Дом

Был свет и был мир, и была весна. Первая моя весна в этом мире. Я помню лишь золотисто-зеленый свет, пробивающийся сквозь кроны да нежную песнь реки, слышащуюся будто бы издалека. И были высокие травы, почти все выше меня, настоящие деревья, и отец, высокий, казалось выше деревьев, с головой, будто облитой солнцем, с голосом мерным и глубоким, то ласковым и мягким, то строгим и серьезным. Были и другие голоса мелодично-высокие, нежно-небесные, поющие по вечерам. Дом наш, большой настолько, что, казалось, пойдешь в тот узкий коридор, где еще ни разу не был, и заблудишься на весь день. Поэтому, по большей части, ходишь с отцом, держась за палец - больше в ладонь взять не можешь. Но среди этого огромного мира самым большим было Время: вечер - через неделю, завтра - через месяц, послезавтра - так далеко, что кажется вообще не наступит. А потом время, вдруг, как-то ускорилось, вот уже и не замечаешь как день прошел. Гуляешь по Лесу с отцом, когда у него есть время, он по тропе, ты по низким ветвям деревьев. И все время узнаешь что-то новое, то от отца, то сам. И ты видишь, вдыхаешь, чувствуешь этот мир, и он тебя наполняет до краев, и такой ты устало-легкий в это время. И отец в это время самое главное, сосредоточие мира. После дня часто приходишь к нему, сидящему в кресле, прижимаешься к ногам, бывает так и засыпаешь. А время все быстрее, вот уже времена года что рябь на воде, быстрая, неуловимая. Кругом твои товарищи, и так весело и неугомонно с ними, что даже будто пьянеешь. Ты уже, вроде, немало знаешь, и нет эльфа более зоркого, быстрого, меткого, но отец настолько превосходит тебя, что стараешься еще больше, лучше. И все равно не проходит чувство, что ты рядом с ним от силы мотылек, живущий несколько дней... А потом отец как-то отдаляет тебя, говоря, что полезно будет научиться распоряжаться своей и чужими судьбами, и служа у западных границ как-то сам отдаляешься, и этого нового мира становится в тебе больше и об отце думаешь все реже. Осваиваешься - ничего страшного, бывает опасно, но так интересно. В лесу все мрачнее, я уже не могу вспомнить, когда было по иному. И ты, мой Король отзываешь меня обратно. Нет, отец, ты не прав. Мир не ограничивается одним нашем домом, ты не можешь оградить меня от него, ведь ты не можешь победить то что больше тебя. С каждым годом мне все теснее, душно, и когда сбегает Голлум я использую эту возможность, я ухожу. Ты наказываешь мне возвращаться как только передам весть Совету, но я ухожу куда дальше, чем ты рассчитывал. Этот мир ничем не отличается, в лучшую сторону, от нашего, отец, и часто, очень часто скребет где-то в сердце мысль о тебе, но поверх этого лежит другая. Я видел Море, и его бескрайние просторы не дают мне покоя. Права была Галадриэль, говоря что под сенью родных буков был бы я счастлив и Зов Моря пробудит во мне тягу уйти. Я возвращаюсь только чтобы сообщить что ухожу. И ты с такой болью и обидой смотришь на меня, что я начинаю молить уехать со мной. Но ты, отведя взгляд, повторяешь слова своей клятвы. Я люблю тебя, отец, но звук белого горна Ульмо не оставляет меня ни днем ни ночью. Наше будущее не здесь, наше время ушло. Идем со мной. Нет? Прощай, отец мой. Никакие песни, существовавшие в Средиземье, не передадут дух Благословенной земли, и все темные события стираются из памяти, как стирает набегающая волна глубокую линию в песке. Но что-то я потерял, что-то сидит занозой в сердце. И часто вспоминается золотисто-зеленый свет, пробивающийся сквозь кроны. Я теперь часто прихожу на берег моря, и подолгу сижу на белом песке, и смотрю на восходящее солнце. Ведь ты тоже слышишь Зов Моря, отец? Ты придешь.