Тринадцатый

Мечта о вечной жизни искони владеет оммёдзи. Наверное, она пришла к ним из далёкого Китая вместе с учением об Инь и Ян, сказками о персиках бессмертия и великих мудрецах, сумевших создать ту самую колдовскую таблетку из киновари. А может быть, дело в присущем всем людям страхе смерти? Как знать. Но Хидэмото Тринадцатый не был чужд этого страха. И с каждым годом он боялся всё сильнее, всё мучительнее становилось для него течение лет. Колдовство позволяло без особого труда сохранять мнимую молодость и красоту. Женщины двора и самурайские жёны не сводили глаз с красавца в белых одеждах, во всём старавшегося походить на принца Гэндзи – он даже брови рисовал по моде давно прошедших времён. Мужчины истекали зелёной завистью или бормотали вслед Тринадцатому: «Ах, был бы ты женщиной». Но тот был безутешен: в сорок четвёртый раз для него расцвели сакуры. Роковой срок для мужчины. Одно лишь останавливало его, не давая начать поиск средства, дарующего бессмертие: передававшаяся из уст в уста легенда о Сеймее и его потомках-Гокадоинах, жутких людоедах, которые поглощали души своих же собратьев и таким образом, через чудовищный ритуал Тайдзан Фукун, обретали бессмертие. Гокадоины уже почти полтысячи лет были врагами Кэйкаинов – и любой шаг по пути к бессмертию был бы шагом по их пути. А такого себе не мог позволить даже самовольный Тринадцатый. Он мог только сидеть и пить саке, и тосковать, глядя, как в небе – не в срок, весной вместо осени – расцветают причудливые соцветия фейерверков, как летят по ветру белые, алые и розовые лепестки, слушая, как веселится народ. С крыши на крышу лёгкой стопой перелетал пёстрый мотылёк – то знаменитый вор Гоэмон решил по случаю праздника поделиться награбленным. И застучали по деревянным мостовым, зазвенели брошенные щедрой рукой золотые пластинки монет... Город Киото! Ему восемь сотен лет, но старым его не назвал бы никто. Вечно юный мальчишка с цветами в волосах, вечно прекрасная девушка в многослойных одеждах запретных цветов – вот он каков, Киото. Тринадцатый состарится, морщины исчертят его лицо, как карту звездного неба, его волосы выбелят годы, он скончается – а Киото, всё такой же юный и беспечный, будет радоваться очередной весне. Пока не придёт Нуэ, и не закончатся дни радости. Это была хорошая мысль, она понравилась Тринадцатому: Нуэ бессмертен, и нужен кто-то, столь же вечный, чтобы противостоять ему. Возражение, и логичное, пришло сразу же: толку-то, если кто-то неизбежно станет ему подобным? Только битвы двух бессмертных чудовищ этому городу не хватало! И так, по слухам, готовится новая схватка за власть между наследниками регента Тоётоми. Сколько ещё литься крови? – Но я найду другой способ! – громко заявил он. С крыши свесился вор Гоэмон – сваренный двадцать лет тому назад в масле и с тех пор ставший одним из восьми тысяч божественных хранителей Столицы. – Способ чего? Потребления саке? Приготовления суши? – Способ стать бессмертным, – сердито буркнул Тринадцатый. Всё равно не отстанет, пока не ответишь – да и с кем ещё говорить на подобную тему? Любой родственник от одного только слова «бессмертие» впадёт в неистовство и, чего доброго, натравит шикигами. Убить, наверное, не убьёт, но приятного всё равно мало. И потом, Гоэмон стал божеством. Вдруг он знает?.. – А что тут искать? Тут надвое: или умри и стань ками, если заслужишь, – или не умирай и пей чужие жизни. – Неужели без этого нельзя обойтись? – усомнился Тринадцатый. – А как? Тут как... ну, как с масляной лампой, например. У тебя есть некий запас, пока он не кончится – фитиль горит. Если хочешь, чтоб он горел вечно – надо подливать масло, правильно? – Положим. – Ёкай крадёт это масло у людей, богу масло отдают добровольно – небо, земля, люди, всё сущее. Так учат монахи, так оно и есть, наверное. А человеку масло никто добровольно не отдаст, красть тишком он тоже не умеет – остаётся вооруженный грабёж. – Но ведь ты бессмертен! – Правда? Не знаю. Никогда к этому не стремился. Вор поднялся на ноги, глядя в ночное небо, в котором плясали свой причудливый дикий танец лепестки опавших вишен и весенние мелкие звёзды. – И тебе не советую об этом думать, Тринадцатый. Добра не выйдет. Люди не зря созданы смертными. Сколько встречал помешанных на вечной жизни – ни одного нормального или хотя бы приличного человека. Один Тэндзен чего стоил... Он упорхнул в свою весеннюю ночь, за красоту которой некогда обещал заплатить богам чистым золотом, – а Тринадцатый остался, и осталось ещё саке в глиняной бутыли. ...богу масло отдают добровольно... Может быть, в этом ключ? В добровольности? В том, чтобы ничего не отнимать и только принимать добровольно предложенный дар? И даже не совсем принимать... Мысль оформлялась всё более чётко. Имя – это сущность, а если у двух сущностей одно имя, то они одна сущность. Простой силлогизм, которым превращают воду в саке, а неприятных людей – в жаб и тараканов. Но если использовать его иначе? Допустим, некто забрал нечто у самого себя или нечто самому себе подарил – разве был акт дарения или отъёма? Обретённый ответ переполнил грудь хохотом, заставляя запрокинуть голову к бледной весенней луне и смеяться, пока голова не закружилась, и он не упал на мягкую густую траву. Вот зачем судьба даровала ему Хагун! Вот зачем боги следили, чтоб глава клана непременно назывался именем Хидэмото! Силы мёртвых предков потекли в Тринадцатого, как в бездонный колодец. Рвались, превращались в ничто их души, становясь чистой энергией, маслом для жадного фитиля. Теперь не имело значения, если это смертное тело однажды истлеет и станет пылью и пеплом. Тринадцатый – Единственный – Хидэмото будет жить вечно, возрождаясь в сильнейшем из своих потомков, стоит тому войти в пору зрелости. И никакого воровства, никаких кровавых жертв. Кэйкаины ведь не Гокадоины. Они должны быть чисты.

***

– В ознаменование новой эпохи, – голосок Юры звучал неуверенно и надтреснуто, – я не буду брать себе старое фамильное имя. Тем более, что оно мужское и мне совершенно не подходит. И прабабушку мне в пример не приводите. Я была Кэйкаин Юрой, когда вызвала Хагун, и останусь ею теперь! Вскоре силы подвели её в поединке с одним из чёрных торговцев. А новый владелец Хагуна не имел ничего против имени Хидэмото... ...и считал, что имеет право во плоти встретить юбилей установления власти Токугава.