Двенадцатый лебедь

Они рассекали золотую пыльцу, и тени от крыльев рисовали на земле, далеко внизу, их собственную историю. Одиннадцать братьев, злобная мачеха, равнодушный отец. Книжки с картинками, которые стоили полкоролевства, сахарная вата на завтрак, обед и ужин, звонкий смех и игры в прятки. Солнце, застревающее меж зубов и в бриллиантах на кольцах. Травяные жирафы и рябиновые олени в королевском саду. Детство, не знающее горя. Детство, не знающее границ. И чем оборвали его? Настоящей свободой. И непонятно, стоит ли отомстить мачехе или сказать ей «спасибо»? Короны-то с лебединых голов никто не снял. — Они живы?.. — прошептала Элиза еле слышно, прижавшись щекой к прохладному стеклу капсулы. Там, в тишине ядовитых вод и наркотических течений, видели сны о полётах её братья. Одиннадцать красавцев-принцев, которые теперь напоминали оживших мертвецов из тех книг, которыми зачитывалась новая королева. Отец взял в жёны праматерь Моджизолу, самую почитаемую колдунью в своей резервации. Имя её приносило богатство всякому дому, который проявлял к ней человеческие чувства. Отец любил спасать обречённых. И деньги он тоже любил. А уж суеверием был наполнен по самые уши. Не знал только, откуда возьмёт его новая жена деньжат. — Живы, конечно, — пробурчала из угла старая фея. Каждое её слово сопровождал стук фарфоровых зубов о деревянный мундштук: после сорока Фата Моргана пристрастилась к табаку. Желательно красному и маковому, с того самого поля, на котором лепестки цветов смешивались с трухой рассыпавшихся от времени тел. Она тяжело поднялась, поправила бывшие когда-то розовыми и воздушными юбки и подошла к мерцающим в полутьме подвала трубам. — Вишь, перья летят вовсю от их снов? Элиза вскочила с колен и пригляделась. В самом деле — белые, пушистые перья. Лёгкие, как Восточный Ветер. Искрящиеся, как молнии в разгар грозы. — Как мне спасти их? — выдохнула Элиза, прижав руку к груди. Там, под цветастой материей старого платья, она прятала ключ, который поможет им всем сбежать — далеко-далеко, вон из города. Ключ этот открывал потайную дверь — ржавую и скрипящую — в стене, опоясывающей их тёмное королевство. Элиза не верила, что за этими стенами нет света, пусть даже и все книги отцовской библиотеки говорили об обратном. — Что? — Фата Моргана встрепенулась, словно нахохлившаяся ворона. — Спасти? Милочка, эти пёрышки, знаешь ли, снабжают вельмож грозовыми бабочками, а каналы во дворах — электрическими угрями. Я таких перьев давно не видала. Неужели есть что-то лучше лебединого пуха? Элиза так сильно закусила губу, что на пол и на подол её платья упало несколько тёмных капель. Ключ был бесполезен. И цена, за него уплаченная, — тоже. Её покрытые красными лентами руки, горы золотых нитей, которые сплела она для своей мачехи из крапивы, соломы и остатков маминых украшений, её слезы и её долгое, очень долгое молчание. «Пророни хоть слово, — посмеиваясь, пригрозила тогда Моджизола, — я и тебя продам феям, чтобы ткали из твоих снов свет и молнии». И Элиза молчала, стирала пальцы в кровь, обжигалась до костей злой крапивой, кололась соломой и беззвучно выла, когда опускала нити в расплавленное золото. Потом она кроила, вырезала и сшивала, пока из-под её окровавленных пальцев не появилось платье цвета заката. Моджизола, прежде, чем надеть его, вдохнула с пояса аромат железа и довольно улыбнулась. Платье из золота, колдовской крапивы, крестьянской соломы и крови двенадцатой, но единственной дочери. Лучше колдовства и на всём свете не сыщешь. Королева сама перебинтовала падчерице руки, вложила в них старый медный ключ и проводила на все четыре стороны. «Будь я помладше, сама бы ушла за стену, а то сил нет на вас, бледных, смотреть, — вот что сказала она напоследок. — Вы и в самом деле белые лебеди, а мы среди вас — чёрные ястребы». И расхохоталась, словно всё это было шуткой. И ни один из её одиннадцати братьев не знал, чего стоило Элизе долгая дорога из дома, долгий поиск красавцев-принцев, с которыми она играла в гости и стягивала со стола мармелад, пока отец не видит. Они теперь были лебедями. В своих снах они были дикими и свободными. — Или... — Фата Моргана задумчиво пожевала свою трубку и нагнулась, чтобы получше рассмотреть Элизу. — Вижу, руки у тебя просто волшебные. Пройдоха Моджизола с таким платьем может весь мир завоевать, не только целое королевство. Вот бы и мне такое платье... Острые серые глаза феи вперились в лебединую сестру, и Элизе показалось, что взгляд её смотрит не только в её душу, но и в её нутро, и точно видит, что ела она на завтрак. — Но ты не сможешь сделать такое платье, — фея отвернулась от девушки и запыхтела своей длинной трубкой. — Вся твоя кровь вытечет, а оставшаяся станет такой грязной, что ты умрёшь, не успев домять последний пучок крапивы. Элиза содрогнулась всем телом. Пульсирующая боль поднялась от пальцев вверх и засела в её голове ужасными видениями собственной смерти. Но братья... Одиннадцать смертей хуже, чем одна. — Отдай мне свои руки, — Фата Моргана щёлкнула пальцами, и в воздухе появились огромные серебряные ножницы. — Взамен я дам тебе серебряные. Ты привыкнешь к ним. Я хороший резчик. Стена была такой высокой, что в неё врезались пролетавшие птицы. И лебеди тоже — лежали тут, у ржавой двери, с переломанными шеями и переломанными крыльями. Элиза почти ничего не видела из-за застлавших её глаза слёз и передвигалась скорее на ощупь. Серебряные руки слушались плохо, ныли от живой крови, которая настойчиво текла под металлической кожей, заставляя новые пальцы двигаться. За Элизой не шли её одиннадцать братьев: проснувшись, они принялись рыдать и проситься обратно, в свои сладкие наркотические сны. Они не просили о спасении. Во сне у них были крылья, и не жаль было отдавать их электрическим угрям в канавах, ведь они всегда отрастали заново. Она отдала за братьев свои руки... и получила взамен серебряные крылья. За стеной под ярким незнакомым солнцем высохли слёзы, прояснился взгляд, и среди пшеничных побегов, поднимавшихся ей до пояса, Элиза сама почувствовала себя лебедем — диким и свободным.