За 'секунду' до

вот как все кончается — горечь ходит как привиденьице по твоей квартире, и все никуда не денется, запах скисших невысыхающих полотенец и постель, где та девочка плакала как младенец, и спасибо, что не оставил ее одну.*

      Перед глазами все плывет. Мне кажется, что мир внезапно перевернули вверх тормашками: ножки стола касаются потолка, ваза с цветами превращается во множество мелких и крупных осколков, меня переворачивает вверх ногами, и я чувствую, что падаю. Падаю до тех пор, пока руки не нащупывают под собой жесткую ткань одеяла.       Все возвращается на свои места. Голова все еще кружится, ваза не разбита, меня и не сдвинули с места.       Сажусь, откидывая только что спасшее меня одеяло в сторону, и кладу на язык лежащие на тумбочке белые таблетки жаропонижающего, запивая их водой из стакана. Я не знаю, сколько их было, но чувствую, как с каждой секундой мне становится все хуже.       Буду знать, как выходить на улицу в таком состоянии.       Тело настолько тяжелое, что я не могу встать. Кота рядом нет, и это ненадолго заставляет меня насторожиться: где он? В итоге, когда в коридоре мелькнуло что-то рыжее, я успокаиваюсь.       Мне бы сейчас чего-нибудь горячего. Холодно.       Я планирую остаться дома на весь день, поэтому пытаюсь подняться. Пусть я все еще не совсем пришла в себя, завтракать все же нужно. В животе урчит, да и, к тому же, дико хочется пить, будто бы я не пила целые сутки или более того.       Из коридора едва слышно вибрирует сотовый. Наверное, ночью после Егора мне еще кто-то звонил, но я не знаю этого: беззвучный режим делает свое дело.       Номер мне знаком настолько, что я еще некоторое время смотрю на экран в надежде, что все это лишь иллюзия.       Затем молча беру трубку.       — Алло? — бормочет мама. Ее голос звучит сердито и недовольно, так бывало всегда, когда она мне звонила. Что ж, не знаю, с каких пор я была непослушной дочерью, которой все вечно сходило с рук. Может, она просто догадалась, что все это время я лгала ей. Поиск работы. Ежемесячное перечисление денег на банковскую карту. Наш бюджет не бездонен. — Вероника! Неужели ты все-таки взяла трубку?       — Да, мам. Привет, — я прохожу на кухню и сажусь на табуретку у окна. Уже давно светло. Снег до сих пор не шел, хотя я так была уверена, что сегодня утром можно будет лепить снежные фигуры.       — Что случилось, детка? Ты плохо себя чувствуешь?       Я осознаю, что мой голос наверняка звучит не лучшим образом.       Измотанная. Заблудшая. Полуживая.       — Приболела немного, — коротко отвечаю я. Нет, правда, я очень соскучилась по родителям, по младшему брату, но до них как до Луны, честное слово. По крайней мере, мне так кажется.       — Ты что-то хотела? — я морщусь: голову аккуратно начинает сверлить дрелью.       — Хотела узнать, как ты.       Черт, мы не виделись целую вечность. Почему я не навещаю их? Почему отсиживаюсь в своей заблудшей съемной квартире?       Как-то странно получается.       Мы разговариваем еще около десяти минут. Мама говорит о своем, я — задаю вопросы. И сейчас никто не в силах сказать, почему она позвонила мне. Мы так давно не напоминали друг другу о себе.       Прощались, когда я поняла, что пора бы что-то предпринять. На детскую площадку за окном гурьбой выбежали дети. Меня никогда так сильно не тянуло на улицу.       Так всегда бывает.       По окончанию звонка на сотовом обнаруживаются три ночных пропущенных от Егора, еще два — сегодняшних, от мамы, после — несколько сообщений. Я без особого желания одно за другим листаю папку с письмами.       Все в порядке? — от Егора. Ни черта он не волнуется. Ложь.       Люди не сбрасывают звонки без прощания, когда волнуются. Никогда.       Следующее — от оператора. Он — единственный, кто не лжет мне и, когда нужно, всегда предложит помощь. Допустим, "ваш баланс меньше нуля" или "подключите доверительный платеж". Спасибо, конечно, но не стоит. Я и без этого тебя люблю.       Около трех часов дня я чувствую, что задыхаюсь. Грудь сдавливает в тиски, сердце быстро-быстро стучит, тело тяжелое, будто налитое свинцом. Я бегло одеваюсь и выхожу на улицу. Если можно сказать, что именно выхожу.       Во дворе свежо, морозно, до ужаса приятно вдыхать этот действительно особенный воздух, дышать им и осознавать, что без него я — ничто. Вспоминаются слова Егора насчет всего этого, и я слабо улыбаюсь, медленно перешагивая через маленькую, покрытую тонкой корочкой льда лужу.       Сегодняшний день — просто целый сюрприз, потому что сотовый в кармане снова неприятно завибрировал.       — Эмм... Ник, — неуверенно начала Женя, когда я подняла трубку. Честное слово, я приятно удивлена. — Может, заглянешь ко мне на чай? Хочу загладить свою вину. Пожалуйста, — она картинно всхлипывает, и я еще долго не могу понять, все ли у нее хорошо. Судя по голосу, обида на меня не прошла, но внезапно появилось желание вернуть все в прежнее русло.       И тут я понимаю, что могла неправильно разобрать ее интонацию.       Конечно, я приду к ней.       Даже не заглядываю домой: сразу же разворачиваюсь — и иду в нужном направлении. Прогулка пешком грозится мне осложнением итак достаточно нашалившей болезни, но я успокаиваю себя тем, что отогреюсь у Жени. Мало того, что я вышла из дома в черт знает каком состоянии, да еще и забыла взять с собой таблетки. Простая непредусмотрительность.       Пятнадцать минут — и я уже на месте, поднимаюсь по лестнице. Евгения встречает меня хоть и холодно, но и без ярого недружелюбия. Вполне приемлемо. У меня стучат зубы и дрожат колени, но это еще не самое важное.       — Мне, конечно, приятно, что ты вспомнила обо мне, но что заставило тебя позвонить? Не в твоем стиле, — я стягиваю с себя шарф и снимаю пальто. Пару минут думаю, куда его приютить.       В моих словах нет ни капли презрения. Женя хмурится.       — Ты не знаешь меня.       По-моему, знаю настолько, что вижу, как эта встреча приносит ей все меньшее удовольствия. Ничего, еще не конец вечера. Она наливает мне чай и усаживает за стол.       Холод на секунду отпускает меня из своих объятий, я чувствую, как по всему телу разливается приятное незнакомое тепло, в глазах мелькают черные точки. Безумно хорошо. Мы молча потягиваем чай из уже знакомых мне белых чашек, и эта тишина ничуть не приносит мне раздражения.       В квартире у Жени уютно, но маловато места. Светлые, миниатюрные комнаты, с забавным ремонтом и обоями в цветочек. Все очень мило и просто до ужаса приятно. Просто приятно здесь находиться. Правда, я понятия не имею, кому принадлежит эта квартира.       Мы сидим на кухне. Я улыбаюсь, думая о чем-то постороннем, Женя изучает меня взглядом.       Я вопросительно приподнимаю брови.       — Слушай, прости, ладно? — виновато бормочет девушка, одной рукой отбрасывая назад свои фиолетовые волосы. Я смеюсь.       — Все в порядке, я совсем не обижаюсь, — я отпиваю из чашки. Чай больно обжигает язык. — Это ты меня прости. Я, наверное, должна была держать дистанцию.       — Должна была.       Не ожидала, что она согласится, но в ее словах есть доля правды. Я все еще благодарно улыбаюсь. Все в норме, да?       Откуда-то из гостиной слышится сигнал домашнего телефона. Женя быстро встает и скрывается в коридоре. Я смотрю ей вслед, а после нескольких минут ее отсутствия примерно могу сообразить, кто позвонил. Конечно же, это Егор.       Когда она возвращается, я переспрашиваю. Идеально. Я угадала.       — Спрашивал, как у нас дела, — Женя пожала плечами. Я продолжаю вопросительно на нее смотреть. Она поясняет: — Я уже сказала ему, что пригласила тебя.       Я изображаю понимание, хотя все совсем наоборот. Очень странно.       Женя садится на свое место напротив меня и берет в руки чашку. Я вижу, как дрожат ее пальцы.       Что происходит?       Одного прямого взгляда в ее глаза мне хватает, чтобы понять, что что-то не так: зрачки настолько уменьшены, что я наверняка заметно ужасаюсь. На ней нет линз, глаза — зеленые, бездонные, какие-то... неосознанные.       — Что-то не так? — она аккуратно отпивает немного чая и хмурится. Я мотаю головой и смотрю, как в моей чашке маленьким ураганом кружатся чаинки.       Мысли о том, что можно просто спросить, что она делала этой ночью, не дает мне покоя. И вообще, ночью ли? Нет, я не хочу никого подозревать. Господи, пожалуйста, пусть мне показалось.       Этим вечером я больше ни разу не заглядывала ей в лицо.       Мы ужасно долго пили чай, после — перебрались в гостиную. Я приземлилась на мягком бежевом ковре с длинным ворсом, прислонившись спиной к дивану, Женя бесчувственно листала телеканалы. Я вижу, как она просмотрела практически половину.       Она замирает на выпуске новостей.       — Что? — я хмурюсь и смотрю на нее. На экране разворачивалось действительно страшное зрелище: две столкнувшиеся серебристые машины практически одного цвета, одна из них — просто всмятку, другая же более или менее цела.       Женя еще недолго беспокойно всматривается в экран, нащупывая возле себя сотовый. Я пытаюсь подсмотреть, кому она звонит, но это бесполезно. Ее беспокойство передалось мне.       — Нет ответа, — бормочет девушка, отнимая телефон от уха. Набирает номер кого-то еще, отключив звук телевизора, но оставив изображение.       Тишину разрывает громкое "Тут тако-о-ое происходит!" из динамика. Визг шин и полицейские сигналы наряду со скорой помощью.       Женя сбрасывает и поднимает на меня глаза. Страх, слезы и горечь — в одном флаконе.       Внезапно мне становится плевать, какого размера ее зрачки. Женя, одной рукой утирая панически набежавшие слезы, указывает пальцем на экран телевизора и сдавленно шепчет: "Егор".       Через пару секунд одна из машин стала напоминать огромный новогодний бенгальский огонь.

_____

      Желание стать лучше кого-то способно подавить простое желание быть. В моем случае, для кого-то.       Мальчик с ореховыми глазами медленно и незаметно сливается с темнотой. Я не хочу, чтобы он уходил. Не хочу потерять его. Он — солнце. И он, черт возьми, обязательно должен быть рядом. По традициям.       Дыхание становится все чаще, отрывистей, из груди вырываются тихие просьбы остаться, сливаясь с воздухом, поступающим в легкие. Я не могу различить, где небо, не в силах понять, что делаю. Лишь молча пробираюсь среди этой темноты, вытягивая руки и выискивая среди пустоты того самого человека, который просто обязан остаться рядом. Я эгоистка. А эгоисты никогда не получают вознаграждения. Тогда какого черта я не оставляю попыток найти мою, только мою награду? Она где-то рядом, на оставшейся красной ниточке тянет меня за собой, но путает среди дурацких предрассудков.       Хочу остановиться, но не могу.       Я вижу его в темноте: вот он, смотрит на меня, сложив руки на груди. Странная поза. Конечно же, он не рад.       Юноша заливается смехом, а я стою без движения и молчу, надеясь, что внезапный приступ беспокойства пройдет сам собой.       Солнце светит все ярче, окрашивая темноту на несколько тонов светлее, чем она есть. Она не была черной или темно-синей. Потому что я на миг окунаюсь в полупрозрачную ореховую дымку и тянусь к человеку, который...       К обычному человеку, который непринужденно улыбается и протягивает ко мне руки.       Когда я оказываюсь в его объятиях, темнота медленно сползает с насиженного места: светло. Пахнет мятой и сладким одеколоном, отчего-то легкими сигаретами с ментолом и жвачкой. Мне безумно хорошо, я хочу остаться в этой приторной иллюзии, но я не могу.       Поэтому, когда мальчик с ореховыми глазами отпускает меня, я теряю всю оставшуюся надежду на свое чертовски одинокое существование.       Мне снова придется искать солнце.       Потому что без него моя жизнь не будет настолько светлой.       Потому что он — тот самый светлый лучик, который, обыкновенно, лучше никогда не отпускать.       Это своеобразные прятки.       И я обязательно выиграю.