Роль

                    Знаете… обычно школы делятся на два типа. На заведения с более или менее нормальным строем, допускающем те или иные нотки самовыражения со стороны учеников. В такой школе, если ты решил надеть странный галстук-бабочку поверх толстовки, проколоть в трех местах ухо или придумал ещё что-то в таком роде, учителя, скрепя сердцем, стерпят это жуткое безобразие. Но в основном все школы у нас относятся ко второму типу, где любое, даже малейшее отклонение от нормы внешнего вида равняется Армагеддону, ввергает в культурный шок более стойких учителей и доводит до обморока особо слабонервных.       Поэтому когда второго сентября Витька Хмелев прикатывается в школу с бритыми висками и ярко-красными крашеными волосами, все встают на уши и начинают в таком положение подпрыгивать. Учительница по химии, которой достался первый урок, смотрела на него, хлопая глазами и схватившись наманикюренной ладошкой за сердце. Глядя на неё, я, было, подумал, что вот сейчас она перекреститься, но не свершилось. Урок был частично сорван, потому как тут же послали за завучем, и та немедленно разделила с коллегой культурный шок. Учительницы на пару стояли перед классом, таращась с укором на нагло ухмыляющегося Хмелева.       Мы все, разумеется, отнеслись к его проделке с нескрываемым восхищением, хихикали и во весь рот улыбались, разглядывая малиново-красный ирокез и с интересом наблюдая разворачивающуюся у доски сцену.       Едва вернув дар речи, учителя с ярым напором принялись за выяснения столь из ряда вон выходящей ситуации. И тут случилось то, что заставило меня перестать улыбаться и едва не упасть в обморок вместе с учителями.       - Это для фильма! – самодовольным тоном объявил Хмелев с хитрой усмешкой. Да-да, именно тут я дико насторожился и впал в оцепенение от неожиданности.       - Для какого ещё фильма?! – поинтересовалась завуч рассерженно.       - Для молодежного, - отозвался одноклассник, - я снимаюсь в массовке. И для этого мне нужна такая причёска. У меня есть письменное подтверждение от организаторов! Могу показать!       Под взволнованные взгляды строгих женщин он по широкому проходу подъехал к своей парте, вытащил из рюкзака дневник, а из дневника сложенный вдвое листочек А4, подъехал обратно к учительскому столу и торжественно положил листочек перед носом химички.       К тому моменту у меня уже не оставалось сомнений в верности моих догадок, и я мог только отходить от потрясения и с ухмылкой наблюдать довольный затылок Хмелева и напряженные, медленно бледнеющие от злобы лица русички и завуча, склонившихся над «письменным подтверждением», разрушающем их аргументы и подкашивающем их доныне неприкосновенную всемогущесть. Тогда мне было принципиально важно уже только то, из какой группы персонаж Витьки и каким боком я умудрился его не заметить ни на сборе, ни на съемке.       - Ладно, - очень тихим, холодным как климат в Сибири голосом произнесла завучиха, отстраняясь от листочка, - потом будем с этим разбираться. Иди пока за свою парту.       Да-да, у нас в школе, как у Фазанов, не принято говорить «езжай», все дипломатично употребляют в разных формах глагол «ходить», среди учителей во всяком случае. Мне с самого прочтения «Дома» было интересно, чего они этим добиваются. Не хотят думать о том, что работают с инвалидами?.. Не хотят лишний раз задеть нас?.. Кстати, сами школьники не предают этому значения и говорят через раз так и эдак.       Витька Хмелев, продолжая самодовольно лыбиться, торжественно, победоносно прокатывается через полкласса и устраивается за своей партой.       Остальные молча поздравляют его с победой, с гордостью глядя на своего везучего одноклассника. Малиновый пожар на голове Витьки так и продолжает полыхать на весь класс до самого конца урока.       На перемене я нахожу его в коридорах. В окружение новоиспеченных фанатов его прически. Подъезжаю и, с немалым трудом подавив дикое стеснение, спрашиваю, в какой он группе в фильме. Кажется, так и формулирую… Дико тупо! Но как-то никаких более адекватных формулировок в голову вовремя не пришло. И никогда не приходит, по правде говоря!       Витька в ответ на мой вопрос очень загружено хмурится, нарочно ярко демонстрируя свое непонимание.       - Чего? – без лишних слов переспрашивает он, скривив лицо.       Я краснею от стеснения.       - Ну, в смысле не ты, а твой герой, - поспешно поправляюсь я, - из фильма. В какой он группе?       - В смысле, в какой группе? – всё равно не понимает Хмелев, и на этом этапе я уже начинаю сомневаться, действительно ли мы говорим об одной и той же съемке, - просто массовка…       - Да, но массовка тоже распределена на группы, - не отступаю я, - ты не можешь не знать, в какой ты группе, тебе бы это по-любому сказали!..       - Чувак! Ничего мне не говорили! – восклицает Хмелев, наморщив лоб, - какие нахрен группы?! Ты что, обкурился?..       - Сам ты обкурился, - обижаюсь я и отъезжаю.       Вопрос, что не так с героем Витьки, мучает меня на протяжении следующего часа. Весь урок я сижу, злобно посверкивая глазами на малиновый ирокез, и отчаянно размышляю о том, в чем всё-таки эта не состыковка… И когда я нахожу ответ, поражаюсь его простоте! Меня как будто молнией шендарахнуло в момент озарения, и не будь я колясником, подпрыгнул бы на месте от неожиданности и этого резкого воодушевления. Пять минут до конца того урока были для меня самыми долгими, и когда прозвенел звонок, я рванул к Хмелеву через весь класс, объезжая ряды и очень торопясь, пока он не уехал!       - Ты из второго состава! – прокричал я реально на пол помещения, наплевав на прежнюю стеснительность и косые непонимающие взгляды со стороны класса, - то есть из первого! Из первого выпуска! Там нет групп, а есть только Маврийцы и Черепийцы! Это же объясняет, почему я не видел тебя на съемке…       Витька смотрит с косой, сдержанной улыбкой.       - Блин, чувак, ты реально больной, - со смехом говорит он, - я сам запутался, из какого я состава, но какие-то Маврийцы там действительно были. Теперь ты от меня отстанешь?       - Теперь – да! – честно отвечаю я и поспешно снова откатываюсь, больше ничего ему не сказав. Во всяком случае, я возвратил себе своё душевное спокойствие и снова смогу спать по ночам. Это действительно меня порадовало.       Моё же поведение в свою очередь порадовало класс. Это дало пищу для сплетен, так необходимую особенно в первые дни после каникул.       Фазаны моего класса Даня Ступишин и Слава Синицын тоже присутствовали. Оба. Иногда мне даже казалось, что они перешептывались между собой. Как-то нехорошо перешёптывались. Скажу честно, я боялся того момента, когда они расскажут классу о моей фееричной игре во время съемок в столовой. Сам не знаю, почему я так этого боялся, но от чего-то мне было неприятно представлять такие разговоры о самом себе. Возможно, некоторым это покажется нелогичным – я ведь талант и успех, я в пятнадцать лет снимаюсь в многосерийном фильме в качестве одной из главных ролей. Но я почему-то не хотел, чтобы об этом говорили. Не знаю, почему.       К счастью, Ступишин с Синицыным оказались птицами не того полета. На меня им было довольно-таки фиолетово, они рубились в «Minecraft» в кругу товарищей и, должно быть, даже не вспоминали про меня. Сам я уже несколько месяцев назад перестал по-настоящему интересоваться играми. И только теперь обратил на это внимание. Я понял, что мне не интересно подъехать и посмотреть через плечо играющим, не хочется этого делать… Думаю, это можно считать неплохим признаком.       Как, надо думать, во всех специально приспособленных для колясочников школах, у нас довольно просторно. Просторные ряды между одинарными партами, широкие двери, холлы на каждом этаже и коридоры в три коляски. Но, тем не менее, помещения кажутся темными, из-за малого количества окон в коридорах и теневой стороны. Так что простор этот особенно не ощущается. В коридорах на стенах развешаны картины, сделанные учениками на специально предназначенных уроках. Они непроизвольно напоминают мне о Курильщике и его выходке на школьной выставке. Ну, той, о которой он рассказывает в первой главе, про дерево с черепами и червями. Мрачно, но остроумно. Картины в наших коридорах, разумеется, не похожи ни на что подобное, но безобидность в них не внушает доверия и почему-то вызывает желание насмешливо улыбнуться.       На второй перемене я, по старой привычке с прежних лет, ошиваюсь в холле. Как ни странно, именно на этой территории проще всего бывает почувствовать себя в одиночестве, потому что даже если там кто-то и есть, мы не обращаем друг на друга внимание. Так уж повелось, и меня это радует. Я с недавних пор стал жутким интровертом!       Сидя перед окном, я смотрю на сине-серое пасмурное небо, пахнущее осенью. Меня не покидает странное и неприятное ощущение того, что я не на своём месте – не там, где должен быть. На самом деле, это абсолютно нормальное чувство в школе, особенно обостряется оно в последние дни перед каникулами или в первые дни после них. Так что всё, казалось бы, логично, и удивляться здесь нечему. Но мне, помимо прочего, кажется, что это чувство стало неправильно велико… Из-за съемок… Конечно же, из-за них… Как будто я понял, где на самом деле моё место, и теперь ещё больше уверен что здесь – не моё… как-то так.       Вот представьте себе: именно с такими мыслями я преспокойно сижу в холле, никого, казалось бы, не трогаю. И именно в этот момент, посреди моих размышлений о съемках, метаморфозов ощущений окружающего пространства, о правильных и неправильных местах, я вдруг слышу за своей спиной такое бодро-изумленное:       - Табаки!       Вы можете себе вообразить, как я охренел? Я почти был готов завертеть головой по сторонам с восклицанием «где?!», но к счастью только, широко распахнув изумленные глаза, обернулся на голос.       Одиннадцатиклассник замер на выезде из коридора в холл, уставившись на меня во все глаза. На голове у него красовался ярко-фиолетовый ирокез. Я застыл. Он сверлил меня глазами, напряженно хмуря брови, изо всех сил стараясь точно убедиться, что не обознался.       - Черт бы меня побрал… - произнёс он, наконец, с очень изумленным лицом, подъезжая ближе. Прозвучало это очень комично, но я от чего-то не засмеялся. Я испуганно вжал голову в плечи и затих.       - Я чувствую, рожа знакомая! – воскликнул одиннадцатиклассник, останавливаясь передо мной, - всё думаю, где же я его видел… а это ты – восьмиклашка! Охренеть просто…       - Девяти, - тихонько, почти неслышно поправил я, - я девятиклассник…       - А, ну да, - приглушённо согласился парень, - все же перешли… но всё равно! Я в последнюю очередь ожидал, что встречу тебя здесь…       Я молчал, не задавая вопросов, надеясь, что он сам сообразит, что мне нужно кое-что пояснить. И он сообразил. Не сразу, секунд через пять молчания, и только четвертой репликой, но всё же - сообразил и пояснил настолько емко, что я стал готов простить ему долгое соображение:       - Я был за столом Псов, - сказал он с улыбкой, и я выкатил глаза, разинув рот в беззвучном понимающем «Ааа…»       Прежде, чем продолжить повествование, я хочу кое-что вам рассказать. Так уж получилось, что между бывшим восьмым и бывшим десятым классами в нашей школе образовалась непропорционально большая иерархическая пропасть. Не знаю, изменится ли что-то после каникул, но в прошлом году это было так. Несмотря на весьма небольшую разницу в возрасте – каких-то пара лет, - десятый класс слыл и считался невероятно крутым в сравнение с восьмым. Им завидовали, к ним тянулись, их дружбу пытались завоевать… В сравнение – хоть и утрированное, но по-моему всё равно вполне уместное, - можно поставить отношения старших и младших обитателей Дома до предпоследнего выпуска. Короче говоря, я вполне мог отожествлять себя с Кузнечиком, впервые допущенным в комнату Седого. Или с Фазаном, с которым вдруг по-человечески заговорил кто-то из другой группы. Осознав это, я чуть не перекосился и поспешно отогнал от себя это идиотское смущение. Настолько, насколько это было в моих силах.       - Понятно, - сказал я вкрадчиво, - теперь всё понятно…       Действительно это объясняло всё: и его прическу, и поведение.       Одиннадцатиклассник усмехнулся. Ирокез свой он не поленился поставить, перед тем, как ехать в школу. Должно быть, специально чтобы произвести ещё большее впечатление на учителей. Это бывший десятый класс умел и при любой возможности практиковал.       - Позволь сделать тебе комплимент, - заранее уважительной интонацией произнёс собеседник и, не дожидаясь спрошенного позволения, добавил вкрадчиво, - ты крут, парень…       Прозвучало это столь же комично. Я не выдержал и улыбнулся. Одиннадцатиклассник тоже улыбнулся и с ещё большим энтузиазмом продолжил:       - Нет, я серьёзно, это было действительно круто! Я ещё так удивился, думаю - что же за актёр такой?.. на вид лет, вроде, немного, да и лицо как будто бы знакомое… я подумал, показалось, а оно вон как вышло…       С трудом сдерживая внезапный и необоснованный смех, я только лишь сдавлено улыбнулся.       - Восьмиклашка!.. – продолжал восхищенной интонацией выказывать удивление собеседник.       - Девяти, - тихо поправил я.       - Ну да…       Мы замолчали. То есть, замолчал он, а я просто продолжил молчать.       - Чего-то я разболтался, - вдруг заметил он, - это у меня от удивления. Не обращай внимания.       - Это не проблема, - заверил я, уже давно привыкши взаимодействовать с образом Табаки, а уж ему в болтливости не уступит никто.       - Тебя как зовут-то, чудо-актёр?       - Серёжа… - со вздохом робко представился я.       - Стас, - отозвался старшеклассник, протягивая руку. Я пожал её и сказал, столь же тихо и, наверно, не слишком убедительно, что мне очень приятно.       - Мне тоже, - ответил Стас, - честно говоря, я рад, что принимаю участие в таком деле… безумно рад! Я читаю эту книжку… сейчас. Уже почти подбираюсь ко второй части… Пытаюсь разбираться.       - Понимаю, - киваю я, - удачи.       Промыкнув почти неслышное «мда», он, опустив взгляд, на короткое время промолчал. Я не видел в себе сил искать тему для продолжения диалога и поэтому не стал пользоваться паузой.       - Табаки бесподобен, - произносит, в конце концов, Стас, весьма убежденно, - очень специфичный персонаж. Не похож ни на кого из других книжек… Как тебе удалось?!       Я замираю, серьёзно нахмурившись.       - Не знаю, - честно, без лишних слов отвечаю я, - не спрашивай меня об этом, я не знаю.       Стас только лишь косо усмехается.       - В тихом омуте черти водятся, - очень выразительно проговаривает он.       Я усмехаюсь тоже. Правда, больше задумчиво, чем весело. Потому что вдруг понимаю, что он попал в самую точку. Это выражение как есть про меня. И это, кстати, отличает меня от Табаки. Его черти все на виду, любых цветов и размеров, а бурление его омута слышно любому издалека. Ему нечего скрывать от окружающих и некого стесняться, Серый Дом – принадлежит ему в том числе. Я же предпочитаю свою индивидуальность хранить в себе. Мне всегда казалось, что её у меня не так уж и много, так что я предпочитаю не растрачивать её без крайней на то необходимости… Это звучит как неплохая теория. Ещё одна из теорий, которые я всё продолжаю строить о себе.       Больше мы со Стасом ничего сказать друг другу не успеваем. Звенит звонок, и мы разъезжаемся («ну давай, актёр, ещё увидимся»), кажется, как новоиспеченные приятели. У меня двойственные чувства по этому поводу, но, в конце концов, я решаю, что это всё-таки интересное и приятное знакомство, ведущее к чему-то хорошему.       Стас берёт на себя ту функцию, от которой отказались Синицын со Ступишиным - распространяет по школе мою славу. В столовой я случайно замечаю, как он оживленно рассказывает что-то горстке своих одноклассников, на головах двоих из которых так же пестреют необычно яркие прически. Потом он поворачивается и, продолжая что-то говорить, указывает на меня. Я застываю. Одиннадцатиклассники смотрят с интересом, а увидев, что я их заметил, широко улыбаются, машут руками и показывают вверх большие пальцы. Я сдавленно улыбаюсь и робко машу им в ответ.       Однако этот инцидент не вызвал у меня той неприязни, с которой я думал о распространение сплетен в собственном классе. Можете толковать это как хотите! Всякое такое про человеческое честолюбие, и так далее… Хотя я не считаю себя гордецом и… наверно не перед кем не хочу выделываться. Просто даже одиннадцатиклассников я чувствую гораздо более близкими себе, чем собственный класс.       Я не питаю никаких сердечных чувств к своим одноклассникам. Со всеми их пристрастиями к играм и социальным сетям, с дурацкими обсуждениями всяких глупостей, не смешными шутками и мерзким похрюкиванием вместо смеха. Они мне скучны. Я чувствую себя старше и умнее их.       Мой предыдущий класс нравился мне больше… Мы были очень крепко дружны. У меня было действительно много друзей, к которым я питал безграничную приязнь и большую преданность. У нас была такая… типичная мальчишечья компания. Можно даже сказать, братство! Мы знали друг друга давно.       После аварии пришлось перейти. В специально приспособленное учебное заведение. Ребята… пытались находить время на то, чтобы видеться со мной, но с каждым месяцем это выходило всё реже и реже. Как бы мы ни старались, всё равно погрязаем в повседневных делах и не успеваем думать о тех, с кем не сталкиваемся каждодневно.       Возможно, это так же одна из причин того, почему я не смог так же тепло подружиться с новым классом. Смена школы – ещё один символ инвалидности, и я пришел (то есть приехал) сюда заранее с неприятными ассоциациями.       А ещё здесь почти нет девчонок. Три из четырнадцати человек в классе. И разговаривать с ними невозможно! Они не желают иметь дело ни с кем, кроме друг друга, а ещё они те ещё дурочки, так что это дело я тоже уже давно оставил.       Не важно. Забудьте об этом. Мой первый в году учебный день всё никак не мог подойти к концу. Уроки проходят один за другим. Учительский состав не поменялся, так что мне остаётся только с ностальгией узнавать ничуть не изменившиеся повадки, манеры и образы учителей. Это очень интересные люди. Забавно наблюдать их разнохарактерность, манеры и привычки, очень типичные с одной стороны и совершенно индивидуальные с другой. Как-то я видел запись выступления, где театральная группа поставила целый ряд этюдов «наблюдение за учителями». И пародии эти можно продолжать едва ли не бесконечно. Но сейчас я об этом не размышляю. Настроения нет. На самом деле, почти ни на что.       Табаки бесится с часов, весящих на стене в классе. Больших, белоснежных часов с крупными цифрами, отсвечивающих в свете ламп стеклянными бликами. И я с трудом борюсь с Шакальим желанием избавиться от них к чертовой матери. Потому что конкретно эти часы я тоже не люблю.       На переменах в унылых коридорах то и дело вспыхивают яркие прически старшеклассников, наделённых волшебными подтверждениями от организаторов. Это заметно разбавляет так рано осточертевшую школьную обстановку, напоминая о съемках.       Голоса учителей сливаются в неразличимый сплошной поток слабого звука, игнорировать который уже давно не составляет труда. Из окон проникает бело-серый, чуть голубоватый свет, его целиком перекрывает электрическое желтое свечение ламп. Минуты тянутся неестественно медленно. На уроках я перечитываю сценарий.