я сделал вам предложение в первый раз, то написал об этом Мишелю. Он же отнесся к этому весьма скептично. И рассказал мне вашу историю. Он был уверен в том, что пока жив Корф, вы никогда не согласитесь быть чьей-то еще женой. - Вот как? – ахнула Анна, возмущенная интригами Михаила. - Да, да! – охотно кивнул де Бово и снова ослепительно улыбнулся, - мы заключили с Мишелем пари – что вы согласитесь стать моей супругой. Что, выбирая между прошлым и настоящим, вы выберете меня. - Пари? Господи… Как вам могло прийти такое в голову! И Владимир тоже участвует в этом безобразии? - Нет, конечно. Барон приехал сюда, не зная, что вы непременно встретитесь. Для него это был такой же сюрприз. Или вернее сказать, потрясение. Я наблюдал за вами обоими. И мысленно согласился с Мишелем – пока вы живы, ни один из вас не сможет быть счастлив с кем-то еще. И прошлое – совсем не прошлое, оно властвует, заполняя день сегодняшний. Сегодня я намеренно посадил вас рядом. И одного взгляда было довольно, чтобы все понять. Какой де Бово? В вашей очаровательной головке по-прежнему ваш бывший хозяин и несостоявшийся супруг. Так что я проиграл пари. - Но и князь Репнин его не выиграл! – возмущенно и взволнованно заявила Анна, поднимаясь с кресла. Де Бово встал следом. - Разве? Дорогая, я умею проигрывать достойно и отпускаю вас, чего бы вы ни захотели. Вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку. Вы напомнили мне о молодости. И о любви. Я желаю вам счастья, милая моя. Он поставил чашку на столик, галантно поклонился и вышел. Де Бово умел эффектно уходить. На следующее утро она получила записку. Всего из четырех слов. «Я давно простил вас. В.К.» ***** Разыскать русского барона с немецкой фамилией, поселившегося где-то в Ницце, не составило труда – хотя он и не был на виду, но не так много русских было в ту пору на юге Франции. Анна принципиально не стала обращаться к виконту де Бово, слишком рассерженная на него за эту интригу, но не могла не признать, что его затея пошла ей на пользу, хотя не способна была еще здраво и спокойно оценить ее. Утром следующего после объяснения с де Бово дня, Анна велела служанкам собирать ее вещи – оставаться и дальше в этом городе было выше ее сил. После всего возвращаться в Париж она не хотела. Она словно бы проснулась, увидев свою жизнь со стороны. И эта жизнь ей не понравилась. О возвращении на сцену Гранд-Опера не могло идти и речи. С виконтом все было кончено, не начавшись. Нужно было думать о будущем, но и думать не получалось. Анна чувствовала себя более растерянной, чем пять лет назад, лишившись покровительства Его Высочества. Но при этом и странно спокойной – как сложится ее дальнейшая судьба ее не трогало теперь. Куда страшнее было иное - нужно было решиться еще на одно, самое важное – на объяснение с Владимиром. Не питая ни надежд, ни иллюзий. Двери ей открыл… Никита. Несколько коротких мгновений они смотрели друг на друга в полнейшем недоумении. А потом он поклонился, посторонился и что-то нечленораздельно пробормотал, когда она вошла. Он провел ее в небольшую гостиную и довольно холодно предложил чаю. Анна, оглядывавшаяся по сторонам, очень хорошо расслышала его интонацию и ошеломленно взглянула на него. - Барина дома нет, - сказал он неловко, - ушел. Он прогуливается в это время. - По набережной? – живо отозвалась Анна. Никита кивнул и исчез – заваривать чай. Других слуг Владимир не держал. Анна тем временем осмотрела комнату. Довольно скромная, но изящная, она скорее походила на гостиную женщины, чем мужчины. Здесь совсем не ощущалось того, что в этом доме живет Владимир. Но что если он здесь в гостях… у женщины? Взгляд ее упал на зеркало на стене. И, удивленная, она обнаружила, что смотрит из зеркала на нее та самая Анна, собиравшаяся войти в комнату своего хозяина перед дуэлью. Это было настолько непривычно, настолько неожиданно – она совсем отвыкла от себя. Настоящей. Когда бывший конюх поместья Корфов вернулся с подносом (странное, к слову сказать, зрелище), Анна, наконец, собралась с мыслями. - Как ты здесь очутился? – спросила она вкрадчиво, осторожно помешивая ложечкой сахар. - Я с барином на Кавказ денщиком попросился, - буркнул он так, словно бы это все объясняло, - там всему, что нужно, выучился. Теперь везде с ним. - А как же Татьяна? – удивилась Анна. - Так ее Долгорукие назад забрали, когда свадьба молодого князя расстроилась. Анна замерла. Она ничего не знала об этом. - Князь Андрей? – осторожно спросила она. - Он самый. - Как это ужасно… - Ничего особенного. Я знал, что стоит ему поманить, так она меня бросит. Терять мне в Двугорском уезде было нечего, и я уехал с барином. - Так ты был с ним все это время? Никита кивнул. Ее руки задрожали. Она поставила чашку на столик. - Как его ранили? – наконец, прямо спросила она тихо. Никита сердито посмотрел на нее. - А вам-то что за дело? – буркнул он. - Пожалуйста… Я пять лет… ничего не знала о нем… - Так кто ж тебе мешал! – еще больше рассердился Никита, но увидев слезы в ее глазах, опомнился и заговорил. – Прости…те… Вы, барышня, как уехали, он немедленно подал прошение на Кавказ. Ранен был дважды – жизни своей не жалел нисколько. Геройствовал. А сам будто от жизни бежал. Да не вышло. Сперва в Nске – в ущелье на отряд напали, так он его вывел, сам под удар подставившись. За это повышение получил. И пролежал в госпитале долгонько – едва в сердце не попали. А впрочем, сердце-то как раз у него... А после город чеченцы сожгли. Там уж Владимир Иванович тоже… В стороне не стоял. И перевели нас в Герзель-аул. А оттуда двинулись мы в Дарго. Вот тогда-то и… Он едва без ноги не остался. Вроде и поправился. А сам чернее черного стал… Анна побледнела. Так значит, было не одно ранение. Ни пули, ни сабли меня не берут. Но как он может простить ее, если она сама себя простить никогда не сможет? И тут в дверях показался Владимир. Он, уже почти привычно, опирался на трость. Чернее черного? Да, пожалуй, так. Удивление на его лице, появившееся при виде Анны, сменилось холодностью. Тяжелым взглядом он окинул обоих собеседников. На секунду задержал свой взгляд на Анне, а потом галантно поклонился и сказал: - Мадмуазель Каминьска… Рад приветствовать вас. Если бы я знал, что вы придете, я… - Не называйте меня этим именем, бога ради! – воскликнула Анна, вскакивая с кресла. Никита подтянулся весь и спросил: - Мне можно идти? Владимир только кивнул, и слуга немедленно удалился. Они остались наедине. - Могу я справиться о цели вашего визита? – спросил он, наконец. И тут Анна поняла, что не знает, как ответить на его вопрос. Она в замешательстве смотрела на него, мучительно придумывая слова. В то время как, идя сюда, была уверена в том, что слова найдутся. - Я… я велела служанке собирать свои вещи, - тихо проговорила она. - Вы возвращаетесь в Париж и пришли попрощаться? – его вопрос звучал как утверждение, но он внимательно следил за ее лицом, словно бы ждал чего-то. Либо уже не ждал. Она кивнула и тут же отрицательно покачала головой. - Я не знаю. Я еще не решила, но в Ницце больше ни дня не останусь. - Я намеревался пробыть здесь еще некоторое время. - Вам нравится здесь? – удивленно спросила Анна. Владимир усмехнулся. - А отчего бы мне здесь не нравилось? Она закивала. А потом с недоумением почувствовала, что слезы, которые пыталась сдержать с начала их разговора, вдруг полились сами собой. Владимир же смотрел в ее глаза безотрывно, с какой-то неизвестной ей прежде жадностью. - Что с вами? – хрипло спросил он. - Эта глупая опера!– почти обиженно воскликнула она. – Вы нарочно все это придумали… Он был женат и иной веры… И лгал… Вы бы никогда не солгали мне. - Но ведь и вы не Рахиль, - тихо ответил ей он. Через мгновение трость была отброшена, и он стоял возле нее. - Я подумала… что вы никогда уже не сможете меня любить после того, что я натворила, потому что саму себя я простить не могу, а потом ваша записка, и я решила… - прошептала она, не в силах оторваться от его лица, в котором горела, подобно свече, немыслимая, безоглядная… любовь? Господи, она и не знала, что может быть таким это чувство! - Ваша беда в том, что вы всегда думаете за меня. Уж лучше бы обо мне. Анна тихонько вздохнула, желая верить, и не веря. - Здесь есть православные храмы? – спросил он, опаляя ее кожу своим горячим дыханием. - Я не знаю… Зачем вам? – тихо спросила Анна, не в силах оторваться от его пасмурных глаз, горевших теперь лукавством. А губы его были все ближе. - Затем, что пора исправлять ошибки, - шепнул он ей на ухо прежде, чем поцеловать. ***** Год спустя в поместье барона и баронессы Корф приехала чета Репниных. Михаила пригласили быть крестным их первенцу. - Как вам Ницца? – как-то спросил баронессу Михаил. - Чудесна, - ответила Анна, вспоминая солнечное утро на пляже, когда Владимир учил ее плавать. Вода была холодной, и ее согревал жар его тела, - жаль только, что православных храмов там нет. Надеюсь, в будущем это недоразумение исправят. Город все популярнее. К слову, перекажите мое почтение виконту де Бово. Они оценивающе посмотрели друг на друга. А потом весело рассмеялись. - На что вы спорили? – наконец, спросила она. - На бутылку коллекционного вина из его погреба, - совершенно серьезно ответил Репнин. - Немыслимо! – шутливо возмутилась Анна. – Стало быть, наши жизни вы оцениваете в бутылку вина? А барон так и не узнал о пари, стоившем ему счастья.