История одного счастья.

- Родные! Приехали все ж таки! А что ж вы не позвонили? - кричала бабуля, прямо в домашних тапках выбегая на крыльцо, смешно переваливаясь с бока на бок и хватаясь полной старческой рукой за перила крылечка. - Бабуля! Стой там! Не смей по снегу бежать! - засмеявшись, крикнула я и захлопнула багажник. Олег подхватил оставшиеся пакеты и мы направились к калитке. Снег под ногами хрустел и скрипел так отчаянно, что казалось, под ногами старый деревянный паркет, а не мягкая белая подушка. Бабушка уже дотопала к калитке, за ней в снегу осталась взъерошенная снежная дорожка и круглые пряничные следы. В красной шерстяной фуфайке, спешно накинутой на темное цветастое платье, платке, из-под которого выбились белоснежные прядки, разрумянившаяся, она была похожа на красное морщинистое яблочко, невесть как выпавшее из деревянного дощатого ящика, который дед хранил в сарае и с наступлением холодов заносил в сени. - Родные мои! - теряя концы шали, лежавшей на плечах, бабуля раскинула руки и заключила меня в объятья. Маленькая, пухленькая, она доставала мне чуть выше груди и пахла печным теплом и пирогом. Меня пронзила щемящая нежность, тонкими иголками пройдясь по венам к сердцу. Я как можно крепче обняла бабулю и уткнулась носом ей в макушку, а потом звонко чмокнула прямо в белый цветок на ее платке. Олег улыбался, глядя на нас. А потом шагнул вперед, зачерпнув ногой целую гору снега, внезапно сгреб нас обеих в охапку и приподнял. Мы с бабушкой дружно запищали, прижатые друг к другу. - Отпусти! Отпусти немедленно! - вопила я. - Олежка! Прекрати шалить! - шутливо ругалась бабуля. Олег громогласно хохотал, закинув голову к небу и закрыв глаза. Ему на шапку, ресницы, брови, успевшую отрасти бороду крупными хлопьями падал снег. Он падал и на нас, и вокруг нас, и за низким покосившимся заборчиком уже почти не видно было нашу машину, где-то вдалеке, испуганная нашим хохотом и визгом каркнула ворона. - А ну-ка не каркать там! - гаркнул, смеясь, Олег кому-то в сторону леса. Лес тихо темнел, а дом незаметно подсмеивался изгибом резных перил и ставень. Снег падал и падал, белыми снежинками закрывая все на свете... Небо, напухшее снежными серыми облаками было мягким и светлым, и воздух, полный снегопадом, был как пуховое одеяло, легким и осязаемым. - Родные вы мои! Я вас так ЛЮБЛЮУУУУУ! - улыбаясь во весь рот, прокричал во все горло Олег и крутнул нас вокруг своей оси. Потом аккуратно опустил на землю, расцеловал обеих в щеки, зачерпнул руками снега и натер им сначала меня, схватив в последний момент за рукав, когда я, сообразив, что к чему, ринулась убегать, но все-таки не убежала - он прижал меня к себе, вырывающуюся, натер щеки, лоб и нос пригоршней невероятно холодного и вкусного снега, а потом мы оба повалились на землю, не устояв из-за моих брыканий. Не в силах подняться от хохота, я осталась на земле, а он вскочил и побежал к бабуле, набрав полные пригоршни снега, но в последний момент передумал, рассыпал его вокруг себя, и просто прижал к сердцу. Отпустил, большими шагами, проваливаясь по колено в снег, неловко, по-мужицки, то ли прошел, а то ли пробежал на середину двора, раскинул руки, запрокинул голову и, стоя к нам спиной, закричал снова: Я ИХ ЛЮБЛЮЮУУУ! НЕБО!.. ВОРОНА!.. ТЫ, ЛЕС!.. ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ЛЕС? ВСЕ ВЫ, ВЫ СЛЫШИТЕ МЕНЯ? Я ИХ БЕЗУМНО, БЕЗУМНО ЛЮБЛЮЮУУ! ГОСПОДИ! СПАСИБО ТЕБЕ ЗА СНЕГ И ЗА ЭТО СЧАСТЬЕ! И обессилев от такой радости, упал в сугроб, все так же раскинув руки. А где-то в вершинах деревьев еще гулял-покачивался его густой охрипший бас. Несколько мгновений я еще сидела в снегу, чувствуя, как на куртку и джинсы налипает все больше снега, а потом поднялась и медленно подошла к нему. Он смотрел в небо сияющими лучистыми глазами, и казалось, что нет другого мира, кроме этого, снежного, холодного, счастливого. И центром этого мира, задававшим движение и круговорот всей планеты, были его глаза. Я знала, что он чувствует, каждой клеточкой своего тела, ощущала, как полно и глубоко то чувство, которое нас наполняет, всеобъемлющее, горячее, как солнце, и от того здесь, в заметенной снегом тайге, особенно прекрасное. Это чувство прорывалось сквозь одежду, волной накрывало землю на многие километры и казалось, что даже там, в чаще, это ощущал и ежик, свернувшийся клубком в глубокой норе, и заяц, пугливо прядающий ушами, и черная нахохлившаяся ворона на сухом суку старого дуба... Мир был полон нами, и это был наш собственный мир. Бабуля стояла поодаль и концом шали вытерла внезапно повлажневшие глаза. Улыбаясь, я протянула Олегу руку в вязаной варежке. Он задорно, по-мальчишески ухмыльнулся и крепко ухватился за нее. Он рывком поднялся, а чуть не свалилась от внезапной тяжести его тела, пришедшейся на мою руку. Он подхватил меня и снова рассмеявшись, чмокнул в уже порядком замерзший нос. - Пойдемте, продроглики мои, а то простудитесь, - зычным голосом скомандовал он и подтолкнул меня к дому, поднял упавшие пакеты с заметенной дорожки, приобнял бабулю и все вместе мы неспешно направились к крыльцу. В доме было натоплено, печь звонко потрескивала лопающимися поленьями, чайник с едва заметным завитком пара из носика стоял, закутанный в полосатое полотенце, на деревянном столе, крытом льняной бело-розовой скатертью, а огромное блюдо с пирожками заманчиво поглядывало из дальнего угла кухни. Дом был старый, деревянный, сложенный еще в незапамятный времена из бревен, в нем выросло не одно поколение Николаевых, и хоть большинство разлетелись по всей стране, Олеговы бабушка с дедушкой наотрез отказались покидать эту "глушь" по мнению многих своих детей и внуков, и твердо были убеждены, что здесь - их место. Мы с Олегом обычно не спорили, казалось глупым и жестоким оторвать их с насиженного места, от этого скрипучего светлого дома с выскобленными полами, от окон с ситцевыми занавесками, от старой русской печи, что согревала дом многими зимними ночами... Существование наших стариков вдали отсюда, от старого потемневшего забора и леса, раскинувшегося в двух километрах, от тишины и спокойствия тайги, испокон веков хранившей величавый и загадочный вид, казалось немыслимым. И потому мы никогда не принимали участия в жарких баталиях, разражавшихся каждый раз, когда случались редкие "семейные сборы" по случаю чьего-нибудь юбилея или прошедшей свадьбы. Мы наведывались сюда, пожалуй, чаще, чем остальные и всеми силами просто старались сделать жизнь удобнее - обновили забор, помогли отремонтировать баню, перекрыли заново крышу, чтоб не текла... Потом купили новый телевизор взамен старенького "панасоника" и DVD-проигрыватель с десятком старых фильмов. Однако он так и стоял, накрытый кружевной салфеткой, старики предпочитали "по старинке" - смотреть телепередачи "вживую", сидя на диване в гостиной. Гостиной они называли большую комнату, в которую попадали сразу из сеней. Там практически всю стену занимала печь, слева от нее - два окна с вечно красной геранью на подоконниках, крепкий деревянный стол, сбитый дедом еще во время младенчества всех сыновей, всегда накрытый скатертью и с узорчатой алюминиевой салфетницей, четыре стула с мягкими вязаными подушками на сиденьях, на стенах висели некогда черно-белые, а сейчас уже блекло-серые и коричневатые фотографии со свадьбы, а вокруг пестрили яркие цветные снимки детей и внуков. Вот Марина с Сергеем в отпуске, в далекой Анталии, улыбаются и держат на руках трехлетнюю озадаченную Наташку, а за их спинами искрится чужеземное море, вот Игорь и Лена держатся за руки в ЗАГСе, румяные от волнения и до неприличия счастливые, Вот их дочка Леночка сидит за партой, смешно склонив голову с большими белыми бантами - "Первый раз в первый класс" подписано снизу. Смешно, как будто бы в первый класс можно войти дважды... Сейчас Лена уже студентка, подающая надежды журналистка в областном центре. Даже не верится, что вот эта смешная девчонка с щербинкой в зубах - это она. А вот Леня с Олегом стоят, обнявшись под старой яблоней, еще совсем мальчишки, лет по семнадцать. Ленин светлый чуб задорным вихром закручивается куда-то вверх, широкая улыбка на веснушчатом лице, а худая рука с непропорционально большой ладонью-лопатой обнимает темноволосого Олега. Олег более спокоен и просто улыбается, он ниже и крепче брата, и если не знать, что они родились у одних родителей, то и не скажешь, что они родственники, настолько отличается он, уверенный и сдержанный, ладно скроенный от своего старшего нескладного брата. И ведь не скажешь, что этот светловолосый мальчуган слева сейчас майор Леонид Алексеевич, огромного роста мужчина с широченными плечами и военной выправкой, и улыбка уже не освещает его давно не веснушчатое лицо. Слишком подкосила его Чеченская война, куда забросило его в первый год службы. Тогда же не дождалась его и Ольга, а точнее, его Оленька, смешная круглолицая девчонка со светлыми кудряшками, так плакавшая вслед уходящему автобусу, в котором сидел Леня. Почти год она писала ему пухлые письма, не влезавшие в конверты и порой плакала, облокотившись на почтовый ящик, в котором в очередной раз ничего не было от Лени. Почта тогда ходила плохо. А потом его перебросили в Чечню, и почти сразу после этого письма она уехала куда-то на целых три месяца и не появлялась даже у родителей. Вернулась однажды майским днем счастливая, располневшая, под руку с каким-то пузатым Егором. Оба - с кольцами на безымянных пальцах. Приехали, долго судачили с родителями на летней веранде и снова уехали, больше так ни разу и не вернувшись. Лишь, говорит баба Маня, звонят иногда по телефону. А Лене пришлось сообщить ей. Плача, она выводила дрожащей рукой эти страшные слова, боялась, что после них уже не вернется, но и молчать было нельзя, столько в его письмах было тревоги и страха за ненаглядную Оленьку. Два месяца он молчал, баба Маня поседела и постарела разом на десять лет. А потом он вернулся, хмурым дождливым утром властно постучав в дверь. Баб Маня открыла и ахнула - на пороге стоял Леня, возмужавший, посуровевший, враз повзрослевший в несколько раз Леня... Без задорного вихра, без мальчишеских веснушек, пропавших куда-то за эти годы, и без солнечной улыбки, покорявшей когда-то всех девчат... С тех пор он так и не женился. Однако добряком остался и с удовольствием нянчит всех племянников, играет в дядю Степу и рассказывает смешные истории про Колобков, придуманные им самим же. Четыре сына было у бабы Мани с дедом Алёхой, как она его ласково называла, все разлетелись по стране, двое уже давно обзавелись своими детьми, у Игоря и Лены трое, и все уже подарили внучат - Костю, Никиту и Анжелу. Леночка самая младшая, пока еще студентка, но на следующий год, кажется, тоже собирается замуж за своего приятеля... У Марины с Сергеем только Наташка, больше пока не получается, но в той души не чают и кажется, им больше никто и не нужен. Леня сам по себе, правда, есть у него на службе одна замечательная женщина, Ирина, все угощает его пирожками собственного приготовления и на праздниках подсаживается поближе, но Леня пока робеет. В эту субботу они пойдут в кино, и думается мне, что робеть больше будет не нужно... Большая и светлая история написана фотографиями на этой стене. Скинув с себя куртки, стянув шапки и кое-как размотав километровые шарфы, мы начали разбирать пакеты с гостинцами. Бабуля то и дело охала и прикладывала ладошки к щекам, разглядывая новые мисочки, кухонные доски, теплый банный халат, что Олег привез из далекого Сингапура специально для нее, чтобы не мерзла, выменял у какого-то бойкого араба на пачку российских сигарет, почему-то так понравившихся этому чудаку. Увидав новую электрическую мясорубку, бабуля неодобрительно покачала головой и наотрез отказалась выставлять ее на полку в кухне. Бережно потрогав белый пластик пальцем и осторожно проведя им по блестящей стали, любовно поглядела на нее, но потом будто опомнившись, споро запаковала обратно в коробку и спрятала куда-то в другой комнате. Мы с Олегом переглянулись, улыбаясь. Мы знали, что она еще не скоро решится подойти к ней, но потом все-таки аккуратно, тайком от деда, распакует и опробует. А после - еще долго будет восхищаться новой техникой и нахваливать ее, порой в самые неподходящие моменты, даже во время любимого дедом "Поле чудес". И дед будет сердиться, хмурить старые брови и ворчать "опять ты со своей мясорубкой! Обычная ж вещь, что ты как дитя малое!". Будет раздраженно щелкать кнопкой от пульта, уходить на кухню, сунув руки в карманы, а увидев там новоприобретенную технику, оглядится по сторонам, тихо подойдет к ней, постоит пару минут, хмыкнет и отойдет, в глубине души испытывая смутную гордость, что у них, "древних" по его мнению, есть такая чудной аппарат. Шаркая тапочками, бабуля вернулась в комнату. - Ну что, давайте чай пить, - засуетилась она, доставая кружки, ложки, вазочки для варенья. - Садитесь-садитесь, не стойте! Мы послушно сели за стол, зная, что бабуля никогда в жизни не разрешит нам прикоснуться ни к чему на ее священной кухоньке. Однако Олег тут же вскочил и стремительно унесся на кухню, подхватил у бабули из рук поднос с вареньем и пирожками и поставил его на стол. Бабуля тем временем успела набрать полные руки чашек и, позвякивая, как бубенцами, несла их к столу. За окном стемнело, и сумрачная синь зимних окон оттеняла домашний уют, царивший в комнате. Переговариваясь, мы расставляли чашки и раскладывали пирожки по тарелкам. Баб Маня выносила все новые мисочки - со сметанкой, клубничным вареньем, а вот еще абрикосовое, в этом году наварила, а вот медок, липовый, у соседа брали, у него пчелы свои... Потом спохватилась и убежала на кухню, вернулась уже с тарелкой, полной золотистых пышных блинов. - Ах я, растяпа, как могла забыть! - отдуваясь, корила она себя, по пути на кухню. Наконец, все уселись. Деда Алёхи не было, не вернулся еще с обхода по своим владениям. Выйдя на пенсию, он стал лесничим, и по словам баб Мани, зимой через день ходил осмотреть свои владения, дважды в сутки, а летом - так и вовсе каждое утро. Разлив темный, пахнувший травами, чай по кружкам, Олег начал рассказ. Он говорил о своих плаваниях, о том, как побывал в Турции и жарком песчаном Египте, как видел солнечные берега Италии и как ссорился с толстой торговкой на рынке из-за корзины, которую она не хотела продавать ему вместе с виноградом, как они с товарищами несли вахту по ночам и смотрели в ночь, и непонятно было, где заканчивается густо-звездное небо и начинается сверкающая морская гладь, рассказывал про суровые штормы и ледяные брызги, застывавшие на одежде в одну секунду, про лопавшиеся железные канаты, не выдерживавшие мощи беснующихся волн, про соль, въедавшуюся в потрескавшиеся губы, от чего их потом жгло как огнем, про смешного старого кока, который называл борщом суп с лапшой, а суп с лапшой - китайским бульоном... Рассказывал про то, какие бывают порты и как по-разному относятся к русским экипажам, рассказывал, как здорово бывает, когда в море внезапно встречается другой корабль, и они подходят борт к борту и перекрикиваются между собой, кто откуда идет и куда последует. Рассказывал про молодого парнишку-механика, настоящего ловеласа, потому что и в Италии, и в Сингапуре у него есть по девушке, которые его ждут, а здесь, в России у него любимая жена - Настя, которой он, конечно же, ничего не говорит, но при этом пачками пишет письма, которые заворачивает в газету и прячет под матрасом. А когда приезжает, торжественно вручает ей всю эту огромную кипу, завернутую в праздничную упаковку, обязательно букет цветов и пакет с чудесным платьем, которое до этого ему поможет выбрать донна Оливия или мисс Катрин, думая, что платье будет ей в подарок... Мы с баб Маней слушали, затаив дыхание, все эти истории. И неважно, что я сама слышала их уже не раз, и о многих узнала еще раньше всех, из его электронных писем, когда Олег рассказывал, его невозможно было не слушать. От окна потянуло сквознячком и я легонько поежилась. От Олега это не укрылось. - Ма, а где у тебя шаль пуховая, та, что тебе отец подарил в прошлом году? - спросил он у баб Мани. - Сынок, возьми в той комнате, на комоде, слева, - направила его бабуля и обратилась уже ко мне: - Ты замерзла, Анюта? Может, давай еще чаю, он с липой и мятой, вон какой вкусный... Улыбаясь, я отказалась. Вернулся Олег с шалью, накинул мне ее на плечи и легонько сжал их крепкими горячими руками. И на душе стало тепло-тепло, даже теплее, чем на берегах солнечной Италии... Олег вернулся за стол и, заново разлив всем чай, продолжил рассказывать. А я вспомнила, как несколько лет назад мы с баб Маней так же сидели за этим столом, только чай тогда стыл в чашках и радости совсем не было. Было полгода с момента, как я вышла замуж за смешливого темноволосого капитана с озорными серыми глазами. Олег был в очередном рейсе, его корабль шел куда-то в сторону Филиппин, и вот уже несколько недель от него не было ни единой весточки. Я места себе не находила от беспокойства, по ночам просыпалась и подолгу глядела в темное окно на ночной город. Сны снились тяжелые и дурные, я просыпалась, дрожа и долго ходила по комнате, стараясь успокоиться. Прислонялась лбом к холодному стеклу окна и сжимала до белизны руки, зажигала свечу у иконы, которую выкупила у какой-то старушки на рынке, подолгу сидела перед мерцающим пламенем, уставившись в темные глаза Христа-Спасителя, смотревшего с иконы. Ночи были страшными и тяжелыми, и каждый день я проверяла то почтовый ящик, возвращаясь после работы, то электронный, сидя в офисе и раз по пятнадцать в час переключаясь во вкладке... А в один далеко не прекрасный день мне домой позвонила девушка. Ее звали Варя, она была медсестрой в Новороссийском госпитале. Экипаж Олега и его самого привезли к ним несколько недель назад в очень тяжелом состоянии, возвращаясь в Россию, они наткнулись на пиратов. Да-да, на пиратов, тех самых, что должны были вымереть, как динозавры и парусные шхуны, но они все-таки выжили. Обзавелись быстроходными кораблями, огнестрельным оружием, и стали еще более жадными и злыми. Они перебили почти всю команду, кого-то застрелили, кого-то избили до полусмерти, кого-то просто - порезали, развлекаясь... Звенящий от напряжения, сдавленный голос в трубке рассказывал мне, что в госпиталь иногда привозят больных, подцепивших какую-нибудь заразу во время плавания, или пострадавших от пиратов, но еще никогда не приходилось сталкиваться с такой жестокостью. Судно Олега обнаружили случайно, какой-то остроглазый матрос углядел странное пятно в тумане и сообщил капитану. Ни бинокль, ни оборудование не помогли опознать предмет, и поддавшись какому-то непонятному порыву, капитан дал команду подойти ближе. Когда стало ясно, что это корабль, по всем каналам была запрошена информация, но ни один диспетчер не знал, что это за судно. Оно болталось в море, как выброшенный башмак, без огней и всяких опознавательных знаков, даже флаг был сдернут и на его месте трепыхалась какая-то жалкая тряпочка. Когда туда решили отправить катер, добровольцев было мало, слишком жутким выглядело пустое судно посреди моря. Но катер все-таки добрался. То, что увидели там моряки, было похоже на фильм ужасов - вся команда была перебита. И только обойдя весь корабль, в одной из кают они обнаружили единственного полуживого человека. Это был Олег. Он не приходил в сознание, его срочно доставили в ближайший порт, в госпиталь. У него были сломаны ребра, сильное сотрясение, множество внутренних кровотечений и еще больше - трещин в бедренных и плечевых костях. Помимо этого, у него было прострелено плечо. Дважды. На борту судна не было никаких документов, корабль обнесли дочиста, а название на борту замазали слоем какой-то дряни, которую не смогли отскоблить. Олегу сделали несколько операций, перевели из реанимационного отделения в обычное, но он не помнил ни своего имени, ни откуда он сам родом. Было отправлено сообщение в полицию, оттуда пришел недовольный лейтенант, записал приметы и ушел, лениво бросив, что они объявят о его местонахождении и попробуют найти родных. Варя тогда проходила в больнице практику от своего колледжа, и ей было поручено делать уколы нескольким больным, в том числе - Олегу. Ей было жаль его, по ночам, сидя на дежурстве, она слышала, как он кого-то звал, какую-то Аню, скрипел зубами и метался по кровати. Ей до слез было жаль этого перебинтованного, перебитого капитана. Как-то раз она расплакалась, глядя на его мучения и не выдержав, взяла за руку и стала тихо ее поглаживать, говоря какие-то слова успокоения. Он притих и уснул, и с тех пор она стала приходить к нему почти каждое свое дежурство. И вот, в одно из них, он вдруг назвал несколько цифр. А потом еще раз повторил. пораженная догадкой, что это может быть номер телефона, Варя помчалась к телефону, даже не подумав, что на дворе стояла ночь и даже если номер существовал, ей бы никто не ответил. Но номер существовал. И по нему ответили. Утерев слезы, лившиеся по щекам, я спросила только адрес госпиталя, и на следующее утро, отпросившись у начальства, я уже выехала поездом в Новороссийск. На вокзале меня встретила Варя, худенькая шатенка в нелепом большом пальто, проводила в госпиталь и войдя в палату молча показала на мужчину на одной из кроватей. Это был Олег. Я провела в Новороссийске около недели, сидя ночами у его кровати и молясь о выздоровлении, а днем - бегала в полицию, прокуратуру, дозванивалась компании, которая отправила экипаж в этот рейс и... бабе Мане. Мы разговаривали каждый день, и каждый день мой телефонный звонок начинался словами "Нет, бабуль, еще нет...". Мы долго молчали в трубку, потом всхлипывали, баб Маня глухо говорила мне: "Держись, Анечка, держись. Если не ты, то никто его не вернет.Кушай, обязательно. Если Олежа не выживет, ты должна со мной остаться." Жила я тогда у Вари, в ее комнате в общежитии, она же проводила меня по ночам в больницу. Мы редко разговаривали, а если честно - то почти никогда, я просто падала на кровать и лежала, глядя в стену. Плакать уже не могла, просто не оставалось сил, я жила только безумной надеждой, что все образуется. Варя садилась рядом, на кровать и поглаживала меня по плечу. Рассказывала о чудесных случаях исцеления безнадежных больных, которые видела сама и о которых рассказывали подружки. Отпаивала чаем с валерианой, по утрам оставляла на тумбочке у кровати неизменное яблоко и записку с требовательным "Ешьте! Это полезно, Вам нужны витамины!". Она сводила меня в церковь и показала, где нужно ставить свечу за здравие и призналась, что не раз ставила свечку за выздоровление Олега. С тех пор я приходила в церковь каждое утро. А потом Олег поправился. Однажды я пришла к нему в палату, взяла как обычно, за руку, а он внезапно открыл глаза. Через неделю от того дня мы вернулись домой, восстанавливать его память. Он вспомнил, как его зовут, откуда он, вспомнил меня, но многое было еще покрыто туманом. Я была так бессовестно, безоглядно счастлива, что даже не попрощалась с Варей. Помню только, что все закружилось, завертелось радостной юлой, врачи, кабинеты, люди сменяли один другого, и уже садясь в такси у больничных ворот я увидела Варю, вытиравшую глаза почему-то береткой. А потом она начала махать мне, отчаянно, как будто стараясь взлететь с помощью одной руки. Я тогда тоже махнула ей в ответ, на глаза навернулись слезы и такси умчало нас на вокзал. Лишь потом, вернувшись домой, в родную квартиру, я взглянула на телефон и вспомнила, что так и не поблагодарила ее, и даже не заплатила ей за жилье, а что еще хуже - даже не знала ее номера телефона... Пообещав себе обязательно ее разыскать, я поспешила к очередному врачу, чтобы забрать Олега. Позже я нашла номер телефона госпиталя, в котором лежал Олег в Новороссийске и позвонила туда, спросила Варю. Со мной долго не хотели говорить, отнекивались, не единожды бросали трубку... Но я все-таки попала на сердобольную медсестричку, приятельницу Вари. Оказалось, что вскоре после того, как мы уехали, Варя заболела. У нее нашли раковую опухоль последней стадии, ложиться на операцию она отказалась. По словам медсестры, Варя сгорела за неделю. Тут разговор оборвался, Кате, медсестре, пора было делать перевязку. Положив трубку на рычаг, я расплакалась. Я пыталась дозвониться в тот госпиталь еще не раз, но на Катю больше не попадала, а кроме нее о Варе никто ничего не знал. Позже, когда Олег окончательно поправился, я узнала всю историю, как на них напали. Они возвращались с грузом в Россию, когда на них вышли пираты. Экипаж особенно не сопротивлялся, численное превосходство было велико, но пираты оказались не просто грабителями, они были изуверами. Перетащив весь груз к себе, они принялись издеваться над командой. Ломали ноги, руки, стреляли, резали ножом, заставляя умолять о пощаде. Олега, как капитана, привязали в рубке, где на его глазах совершали все эти мучения. Когда в рубку привели избитого Женю с искромсанными руками и стали поджигать ему пальцы зажигалками, Олег не выдержал и закричал. Он вырывался, умудрился сломать рулевой механизм, к которому был привязан, и это взбесило пиратов. Они избили его до отключки и бросили на палубу. Когда он очнулся, вокруг не было ни души. Он медленно полз по кораблю, пытаясь найти хоть кого-то, но все, кого он находил, были мертвы. . Наконец он нашел Василия, лоцмана, он едва дышал. Он волок его за шиворот через весь коридор, подальше от трупов, в другую каюту, там же нашел еще одного матроса, Женю, он умирал. После заступничества Олега его избили еще сильнее. У Жени было сломано несколько ребер, ему трудно было даже дышать. Они провели в каюте всю ночь, лежа все вместе и греясь друг о друга, Женя и Олег еще могли говорить, а Василий не приходил в сознание. Утром они услышали как кто-то тихо стонал в коридоре. Василий кричал в ответ, и через какое-то время в каюту, покачиваясь и держась за стену, вошел Андрей, бортмеханик, он был весь избит и не мог говорить, только издавал нечленораздельное мычание. Как потом выяснилось в больнице, ему перебили какой-то нерв и из-за этого у него отказала часть лица, в том числе и язык... Несколько дней они провели там, в каюте, желая скорее умереть, чем мучиться от боли, и почти не надеялись на спасение. А в какой-то момент Олег понял, что разговаривает с мертвецами. Он не знал, когда они умерли, возможно, он провел с ними уже много дней, и охваченный тошнотным животным страхом он попытался переползти в другую каюту, но сил уже не было, и он потерял сознание где-то на пороге. Очень смутно он помнил, как слышал голоса и как его куда-то переносили, а потом - сплошное забытье и темнота, и лишь изредка слышал чей-то тихий голос, успокаивающий его и чувствовал, как его кто-то поглаживает по руке. Он думал, что это была я. Это была Варя. Мы так и не смогли разыскать ее родных, ни узнать, где ее могила. Несколько раз я ходила в церковь и ставила свечу за покой ее души и долго плакала, надеясь, что там, наверху, за нее попросят. - Родная, ау? Ты спишь что ли? - донесся до меня голос улыбающегося Олега. - Ты блинчик будешь еще, с медом? Мам, ох и вкусные у тебя блины, просто пальчики оближешь! Счастливо улыбаясь, Олег поливал медом блин и явно собирался отдать его мне. Баб Маня, порозовевшая от горячего чая, с сияющими глазами наблюдала за ним, подперев подбородок рукой. - Нет, Олеж, не надо, я уже наелась, - улыбнулась я. - Ты извини, замечталась о чем-то... Что ты тут рассказывал, пока я в мечтах летала? - Говорил, что Марина с Серегой в отпуск собираются под Новый год, на острова! И нас зовут с ними махнуть. Они же маленького ждут, представляешь! Вот бы нам с тобой тоже... - подмигнул мне Олег, отправляя в рот блин. Я опустила взгляд, чувствуя нежное тепло внизу живота. - Будет, Олеж, будет... - прошептала я. - Анюта...что ж ты раньше не сказала! - ахнула баб Маня. Олег отложил надкушенный блин в сторону и серьезно посмотрел на меня. - Это правда? - охрипшим голосом спросил он меня. - Правда, - не поднимая глаз, ответила я, улыбнувшись и коснулась рукой живота. - Уже четвертый месяц. - Да ты что... - бабуля взволнованно приложила руки к щекам. - А называть, называть-то как будете? - Варенька, - подняв глаза на Олега, твердо сказала я.