Мёртвая тишина

      Сгорбилась в три погибели, забившись в угол, покачивает головой и бормочет под нос знакомую песенку. Колыбельную, которую когда-то пели перед сном – давным-давно, в прошлой жизни, а кто – нет, лучше не вспоминать…       … На руках вдруг расцветают, уродуя мертвенно-бледную кожу, кровавые пятна. Азула не удивляется. Это даже привычнее вечно суетящихся санитаров, что постоянно лепечут всякую чушь и тянут к ней руки.       Она до скрежета в зубах желает разодрать ногтями их лица, а после запускать огненные шары снова и снова, чтобы смотреть, как мерзко пузырится кожа, стекая с обожжённых костей, слышать полные агонии вопли, наблюдать за мучениями, с наслаждением вбирая в себя запах горелой плоти. При мысли об этом хочется расхохотаться.       – Чудовище…       Азула вздрагивает от неожиданности и озирается. Её рядом нет, конечно.       Смеяться больше не хочется. В груди появляется, медленно подбираясь к горлу, липкое тошнотворное чувство. Зрение становится странно мутным. Она не сразу понимает – из-за слёз.       Зубы стиснуты до боли, но всхлип удержать всё равно не удаётся. О нет, рыдать она не намерена.       Через некоторое время нежеланный голос, наконец, перестаёт до отвращения осуждающе звучать в голове, и Азула, криво усмехнувшись, вдыхает свободнее. Ничто не имеет значения. Пусть мир сгорит дотла – её не интересует жалкая действительность.       … Тишина вокруг неживая, сумрак – густой, плотный, но Азуле не страшно, ведь она не одна. Не видит – чувствует, как у её ног копошатся тёмные бесплотные тени, пуская мороз по коже, ластятся, словно верные псы к хозяйке, успокаивающе нашёптывают на ухо, перебирают растрёпанные волосы.       Азула не знает кто они – просто свыклась с их присутствием. Хватит с неё истеричных рыданий и в кровь сбитых о стену кулаков.       Она теперь как спичка тощая, голос хриплый, только в глазах ещё не угас яростный огонь. Совсем скоро, наверное, не будет и его.       Одинокая, брошенная гнить в эту камеру, забытая всеми. Нужная лишь своим призракам.       Азуле всего шестнадцать, а она уже устала жить.       Презрительно кривится. Распустила нюни – чисто сопливая девчонка. Выдрать бы из головы идиотские мысли, да как ни старайся – не исчезнут. Безумие срослось с ней в неотделимое целое, оплело, будто паутиной, и с каждым днём сжимает всё сильнее; Азула едва не слышит хруст собственных костей.       Вымученная улыбка почти стирает горечь с губ. Не из сердца.       А тишина всё-таки мёртвая.       Тишина ли?