Осенние костры

Осенние костры необычайно яркие. Их дым – необычайно горек. И даже самое синее небо не спасает. - Не уходи. - Я должен. У него светлые волосы и темные глаза, и он похож на лесного духа. Точнее был бы похож, но такой взгляд может быть только у человека. Стальной, уверенный – и бесконечно одинокий. Он стоит на обочине тракта, сжимая в побелевшей руке поводья угольно-черного коня, и пристально смотрит куда-то вдаль, всей душой, больше всего на свете желая остаться. Неподалеку кузнец жжет яркие листья, и те горят, отдавая миру назад взятый взаймы у солнца свет. Он вглядывается в языки пламени и молчит. Она молчит тоже и пошевелиться боится, будто одно неосторожное движение – и он исчезнет, растворится в листопаде, пропадет. Кто бы знал, как давно он уже пропал… Легкий ветерок треплет рукава ее длинного синего платья, играет растрепавшейся русой косой. Она внезапно морщится и чихает. И тут же вскидывает на него свои огромные зеленые глаза, в которых столько чувств разных намешано, что всего не разобрать. И он испытывает почти безотчетное раздражение. Почему он стоит здесь, когда должен во весь опор мчаться вдаль, подхлестывая коня и не оглядываясь? Почему она держит его здесь? Не сестра, не жена, не мать, так, старая подруга, лесная травница… Он прикрывает глаза, взлетает в седло и почти сразу срывается в галоп. *** Когда пламя со всех сторон – бежать уже некуда. Когда отовсюду слышны крики – нет сил самой кричать. Только опрометью кидаться в лес, надеясь, что наемникам лень будет прочесывать дремучую болотистую чащу. Когда наступает новый рассвет, она замечает, что с неба идет черный снег. От деревни не осталось ничего. Лишь остовы домов и пепел. Светло-серый – где горели осенние костры. Черно-бурый – где горели заживо люди. В горле першит, и, кажется, навечно въедается в тело горьковато-металлический привкус воздуха. Могилу она выкапывает лишь одну – на большее не хватает сил – и долго плачет, глядя на слетающихся к пепелищу жирных воронов. Когда солнце касается горизонта, она добредает до своего нехитрого шалаша, сворачивается калачиком и пытается уснуть. Осенние вечера холодны, но огня ей хватило на всю жизнь. Она дрожит – и пытается придумать, что делать дальше. И в темном забытье видит его профиль, растрепанные ветром волосы и отчаянно-глубокие глаза. И только это заставляет ее пережить эту ночь. Когда он узнает, что деревню с забавным названием «Веселушки» зачистили семь дней назад, он всю ночь пьет дешевое забористое пойло, смотрит стеклянными глазами в обшарпанную деревянную стену трактира и никак не может напиться. И перед его глазами словно наяву колышется небесно-синее льняное платье и вьется по ветру растрепанная пышная коса. Наутро он подает прошение о переводе на передовую. *** Сначала за глаза, а потом и в лицо его называют сумасшедшим. Потом – безумным везунчиком. Если он не сражается, то тренируется или спит. Он не пьет брагу и не ходит по продажным девкам, празднуя очередную победу. Он обливается ледяной водой по утрам и упражняется с мечом на трескучем морозе, когда самые стойкие солдаты заходятся от кашля в лечебницах. Он стремительно поднимается по карьерной лестнице, но все равно каждую атаку возглавляет сам. Он ни перед кем не открывает душу и спотыкается взглядом на бойко горящих кострах. Говорят, что он ищет смерти. Но та с неизменным упорством обходит его стороной. Он смотрит, как падает на землю бездыханное тело предводителя повстанцев, и вытирает о его роскошную одежду свой клинок. Безучастно принимает награду из рук короля и получает отпуск, после которого должен будет вернуться в столицу и приступить к выполнению обязанностей начальника городской стражи. Он согласно кивает и твёрдо знает, что не вернется сюда больше. Он подхлестывает коня и во весь опор мчится туда, где когда-то был его дом. Она стирает в реке чужое синее платье и старается не думать о том, что лето перевалило через свою середину, а вторую зиму подряд ее кормить за просто так никто не будет. Счастье, что тогда согласились – за уборку, стирку и прочие домашние хлопоты. О том, что молодой кузнец вчера в очередной раз звал ее замуж, а ей вместо черных видятся дождливо-серые, как осеннее небо, глаза и руки с длинными пальцами, и слышится чуть приглушенный голос: «Я должен». Она не знает, где он, как он, пережил ли он это кровавое восстание. Она ничегошеньки не знает, но до сих пор не может заснуть, не вспоминая его до мельчайших деталей. Ей почти девятнадцать и за глаза ее кличут сумасшедшей. В лицо пока что молчат. *** За год здесь мало что изменилось - разве что пришло в еще большее запустение. Черное выжженное пятно посреди осеннего яркого леса. Тем более страшное, что он помнит жизнь, кипевшую тут. И как он, сын старосты, бегал в избушку к дочери травницы – тоже помнил. И как она учила его различать травы и корешки, а он учил ее стрелять из тонкого детского лука – помнил. И огнем горела щека, в которую она поцеловала его когда-то. Он запрокидывает лицо к бесконечно-синему небу и кричит, падая на колени и желая никогда не возвращаться сюда. Никогда отсюда не уходить. Она замирает каменной статуей, издалека заметив черную, как смоль, лошадь. Слышит смешки из-за спины, мол, все в конях дело. Не в конях. А в безнадежно-сгорбленной, понурой фигуре и мече с простой, обмотанной кожаным шнурком – она сама помогала вымачивать кожу – гардой, в растрепанных светлых волосах и лице, которое не разглядеть. Вот только сердце стучит, пробудившись ото сна, а в горле комок – не проглотить, не выдавить звука. Она стоит, не в силах пошевелиться, а он приближается, и становится виден профиль, тонкие губы и новый шрам на щеке. Конь спотыкается, и он поднимает красные, бесконечно усталые глаза. Слетает с коня и вцепляется в ее плечи так, что наверняка останутся синяки. Неподалеку кузнец жжет яркие листья и те горят, отдавая миру назад взятый взаймы у солнца свет. - Я тебя никуда не отпущу. - Я дождалась тебя… Он прижимает ее к себе. И посреди осеннего листопад они оба – оживают.