Изъян

В тесной маленькой кухне одной из квартир, построенных в панельном доме лет восемь назад, горел свет. Молодой человек лет двадцати с лишним мешал серебряной ложечкой сахар в чае и задумчиво смотрел в окно. Его взгляд замер на картинке узкой, освещенной всего лишь двумя фонарями улочке-аллее, ведущей к отелю первого класса, где обычно останавливаются приезжие иностранные туристы и богатые иногородцы, которые могут позволить себе столь потрясающую роскошь. Он приезжал сюда каждый год и каждый раз ночью смотрел неотрывным, пытливым взглядом искателя на одну и ту же картинку, одной и той же улицы, словно желая увидеть вместо нее что-то другое, словно убеждая себя, что в прошлый раз что-то было упущено и нужно во что бы то ни стало отыскать потерянную деталь, поставить ее на место, и тогда все будет совсем иначе. Зеленые глаза напряженно присматривались к каждой точке, будто вся улица распалась на тысячи пикселей, и среди всей этой неразберихи, которая другим людям кажется просто улицей с двумя фонарями, деревьями, высаженными не так давно, и лужами на асфальте пытались отыскать тот самый злополучный изъян, который упорно не показывается столько времени. Влад был профессиональным художником. Говорили, что картины, выходящие из под его пера рано или поздно должны будут стать шедеврами и уходить с лота за тысячи, миллионы денежных единиц всех возможных валют, но это "рано или поздно", а пока молодой человек писал свои картины, и едва ли что-то удавалось продать, чтобы хоть как-то жить, большей частью картины не покидали квартиры художника, а сам он был доволен тем, что денег хватает на чай, который заваривался ночами, когда его усталые, печальные глаза искали "изъян" часами. Квартира эта досталась Владу ещё от матери, которой он столь рано лишился, и тут-то он и постигал мир, предпочитая такой вариант другим возможным. Надо сказать, писать картины его тоже никто не учил. Этот дар пришел вместе с ним при рождении и с тех пор распускался сам как нежный сорт розы, пробивая себе путь через преграды и глыбы камней. Едва взяв кисточку в руку, Влад понял: "это моё" и шел этой дорогой: уверенно, спокойно и без тени душевного колебания. Девушки не интересовали его, деньги, роскошь и карьера - тоже. Его интересовали лишь его картины, лишь та улица, на которой стоял его дом, в котором построена была его квартира, лишь краски, мольберт, лишь наборы кистей, лишь разноцветная, выпачканная в краске палитра и...Та девчонка, что пьет с ним чай ночами, кутается в теплый, пушистый плед, улыбается глазами и так внимательно всматривается в лицо молодого художника. -Что ты там пытаешься найти? - Спрашивает она, отодвигая тюль и выглядывая на улицу. - Собак? Фонарь? Человека? У тебя такое лицо сейчас, будто там происходит что-то из рук вон выходящее. -Происходит... - Отвечал художник, и складки на его лбу немного расслаблялись. -Но улица пустая... - девчонка пожала плечами и снова смотрела, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, раскрывая глаза шире. - совсем. Влад повернулся, оторвавшись от своего занятия, и посмотрел на нее. Она сидела на подоконнике и старательно пыталась поймать то, чего ей не доставало для того, чтобы понять его. Такая милая, смешная, укутанная в свой клетчатый плед...Влад улыбнулся. Ей не дашь на вид все её шестнадцать, она совсем ребенок. У нее короткие светлые волосы, тонкие руки, бледное лицо, серые губы и темные, почти вишневого цвета глаза, пожалуй, только они подтверждают, что она уже не ребенок. Даже при случайном взгляде на них улавливается что-то такое отдающее мудростью и пониманием, а если присмотреться, то можно увидеть, что они наполнены болью до краев. Порой даже кажется, что нет ни одного взрослого, у кого были бы такие глаза, разве что старики, изможденные жизнью, но ей не больше шестнадцати. Она мало говорит, но не от того, что нечего сказать, она почти никогда не смеется, но это не потому что она не умеет чувствовать веселье или радость, нет, просто ей все чаще не хватает на это сил. Она холодные руки греет о чашку, надрывисто кашляя и проводит все свое время с художником, деля его с ним, а он свои минуты и часы с трепетом дарит ей в какой-то смутной надежде. На сон время им обоим некогда и потому сейчас оба сидят на кухне и пьют чай, храня молчание, но не потому что не хочется говорить, а потому что все и так давно ясно без слов. Слова порой даже мешают. -Вовсе нет. Присмотрись получше: видишь, вот за теми двумя березами небо как будто расслаивается и между двумя спектрами цветов — белым и синим — образуется пустое пространство, своеобразная дыра в небе? И она живая, она растет. Это не звезда и не спутник, блуждающий по космическим мирам, это что-то, чему я как раз пытаюсь найти объяснение. - Молодой человек указал пальцем на точку в полотне неба, но как девчонка не старалась увидеть там то место, где смешивается белый и темно-синий цвет, никакой дыры не увидела и лишь вздохнула: -Видно, это могут видеть только художники. - Она разочаровано отвернулась от окна и придвинулась ближе к Владу, хрупкими руками обвила его шею. Она не была его девушкой, не была сестрой, она была лишь той, кому он доверял и той, которая нуждалась в его помощи. Она пришла к нему одним хмурым зимним вечером, вся продрогшая и измученная, и он понял спустя несколько часов, что без этой странной и загадочной девочки с глазами мудрой девы, все его творчество станет таким же пустым, как и холодильник, а значит и жизнь утратит свой смысл, а как раз этого-то он так боялся. Он когда-то еще очень давно принял решение, что не станет жить по начертанному кем-то макету, не будет идти теми же дорогами, что и все, не будет думать теми же шаблонами. Влад вовсе не был одержим каким-то желанием отличаться от всех, превосходить над всеми, нет, он просто опасался потеряться в этой толпе и навсегда остаться в клетке, даже не догадываясь о ее существовании, он искал свободы во всем, и это и было его счастьем, Влад чувствовал себя счастливым и не на что ему было жаловаться, все его устраивало, кроме того самого «изъяна», который он так искал, и он знал, что если она уйдет, ему никогда его не найти. А Киру, так звали девочку, точила изнутри неведомая, но страшная сила, поглощая все ее жизненные соки, причиняя боль, забирая себе все силы, и она понимала, что все давно уже непоправимо, но с художником становилось будто бы легче, но он становился для нее с каждым днем кем-то важным, его картины пробуждали в ней давно потерянные, казалось бы, чувства, а эти ночные чаепития у окна позволяли ей на мгновение забыть о мучительном чувстве утраченного времени. Она смотрела в бесконечность неба и верила, что, возможно, где-то там время не имеет никакого значения, как она читала в Библейских сказаниях, она прижималась к стеклу, и вглядываясь в краски ночи, шевелила губами, сжимая в кулаке золотой крестик на цепочке. Кира не знала молитв, но губами шевелила. Ей хотелось бы стать просто птицей, бабочкой вспорхнуть так легко-легко и раствориться в темени. Пролететь через весь город, заглянуть во все его окна, отдохнуть на камешке у воды и после отправиться куда-нибудь на Восток в то время, когда солнце только-только встало и слепит глаза нежными, щекочущими нос лучами, а с реки дует прохладный ветерок, причесывая волоски на теле. Но она сидела здесь, прижавшись стройным станом к спине художника и прикрыв усталые веки. Художник закурил, выпуская изо рта сизые клубы дыма, и расслабил глаза. Сегодня найти «изъян» точно не получится. Он снова ставит чайник, ищет чай в шкафчике над тумбой. -О чем ты думаешь? - спрашивает, стараясь предугадать ее ответ по ясным голубым глазам. -О том, как тебе удается рисовать другие миры не только в своих картинах, но и в своей голове. -Так ведь не нарисуй я этого прежде в голове, разве будет что-то на холсте? И она кивает. Он видит этот ответ вопросом на вопрос ее полностью удовлетворил. -Зачем тебе та последняя деталь, которую ты постоянно ищешь? -Я поставлю ее на нужное место, и тогда картинка будет идеальна, понимаешь? Все станет другим, совершенно. -Но нужна ли эта идеальность в мире? - Кира снова посмотрела на березы. - Если мир такой, какой он есть, зачем его менять? Не испортишь ли ты этим общей конструкции, ведь раз все так, то это для чего-то? -Но все стремится к идеалу! - возразил художник. Когда воцарится идеал, все станут счастливы. Девчонка улыбнулась и хотела что-то сказать в ответ, но приступ мучительного сухого кашля не дал ей начать, отдышавшись, она с трудом спросила: -Разве ты не счастлив? -Я счастлив! Счастлив в своем творчестве, но разве в этом все мое счастье? -Ну, это уже тебе решать, что для тебя есть счастье. Для кого-то это любовь, для кого-то творчество, для кого-то спокойствие и постоянство, для кого-то материальное благо, единственное только: тут надо выбирать — все сразу нельзя получить. Что-то одно. И тем более ты не можешь сделать всех счастливыми, посеяв всюду идеал, знаешь почему? Потому что идеала нет! - Кира хрипло рассмеялась, и в глазах ее запрыгали искорки жизни. Она словно ожила, румянец залил ее впалые щеки, но вскоре она умолкла и побледнела, словно полотно, тело ее безжизненно обмякло на диване, и очередной приступ кашля забирал последние силы этой и без того почти прозрачной девочки. Больше они не сказали друг другу ни слова в эту ночь. **** Но прошел май, прошел июнь, июль и вот уже август стучится в двери все той же квартиры. Художник сидит у постели своей юной музы с голубыми глазами и светлыми волосами, он греет ее ладони в своих, иногда встает, начинает нервно ходить по комнате из угла в угол и курит, роняя пепел мимо пепельницы. На стене тикают часы, и они оба знают, что скоро натянутая струна должна лопнуть. -Тебе страшно? - спрашивает она, и он лишь молча кивает. Если бы в его силах было сделать хоть что-то ради нее, помочь ей, но он ничего не может, кроме как быть сейчас рядом. - не бойся, ведь это совсем не так, как ты себе внушил. Все гораздо проще, только не стоит накручиваться, лучше ни о чем не думать вообще, чем думать о разной чепухе. -Но время прошло так быстро, я даже не успел как следует все осознать. -Время само по себе очень пунктуально, оно не задерживается и не любит опаздывать - это не в его правилах. Мы и так выпросили у него слишком много, и оно вовсе не беспощадно, как считают трусы. Время милосердно, и если очень попросить, оно поймет и учтет все обстоятельства. -Но я не хочу, чтобы оно забирало к себе и к своему Богу тебя. - Хрипло взмолился художник, уронив на руки голову и спрятав бледное в ладонях. На мгновение ее мягкая улыбка, покоящаяся на губах до сих пор, исчезла, и лицо словно застыло неподвижной белой маской, но вскоре еще большая нежность осветила его, и Кира ответила со свойственной ей простотой: -Я никуда и не уйду. Просто меня больше не станет здесь, в засаде этого тела, это дырявой и порядком износившейся оболочке, я стану легкой-легкой как утиное перо, и буду летать рядом, и буду щекотать тебя по утрам. Ничего не изменится, если ты поверишь в то, что я еще жива. Пообещай мне, что поверишь, пообещай сейчас, что никогда не усомнишься в моих словах. -Я обещаю. - Срывающимся голосом произнес Влад, и она украдкой стряхнула прозрачную слезинку, погладив его по щеке. Вскоре она впала в длительное забытье. Однако к вечеру девочке будто стало лучше, и вот она снова сидела рядом с художником, тщетно пытаясь согреться мятным чаем с долькой лимона, и смотрела в небо между двумя березами, а он впервые за долгое время смотрел на нее этим вечером. Он так привязался к ней, так полюбил ее глаза, силуэт, мягкие локоны волос, полюбил ее философию жизни взрослую, но не лишенную толики детской простительной наивности, которая и делает ее такой идеальной и правильной в отличие от остальных сухих трактатах. Он бы отдал все, лишь бы злой рок обошел это невинное, ни чем незапятнанное создание, перенесшее столько всего за свой недолгий век, и теперь ему казалось даже, что опасность на самом деле миновала, и в запасе теперь будет еще сколько-то месяцев или лет (но это если повезет), а вдруг и в правду повезет! Влад смотрел на ее тонкие плечи, неприкрытые пледом, который сполз, когда она увлеклась созерцанием неба, изучал взглядом молочно-белую шею и как будто открыл ее заново. Она вдруг перестала казаться ему девочкой, представ в образе девушки при лунном свете, рассеяно падавшем в кухню. -Наверное, я должна оставить что-то тебе на память? - то ли спросила, то ли подтвердила факт Кира. - Она посмотрела молодому человеку прямо в глаза и попросила. - Поцелуй меня, пожалуйста. -Что? - Недоуменно переспросил тот шокированный такой просьбой, но она уже коснулась своими губами его губ, сливаясь с ним в последнем, прощальном поцелуе, и почувствовав сладкий мед ее так и не распустившейся, не давшей цвета юности, художник внезапно понял, что она покидает его навсегда, что она прекрасно знает тот час, когда «пора» и что он неминуемо близок. Девушка отстранилась от него, прервав поцелуй и сняла с шее крестик на цепочке, вложив его в ладонь художника: -Возьми. Если тебе когда-нибудь будет трудно, одиноко или тебе покажется, что ты потерялся, вспомни, что я всегда рядом и могу дать совет. Он смотрел на серебряные звенья аккуратной цепочки и прошептал: -Спасибо... Они целовались и провели друг с другом всю ночь, а под утро, на самом рассвете художник проснулся, и бросив беглый взгляд в окно, увидел «изъян», тот самый, что искал уже так много лет. Сердце его затрепетало и бешено забилось в груди нечеткими систолами, Влад понял, что разгадка в его руках. -Смотри, - воскликнул он, - вот тот «изъян», о котором я все время говорил! Но она уже не слышала. Она лежала такая красивая и изящная, что казалось, будто она просто крепко спит, даже щеки ее стали будто розовее, а на губах так и осталась жить безмятежная улыбка ребенка. И тут художник понял, что ошибся. Еще раз выглянув в окно он осознал, что ему не нужен какой-то там идеал: красоты ли, мудрости, равновесия в мире — это не путь к счастью. Его счастье на самом деле даже не в творчестве, не в этих многочисленных картинах, нарисованных, несомненно, с большим талантом, не в признании и не в моменте самого «творческого процесса». Он всю жизнь был поглощен одним лишь мольбертом, но теперь это оказалось для него лишь пустым занятием — бессмысленным и глупым. А у его счастья были глаза цвета неба летом в июне и светлые, короткие локоны, и тонкие пальчики, и смех колокольчиком звенящим в комнате, а его счастье куталось в плед, любило краски и рыжих котов, смешно морщило маленький носик, когда задумается и играло на старом пианино «К Элизе» Бетховена. Так где же теперь его счастье? И ему бы с ней еще хоть на чуть-чуть, да время не любит делать поблажки слишком уж часто. Влад бессильно опустился на шаткий стул, заляпанный краской, и тут взгляд его упал на цепочку с крестиком на своей груди. Он улыбнулся и спрятал в ладонях распятие, в окно через форточку влетел свежий утренний ветер, где-то вдали играли и смеялись дети, лаяли собаки, мяукали коты, и тут ему показалось, что в ветре он услышал знакомый голос, Ее голос, а к ногам художника на вытертый паркет упало небольшое белое перышко.