...
23 октября 2014 г. в 20:02
Рождество… Это, прежде всего, семья. С самого рождения нас приучали к тому, что все праздники нужно справлять в кругу самых близких людей. А разве есть кто-то ближе, чем семья? Твои родные, принимающие тебя каким бы засранцем ты не был. Даже в 17 лет я с натянутой улыбкой садился за накрытый стол и смотрел на лица родителей, дедушки, сестры. Они все казались такими счастливыми. Они ценили эти минуты, проведенные рядом с семьей. Минуты, «подаренные Господом». А мне хотелось убежать к друзьям. С ними было куда веселее. Не подумайте, я люблю родных. Но не настолько, чтобы вечно играть в счастье.
Перед ужином мы всегда читали молитву. На этом настаивал мой отец, крайней степени религиозный человек. Мы брались за руки, закрывали глаза, и шепотом произносили вечные слова. Я никогда не понимал зачем. Но обижать отца не хотелось. Я неохотно опускал веки и беззвучно шевелил искусанными губами. Все равно никто не слышал друг друга. Каждый заботился лишь о себе, о том, чтобы его слова были услышаны кем-то над облаками. В такие моменты я понимал, что моя жизнь на протяжении последнего года все больше напоминала вечернюю молитву.
И вот сейчас я чувствую, как морщинистая, холодная рука дедушки сжимает мою. Мы сидим за столом, перед украшенной елкой. На ней разноцветные игрушки разнообразной формы, пестрые блестящие ленты, гирлянды, переливающиеся всеми цветами. Пока все вокруг читают молитву, я смотрю на мигающие лампочки. Окружение расплывается. Тишина. Красный превращается в зеленый, а синий над ним уже давно стал желтым. В ушах – шепот. Такой судорожный шепот, готовый взорвать мне голову. Часы. Маятник раскачивается из стороны в сторону, издавая трескающие звуки. Вместо тик-так мы уже давно слышим тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Они давно неисправно, но время показывают.
Пальцы разжимаются. Я смотрю на свою руку. Затем на горящую продолговатую свечку на столе. Начинается привычный семейный галдеж. Не люблю эту часть. Темы настолько заезженные, уже давно истертые в дыры. Но я слушаю и улыбаюсь, словно болванчик на бардачке в папиной машине. Потряхиваю головой, закусывая нижнюю губу.
И часть подарков, конечно. Восьмой свитер, сто пятая книга, первая электрическая бритва. Спасибо, очень приятно. Я могу идти?
Нет, еще нет. Сзади подбегает сестра. Ей всего пять, поэтому мне приходится присесть на корточки, чтобы сравняться по росту. В ее руках – небольшая прямоугольная коробочка, упакованная в аляпистую бумагу с плюшевыми медведями и бантиками. Лекси – единственная, кому я искренне улыбаюсь. Она всегда приходит вовремя, заставляя меня откинуть все мысли, убивающие меня изнутри, и возвращая мне веру в свет.
Ее беззубый рот растягивается в улыбке. Она протягивает мне подарок.
Я беру его и разворачиваю. Это свечи. Шесть маленьких, красивых свечек в виде слонов. Каждый, задрав голову, смотрит вверх. Из хоботов торчит фитилёк.
Лекси сказала, чтобы я зажигал по свечке каждый раз, когда станет плохо. Когда я пойму, что хуже быть не может. Когда моя жизнь скатиться в полную жопу. Это, конечно, не дословно. Но я поблагодарил ее и поднялся в свою комнату. Официальная часть праздника закончилась.
Первая свечка сгорела, когда мой друг, Джексон, впал в кому. Вторую я зажег, когда проснулся в незнакомом мне доме возле озера, в куче голых людей. Вышел на небольшой деревянный пирс, свесил ноги к воде, и зажег. Третья свеча сгорела, когда отец сломал матери обе руки. Четвертая – перед похоронами дедушки. Пятая горит сейчас.
И вы спросите… Чему меня научили эти слоны, подаренные сестрой? Всегда есть куда хуже. Это можно воспринять как угодно. Кого-то огорчит этот факт, кого-то обрадует. А для меня это просто утверждение.
Я держу руку над горячим огоньком и плачу.