Я расскажу тебе, какая красивая осень...

Долгие безответные гудки в трубке. Наконец: -Алло. Хрипловатый голос. Так бывает только при насморке, или когда человек плачет. -Как ты, Тань? -Привыкаю. А разве можно к этому привыкнуть? День за днем. Плечо к плечу, всегда рядом. Вместе на работу, в буфет, домой. А теперь привыкнуть к тому, что одна. Что тот, кого любишь, больше не будет рядом. Никогда. Мы материалисты. Мы верим только в то, что мы можем увидеть. Прикоснуться теплыми руками. Увы, к памяти нельзя прикоснуться. Осень. Я услышала шепот, заглянула в комнату. Она гладила его руки сквозь кружевное погребальное покрывало, что-то приговаривала тихо. - Таня? Во взгляде безнадежное отчаянье: -У него такие холодные ручки. Я их грею, грею, а они холодные. А вчера были теплыми. Она так и сказала: "ручки". Горько и нежно одновременно. Обнимаю за плечи. "Танечка, миленькая, его больше нет". Она вырывается: "Да Вы ничего не понимаете! - сердится. - А если я смогу их согреть? Как раньше. Как в субботу?" -Танечка, Вани больше нет. Я не имею права плакать. Если я заплачу, это обрушится. Пока что оно держится на моих плечах. На моей воле. Я заплачу потом, через десять дней, когда останусь одна, и этого никто не услышит. Я закроюсь в ванной, пущу воду – пусть шумит, и буду беззвучно выть, свернувшись в комок на полу, в безнадеге невозвратности расставания. Мечтаю об этом дне, об этой возможности отпустить натянутые, как леска, нервы, пока не лопнули... Но не сегодня, не сейчас. Не имею права быть слабой перед горем. Ваня умер. Обнимаю ее за тонкие плечи: держись, пожалуйста! - Он ушел? – спросила она удивленно. И повторила утвердительно: - Он ушел. Бросил меня. - Воем из горла: - Ушееел! - Танечка, мы сделали все, что смогли. Смотри, он улыбается. Ему не больно. Впервые – не больно. Все однажды уходят. Когда приходит время. И кто-то остается один в пустой комнате, в пустом доме, в пустом мире. Сжимать холодные руки, шептать: "Не уходи". Гладить кончиками пальцев старые фотографии. Лекарства: таблетки, капли, травы – по часам. В последние дни Таня кормила его сама: он не мог сидеть и не мог держать ложку. А потом сидела рядом, держа за руки, согревая их теплом своих рук. Он сказал: "Прости, родная". Его рука медленно разжалась – уже навсегда. На фотографии молодой светловолосый парень с большими карими глазами. Открытая улыбка. Я увезла Таню с собой, чтобы дать время свыкнуться с мыслью: он ушел. Мы гуляли по городу. Нежное теплое солнце бабьего лета любовалось своим отражением в куполах соборов, играло листвой каштанов. Улыбчивые цветочницы на бульваре предлагали прохожим пестрые букеты хризантем. Мы зашли в кафе – выпить чего-нибудь горячего и скушать пару пирожных. Сели за столик у самого окна, наблюдали за спешащими прохожими. - Вернусь домой, расскажу Ваньке... – начала Таня. Захлебнулась словом. Чашка задрожала в руке. Что я могла сказать? Что тоже все время думаю: надо Ване сказать про вот это... надо купить ему печенья... Я молчала. Я устала быть сильной. Мои нервы могут лопнуть прямо сейчас. Но я не могу позволить себе удовольствие ослабеть. - Я тоже об этом думаю, - сказала я. – Помнишь, как он улыбался? Давай верить, что он видит теперь нашими глазами. Вот эту осень, это небо, эти цветы... Пойдем в собор, тут близко. Там, в сумраке собора, глядя на пламя «заупокойных» свечей, я подумала, что слишком редко говорила тебе, что горжусь тобой. Почему мы такие скупые на слова, на нежность? Не скупимся только на сожаление. На запоздавшее раскаяние. Но ты же знал об этом, правда? - Я привыкаю, - сказала Таня. – Мне ничего другого не остается. Я рассказываю ему о прошедшем дне. Я слушаю ее голос в телефонной трубке. Я одна в комнате, и могу позволить себе плакать. Меня никто не видит, и можно быть слабой. Пусть слезы текут. Пусть разожмется кольцо на сердце... Я расскажу тебе, какая красивая осень...